***
В тот день, когда я ушла в Канемасу, папа на руках принес меня домой. Я очнулась, когда его теплые руки коснулись моего замерзшего тела, и всю дорогу до дома молча плакала, прижимаясь к папиной груди. Я хотела рассказать ему все про Чизуру-сан, но не могла. Папа тоже плакал, обнимая меня так крепко, что мне было почти больно. Сначала родители решили, что меня похитили, подумали, что могли изнасиловать, но я сказала им, что просто потеряла сознание в лесу. Доктор Одзаки подтвердил то, что я в порядке.***
Ночь. Настенные часы мерно отсчитывают время: тик-так. Эти звуки как будто убивают меня с каждой секундой, которую они отмеривают. Я знаю, что скоро умру. Через приоткрытое окно доносится пение цикад. Папа спит на стуле около моей кровати. Я хочу разбудить его, позвать маму, сказать, чтобы они закрыли окно, заперли двери, а еще лучше — немедленно собирали вещи и уезжали вместе со мной из Сотобы, но мне нельзя. Чизуру-сан мне запретила. Что-то внутри меня заставляет слушаться ее. Раздается тихий стук в оконную раму, на пол, освещенный луной, падает тень. Я сажусь на кровати, осторожно, чтобы не разбудить папу (или чтобы растянуть время), подхожу к окну. Чизуру-сан берет меня за руку. — Ты так прекрасна, Мегуми, — шепчет она перед тем, как вонзить клыки в мое предплечье. Я уже не чувствую боли. Я уже ничего не чувствую. Мне хочется только спать.***
Я просыпаюсь в гробу. Плачу и кричу, и задыхаюсь, пока не понимаю, что дышать мне не нужно. А потом слышу удар лопаты о крышку. Сначала я подумала, что воскресла. Мне вспомнились истории про Иисуса Христа и про Лазаря, которые нам рассказывали в школе. Но Тацуми объясняет мне всю правду: я не воскресла. Я умерла, но не до конца. Я восстала и стала отвратительным существом, которое питается кровью живых. Когда я слышу это, мне хочется громко смеяться, и я смеюсь — смеюсь почти до истерики, пока не начинаю кашлять от смеха. Я не могу объяснить Тацуми, почему смеюсь. Я — Благословение Божье — стала чудовищем, которого проклял сам Бог. Так Он меня благословил или проклял? Почему я, такой желанный ребенок, единственная радость моих родителей, должна была умереть в пятнадцать, а потом восстать в образе вампира? Чем я так согрешила? Что я такого сделала? И что такого сделали мои мама и папа, что потеряли единственного ребенка? Тацуми говорит, что я могу обратить своих родителей, чтобы мы воссоединились, но мне противна сама мысль о том, что я стану причиной смерти отца или матери. Мне противна даже мысль о крови, но я все равно убиваю обессиленную женщину в сарае, куда приводит меня этот человек. Я думала, что ненавижу вкус крови, но сейчас он мне нравится… А потом, пока не рассвело, я иду к дому. Я должна хотя бы увидеть его. Но, когда подхожу к закрытой калитке, вдруг понимаю, что не могу войти даже в собственный двор. Правильно. Я уже не принадлежу этому миру. Странно думать об этом: при жизни я так любила солнце, а теперь его лучи для меня смертельно опасны. Я лишь надеюсь, что мама и папа не увидят меня такой. Глаза… они уже не голубые, не такие, как у мамы, черные, как пропасти. Пустые. Мертвые. Пусть они уедут из Сотобы. Пусть заведут себе другого ребенка. Я не имею права их беспокоить: я умерла, а они живут дальше. И все же, когда я ухожу прочь от дома, где жила раньше, по моему лицу катятся слезы. Прощайте, мама и папа. Прощайте, мое благословение Божье…