/POV: Шура/
Там за окном лишь начало светать. И неужели я простоял вот так вот всю ночь, куря одну за другой; простоял, будучи неотрывно с тобой и одновременно с тем без тебя? Все эти часы мы, запертые в этой комнате, узники вдохновения, предавались забвению той самой августовской ночи, когда даже звездам не под силу дать разрядку ни душе, ни телу, так отчаянно страждущим покоя и выплеска накопившихся эмоций. Вдохновение по своему обыкновению накрыло нас с головой, и мы, тонущие в нем, спасаемся, убегая от реальности. Я стою, прислонившись разгоряченным лбом к оконному стеклу, некогда дарившему мне прохладу и отпускающему мысли гулять свободно, словно стаю птиц из заточения. Я стою, наблюдая, как гаснут один за другим тускло-оранжевые фонари, кажущиеся такими мистическими в этой серой рассветной мгле, когда небо, закрытое плотной стеной облаков выплакивает глаза, проливаясь грустным дождем. Ты столь рядом, но столь же и далек от меня. Твои мысли – где они сейчас? – ты блуждаешь по закоулкам собственного сознания, когда твое тело, эта мирская, пустая в данный момент оболочка, находится в состоянии, схожем трансу. Ты сидишь, запрокинув голову в больших студийных наушниках – моих наушниках, – и льется музыка. Она – та самая дверь в тот мир, в рейде по которому сейчас облетает свои владения твоя душа. В комнате, тихой, почти пугающе безмолвной, я слышу тихий шелест отдельных нот, то и дело долетающих до меня. Я слушаю твое дыхание, оно, словно дополнение к тихой мелодии, дает мне тот покой, от которого так отчаянно стремится уйти, убежать душа моя, пылающая и бунтующая в этом холодном августовском мире. Скоро проснется город, а пока у меня еще есть эта пара минут перед началом нового дня, когда я могу вот так вот просто стоять, держа в зубах сигарету и созерцать момент, дыша через раз. Есть что-то священное в твоей медитации, когда ты часами напролет можешь погружаться в дебри своего вдохновения, из раза в раз ища ему все новый выход. Сегодня мне не уснуть и я мысленно разделяю вместе с тобой это странное, особенное действо, присущее лишь твоему Существу. Я не в праве, да и не в состоянии прервать его. Я не должен, я не хочу. Солнце, невидимое, но ощутимое, встает над горизонтом все выше, и я уже в силах различить черты твоего лица. Безмятежные глаза, скованные ни то сном, ни то прострацией, слегка подрагивающие ресницы… Грудь вздымается под мятой футболкой, слегка великоватой тебе, размеренно и так спокойно, что я буквально физически ощущаю тебя. Наша эйфория на двоих. Но знаешь ли ты сейчас об этом? О чем размышляешь в эту самую минуту, когда я тянусь за очередной сигаретой, кидая истлевшую предыдущую до основания куда-то себе под ноги? Твои волосы так нежно и по-своему красиво разметались по лицу, прикрыв почти полностью глаза, что я невольно улыбаюсь и в своей улыбке чувствую твое отражение. Стряхиваю пепел и вновь обращаю взор к окну: фонари больше не светят, звезды померкли, а облака, недавно сковывающие весь небосвод, расступаются, обнажая уязвимое розовое небо, которое хочется заключить в объятия и никогда не отпускать. И здесь я тоже провожу свои параллели… Находясь в подобном состоянии, ты можешь проводить ночи напролет. Особенно – в августе. Сегодня август. И зачем я напоминаю себе об этом вновь и вновь? За окном все громче и громче распеваются птицы, открывая не только новую страницу своего существования, но и открывая страницу существования нашего, такого спутанного, что даже мечты порою мешаются с реальностью. Их песни, полные чего-то меланхолически-летнего заглушают звуки, доносящиеся из неплотно прилегающих наушников; заглушают звук твоего дыхания. Сердце отчего-то сжимается, наполняясь на мгновение тоской. Я тушу сигарету об оконную раму и приоткрываю форточку. Ветер извне толкает ее внутрь комнаты, распахивая окно настежь. Меня обдает соленым морским воздухом, который я вдыхаю полной грудью. Мир полон контрастов, и этот контраст – контраст комнаты, часами наполнявшейся дымом из моих легких, и океанского простора еще спящего города, когда утренний бриз несет с еще мрачных темных вод запах отчаяния, смешанного с запахом любви и счастья. Я облокачиваюсь о деревянную раму, прикрывая глаза. То ли воздух, то ли вконец установившийся настрой души делают свое дело, и мысли начинают улетать куда-то в невесомость, окутывая меня чем-то, дарящим дрему и неясные грезы. Меня будит резкий шум, раздающийся из-за спины. Вполоборота наблюдаю, как ты, швырнув на пол наушники, из которых по-прежнему слышны отголоски чужого вдохновения, подходишь к столу и в темноте пишешь нечто на еще недавно бывшем девственно-чистом листе, выплескивая вдохновение свое. Я знаю, что ты сейчас чувствуешь. Мы оба ждали этого: наконец, как сильнейший оргазм, фантазия складывается в отдельные слова и рвется на волю, найдя в итоге ключ к своей двери. Клетка отперта, и птица взмывает ввысь. Наверное, и в ее мире сейчас рассвет. Наконец, ты бросаешь ручку и, не глядя больше ни разу на листок, на котором теперь с моей позиции видны слова, выходишь из комнаты, даже не посмотрев в сторону окна; в мою сторону. Тихо щелкает дверь, закрываясь за тобой и заключая вновь меня в эти условные тиски комнаты, ставшей опять мне ни то крепостью, ни то тюрьмой. Не мне – моему телу. Подхожу к столу и в надежде увидеть хоть пару строк, родившихся в твоей голове, напрягаю глаза, пробегаясь по нестройным буквам. Кажется, темнота и бессонница делают со мной что-то неладное, поэтому я, перечитав их два раза, отступаю обратно к окну, в ту часть комнаты, где света больше всего. Останавливаюсь и в третий, последний раз перечитываю одно единственное пятистишие, а ветер треплет лист в моих руках, желая вырвать его, разорвать и не дать окончательно поверить смыслу. В голове навеки застывает фраза, написанная дрожащей в исступлении рукой. Она гласит: "Я любил тебя на рассвете, на закате тоже любил Я смотрел, как нервно ты куришь. И, казалось, хватало нам сил… Любовался тобой, своей странной звездой, И верил в судьбу: ты мой, Шура
"