Письмо к самим небесам

Камиджо просыпается все в той же холодной квартире, а запах прошлого разъедает лёгкие, заставляет сердце ныть лишь сильнее, рёбра ломаются, когда он делает глубокие вздохи. Чувства, как комок в горле становится лишь больше от осознания того, что его горячие руки больше не обнимут после репетиции, захватывает до кончиков побелевших пальцев и удручает. Мужчина закрывает глаза, а в ушах звенит столь родной голос, в животе приятно колит, ведь в тех воспоминаниях Жасмин так нежно целовал, прижимая обеими руками к себе. На кухне разлетается запах риса с каким-то мясным соусом, и пусть Юджи считал, что блюдо не идеально-он молчал, довольствуясь в полной мере, что завтрак ему готовит именно его басист, а ни кто-то другой. В когда-то их общей комнате слышен тихий мотив одной из любимых песен, которую Юичи и сам воспроизводил в жизнь не хуже какой-то CD-версии , с удовольствием перебирая тонкими изящными пальцами по струнам баса, а Камиджо лишь наблюдал за ним с неподдельным интересом, словно в первый раз наблюдал эту картину. В тот вечер он снова появляется в образе, в прекрасном платье — и выглядел Кагеяма неотразимо. Так изящно, и так агрессивно одновременно.И позже уже на губах солиста чувствовался привкус его красной помады. В зале слышны крики и отчаянные протяжные всхлипывания— сердце Камиджо разом разбилось на кусочки, когда он узнал о кончине дорогого ему басиста; слёзы предательски катились по разгоряченным щекам, и больше не чувствовался вкус тех губ на губах блондина, не было и тепла родных объятий, квартиру не наполнял столь мелодичный любимый голос и тот завораживающий смех, его тоже не было; не было больше и возможности увидеть ту самую лучезарную, но такую скромную улыбку, которую всем дарил Жасмин. «Ты ушёл из этой жизни, так почему я до сих пор не могу забыть тебя?»—единственное, что крутится в голове мужчины даже спустя далеко ни месяц, и ни пять, и даже ни несколько лет. Но ответ был всегда до боли прост. Сейчас, наедине с Камиджо только чашка мятного чая и ещё не помятый лист бумаги. Легкий поток воздуха подхватывает теплые струйки пара и уносит их дальше от окна, на темную улицу. Поначалу они кудрявятся, а потом редеют и вовсе растворяются в темноте. Мужчина поднимает уставшие заплаканные глаза и замечает темное полотно потрясающей глубины, заполненное мерцающими звездами, как в калейдоскопе. Они словно искрятся и пропадают в синеве, потом снова появляются и снова гаснут. От всего этого к горлу потихоньку подбирается волнующее чувство, слегка покалывающее и холодящие все внутри, вызывающее тошноту и слезы, будто сейчас что-то поменяется. Осмыслив все это, вертит в голове со всех сторон, — это банальное желание сейчас же бросить все и просто уехать. Не важно куда, не важно насколько далеко, просто уехать, изменить своей серой привычности, погрузиться в поиски нового, интересного и необъезженного. Изменить до неузнаваемости и измениться самому. Когда он ушел, что-то внутри вокалиста явно разрушилось. И он не мог понять что: или мир, который юный басист так упорно строил для своего возлюбленного, для них обоих, или же сама душа, до основания. Как-будто кто-то дернул за шелковистую паутинку, и все потеряло равновесие, устремившись куда-то вниз. Иногда так трудно вспоминать все это. И он, наверное, просто сходил с ума. Ю в каждой мысли, и блондин никак не мог справиться с этим. Или просто не пытался. Каждый его шаг, чётко вырисовывающийся в памяти, приносил лишь невыносимую боль, оставляя за собой очередную, словно сквозную, дыру. Зажимает ручку меж пальцев и с выдохом на некогда белом листе бумаги появляются строчки, посвящённые лишь одному. «Любимый Юичи, я вновь пишу письмо тебе, хотя тебя уже и нет. Но никто ещё не запрещал писать умершим, ведь так? Так вот, дорогой, сегодня я вновь вспомнил о тебе. В тот момент, когда лежал в кровати, смотря в потолок. в наушниках играла наша песня. ты же помнишь её, милый? Мы с тобой любили танцевать под неё, держась за руки как самая настоящая банальная парочка из сопливого фильма для детей-подростков. Знаешь, мне кажется, что я схожу с ума день ото дня лишь сильнее и сильнее. И в этот раз снова по тебе, прости. У меня поехала крыша, ведь я пишу, и пишу, и вновь, и вновь. прощай, мой любимый басист. прощай, мой любимый Жасмин.» А затем, дописав, аккуратно складывает его, чтобы то с лёгкостью помещалось в дешёвый конверт, на котором лишь пестрила яркая надпись «Для Кагеямы Юичи», и больше ничего. И ставит его на полку, вблизи десятка таких же писем в надежде, что однажды басист снизойдёт до него, до той самой полки, и выудив от туда хотя бы одно письмо, начнёт читать в слух, как он раньше делал это с письмами фанатов.