Голос призрака

Сотрудники кинотеатра издают неловкие смешки, когда он приходит в первый раз. Во второй его визит они недоумевают, но работа есть работа, и корешок протянутого билета отрывают без лишних вопросов. Через три дня они начинают строить догадки. Этот молодой мужчина появляется в кинотеатре каждый день. Иногда — даже два раза, рано утром и на последнем сеансе. Он выбирает крайнее кресло на любом ряду, никогда не берёт попкорн или чипсы, изредка заходит в зал со стаканом крепкого кофе. Он хорошо одет — дорогой костюм, идеально подобранные, но кривовато завязанные галстуки, свежие аккуратные рубашки. Портит впечатление только вечная лёгкая небритость и простецкая куртка: кажется, ему безразлично, что о нём думают окружающие и как это смотрится с его строгим внешним видом. В одно утро девушка-билетёр замечает, что у посетителя разбиты в кровь костяшки пальцев на обеих руках, и это тоже странно. Но она ничего не говорит — надрывает билет, вкладывает его назад в пальцы мужчины и предлагает проводить его до кресла. Он грустно улыбается и качает головой. — Я привык, — посетитель раскладывает свою трость и заходит в кинозал сам. Никто из сотрудников не решается спросить, зачем слепой посетитель уже неделю ходит на один и тот же фильм. *** Интересно, что они о нём думают? Мэтт садится в первое подвернувшееся свободное кресло. Снимает очки и цепляет их на карман пиджака. Откидывается на спинку и зачем-то закрывает глаза. Зал в девять утра пуст. Никто не будет посмеиваться, переговариваться, ёрзать и хрустеть. Перед фильмом идёт шумный, слишком музыкальный грохочущий трейлер. Какая-то несусветная чушь: судя по всему, это очередной блокбастер с говорящими енотами и сопливой романтикой. И почему люди так любят современный кинематограф? Мэтт усмехается своим мыслям. Ждёт начала фильма. Может, люди принимают его за ослепшего поклонника старой франшизы. Может, за ненормального. Какая, впрочем, разница? Выученные наизусть вкрадчивые аккорды пронизывают Мэтта насквозь через мощные динамики кинозала, и он почти перестаёт думать о чём бы то ни было. Только где-то глубоко внутри скребётся чувство вины перед Фогги — его безответственный компаньон снова опоздает на работу на полтора часа. *** Хотя это именно Фогги виноват в том, что Мэтт вообще узнал об этом проклятом фильме. Это он в обед смотрел ролики к грядущим кинопремьерам, неторопливо уничтожая принесённый благодарной клиенткой ароматный мясной пирог. Голос вырвался из наушников Фогги, долетел до Мэтта — знакомый, незабываемый и уже почти чужой. Он сначала не поверил своему слуху, а потом вскочил и влетел к нему в кабинет с расспросами. Фогги пытался откупиться пирогом и чаем, а потом сдался. Протянул Мэтту наушники. Прокрутил ролик три раза. — Наверное, работает под прикрытием, — безнадёжно вздохнул он. — Как называется фильм? — «Призрак в доспехах». Только не говори, что пойдёшь в кино. *** Звук обволакивает Мэтта. Погружает в футуристичную нереальность. Музыка кажется по-настоящему космической, невесомой, и он ловит себя на мысли — сейчас она заменяет сердцебиение Таши. С экрана его не слышно. Лишь голос и музыка. Мэтт едва дышит: он ловит каждый звук. Звон стекла, динамичный шум драки, шаги — всё почти по-настоящему. Прорывающиеся в голосе интонации, принадлежащие не только героине с телом робота и душой человека. В отрыве от ритма пульса слышать её речь очень странно. Бессердечная. Сколько раз Таша так называла себя. Сколько раз он бросал ей это шутливым упрёком… Наверное, лучшей единственной роли для работы под прикрытием было не найти. Смеялась ли она, читая сценарий? Как она смеялась — истерически-весело или горько и неловко? Наверное, ей почти не приходилось притворяться. Мэтт морщится, вздрагивая каждый раз, когда вокруг в унисон с нудными клубными битами шипяще гремят электрические разряды. Музыка становится противной; дыхание главной героини — тяжёлым. На самом деле я создана не для танцев. Это — ложь. Таша дерётся так, словно она танцует, и Мэтт почти видит это. Он представляет экран — не огромный современный, а такой, какой помнит из детства. Воображение сливается с обрывистыми отголосками постановочной драки, со знаниями и памятью. Он представляет, как разлетаются длинные ярко-рыжие кудри, когда героиня Таши делает разворот. Вслушивается в звон наручников, в дробь перестрелки. Неизменно раздражается на её экранного коллегу, отпускающего, пусть и по сценарию, пусть и с иронией, фразочки вроде «Я скучал по тебе». Какая-то глупая, мальчишеская ревность, от которой он сам коротко и насмешливо улыбается. Наверное, это очень красивый фильм. Яркий. Мэтт рисует себе картинку и жалеет, что он слеп. — Кто вы? — Я не знаю. Он теряет нить повествования раз за разом, хотя в кармане пиджака теснятся уже одиннадцать квадратных бумажек с неровно оборванными краями. Выдуманная, фантастическая история с претензией на философию в неуловимый миг превращается в исповедь Таши. Она почему-то кажется ему куда более искренней, когда играет. Когда Мэтт знает о том, что она играет, но слышит в вездесущем голосе чуть больше, чем хочет. — Она не последует за тобой, — со вздохом говорит Мэтт герою фильма, не открывая глаз. — Она ни за кем не последует, пока не поймёт, кто она сама. Как не последовала она шесть лет назад за Мэттом. Он тонет в музыке, грохоте и её голосе, обнимающем со всех сторон. Вцепляется разбитыми руками в подлокотники, замирая до титров. Таша как будто опять рядом. Не просто рядом, а везде. Только вместо сердцебиения — музыка и стрельба. Наконец мелодия взлетает ввысь, оставляя Мэтта в одиночестве. Одна из последних фраз героини, созданной не для танцев, а для справедливости, всё ещё отдаётся эхом в его груди. Можете сюда больше не приходить. *** — Вы ещё придёте? Слепой посетитель оборачивается на робкий вопрос билетёрши, погружённый в свои мысли. Девушка изучает его со странной смесью интереса и сочувствия. — А? Да, конечно. Вечером. Сколько фильм будет идти в прокате? — Ещё десять дней. — Хорошо. Спасибо. А потом? — У нас его снимут с показа. Но, наверное, скоро выйдут диски. Мужчина печально сутулится, надевая свою невзрачную куртку поверх дорогого костюма. — Нет. Мне нравится слушать его в кинотеатре. Его вдруг становится жаль. Непонятно, остро, болезненно. Так, что хочется обнять, но это его наверняка смутит и расстроит ещё больше. Она только осторожно дотрагивается до рукава куртки слепого. — Я дам вам адрес, — тихо говорит она. — Другого кинотеатра. Там фильмы крутят по три месяца. Его лицо светлеет. Он улыбается. — Спасибо, — говорит слепой посетитель. Он растерянно кивает ей в знак благодарности и бредёт по пустому холлу к кассам. Двое каких-то школьников, решивших прогулять уроки, посмеиваются, глядя, как мужчина в кинотеатре раскладывает трость для слепых. — Мне один билет на «Призрака в доспехах» на последний сеанс, — гулко летит от кассы. Он расплачивается и уходит, и трость в его руке покачивается, как стрелка метронома. Стеклянные двери кинотеатра расходятся в стороны перед ним. — Я приду, — отчётливо произносит слепой, перешагивая порог, и билетёрша вдруг понимает, что он говорит это не ей.