На цепи

      Комната была маленькой и тесной. Электричества здесь не было, так что единственным источником освещения служили свечи. Их всегда было три. Одна занимала место на тумбе, в старом канделябре из пластмассы, весьма жалкая, к слову, вещица, которая раздражала одним своим видом. Вторая свеча стояла на столе, в обычной тарелке для десерта, теперь безнадежно испорченной воском. А третья находилась ближе всех к выходу. Первое время из-за отвратительного освещения болели глаза, но спустя без малого полгода оно стало привычным.       Иван сглотнул, а после неловко потянулся на месте. Кровать, на которой он лежал, тоже была старой, до отвратительного скрипучей, явно заставшей еще годы великой депрессии. Один единственный матрас не делал проживание здесь Брагинского удобнее, но и к нему спина давно привыкла. Одеяла не было, только клетчатый красный с черным плед, от которого уже не первый месяц пахло сыростью. Его бы определенно стоило постирать, но Иван не был брезгливым. Порой в комнате бывало действительно холодно, а потому приходилось греться тем, что есть. Вот этим самым пледом, от которого пахло старостью и прожитыми в бедности годами.       На столике лежали листки, карандаши и пара тетрадей. На тумбе же покоилась стопка книг, какие-то произведения американских писателей, которых Брагинский никогда не любил. У него было неважно с английским, но за прошедшие полгода он успел едва ли не вызубрить каждый рассказ, потому как перечитывал книги регулярно, уже не различая ни времени года, ни времен суток.       В комнате не было окон, только одна дверь, железная и крепкая, с мощным замком, немного покрывшаяся ржавчиной. Эта самая дверь давно стала для Вани его самым страшным кошмаром, воплотившимся в реальность. Хотя нет, не самым страшным. Был еще один кошмар, который не был с ним в комнате круглосуточно, но который приходил к нему регулярно. Вся жизнь Брагинского с некоторых пор делилась на «до его прихода» и «после». Парень уже не помнил, когда вообще было иначе.       Но иначе было.       Когда он, еще молодой парень с кучей проблем в жизни, оказался в новой для себя стране, в совершенно незнакомом городе. Поиски работы были огромной проблемой, потому как он еле говорил на английском языке, практически не разбирался в техническом оснащении и не обладал нужной харизмой. Когда же казалось, что все уже потеряно, что он сам потерян для всего мира и способа выжить нет, парень впервые в жизни разбил стекло машины, ради того, чтобы украсть чужой бумажник. Брагинский безумно стыдился своего поступка, хоть и понимал, что у него в принципе не было иного выхода.       Спустя пару дней произошло знакомство, которое в скором времени коренным образом все для него поменяло. Это случилось в аэропорту, ночью. Иван пришел в это место, чтобы выспаться в зале ожидания. Дело было зимой, когда на улицах лежал снег и ударили первые морозы, так что ночь снаружи могла закончиться смертью или обморожением, и еще не ясно, что хуже. Парень был безумно уставшим, но сон все не шел. Он думал о том, что куда проще и легче было бы для него просто умереть. Поразительно, но он не хотел умирать. Иван отчаянно цеплялся за свою жалкую жизнь, прекрасно понимая, насколько же она у него бессмысленная. Но он хотел жить, сам поражаясь такому желанию.       Оказавшийся рядом парень сразу привлек его внимание. Этот человек был красив, молод и хорошо одет. Он выделялся из толпы. Коричневая кожаная куртка с мехом на вороте, классические брюки со стрелками, ботинки со шпорами, явно изготовленные на заказ, и сумка на плече, которая немного портила образ парня, который косит под современного ковбоя. По совершенно непонятной причине этот человек подошел именно к той скамье, на которой устроился Иван.       — Доброй ночи. Можно тут присесть?       Рядом с этим парнем Брагинский выглядел просто убого. Его давно уже не стиранная одежда успела провонять потом и дымом, сальные волосы свисали сосульками из-под шапки, бородка на лице хоть и была достаточно светлой, чтобы слишком сильно не выделяться, но все равно делала его старше своих двадцати трех лет. Он сам себе казался отвратительным, равно как и многим проходившим мимо людям. Однако этот парень не побрезговал сесть именно с ним.       Иван неловко прижал к себе сумку со своими скудными пожитками и постарался отсесть дальше, а вот незнакомец напротив, расположился как можно удобнее и, умостив свою сумку на колени, пошарился в ней, что-то выискивая. Брагинский покосился на него, подмечая очки в тонкой оправе, голубые глаза, золотистые волосы и такие же светлые брови. Он выглядел младше двадцати, хотя и казался вполне солидным и статным. Достав из сумки бумажный пакет с логотипом Макдональдса, парень довольно усмехнулся, а Брагинский поспешил отвести взгляд. Он был безумно голоден, так что запах гамбургеров просто сводил с ума. Стараясь не думать об этом, он огляделся, подмечая взглядом людей, что так же находились в зале ожидания. Их было не так уж и много.       — Кажется, рейс все же задержали.       Иван не сразу осознал, что обратились именно к нему. Он недоуменно обернулся и наткнулся на взгляд голубых глаз, что смотрели на него сквозь стекла очков.       — Что?       Все происходившее было странным, действительно странным. Парень обворожительно заулыбался ему.       — Рейс из Ганновера, — ответил он. — Я должен был встречать студентов по обмену из Германии, но как раз именно сегодня начались снежные заносы по всей Европе, а я забыл дома зарядку для телефона. В итоге я приехал ночью встречать их, а они, кажется, так и не прилетят.       Парень зачем-то продемонстрировал Ивану свой разряженный айфон, все так же улыбаясь, словно они были давними знакомыми и теперь просто вели беседу. Брагинский отчаянно не понимал, зачем этот человек ему это рассказывает, почему он вообще сел рядом с ним.       — Э-эм…       Он вновь оглянулся, словно проверяя, нет ли рядом кого-то, к кому мог обращаться незнакомец, но поблизости не было ни души.       — Ты даже не представляешь, сколько студентов по обмену приезжает в Нью-Йорк, — продолжил парень. — Я вызвался добровольцем, чтобы встречать их и показывать им город. Я тут вырос и все знаю. А еще общественная деятельность помогает мне не лишиться стипендии, а я со своей успеваемостью вполне бы мог ее лишиться. Не то чтобы мне не по карману учеба, просто не хочется лишний раз тратиться.       Иван в ответ лишь нахмурился. Он точно понимал, что они с этим человеком не знакомы, но не понимал, что вообще происходит.       — Зачем ты мне это рассказываешь? — спросил он, наконец.       Блондин усмехнулся и поправил очки на переносице.       — Да без особой причины. Мне просто показалось, что ты будешь не против компании, а я, вроде как, люблю поболтать. Ну, по мне это видно, — парень усмехнулся. — И кстати, я Альфред Джонс.       Когда он протянул руку, Брагинский растерялся окончательно. Он неловко покосился на чужую ладонь, чистую, с ухоженными ногтями и немного мозолистыми пальцами, потом посмотрел на лицо незнакомца, на его совершенно спокойную и искреннюю улыбку. Альфреда Джонса его заминка нисколько не смутила. Он выждал долгие несколько секунд, пока ему не пожмут руку.       — Иван Брагинский.       — Очень приятно!       Парень как-то прям слишком сильно сжал ладонь Брагинского, а после, практически не отстраняясь, достал из бумажного пакетика гамбургер и протянул ему. Иван вновь завис. Запах от завернутого в салфетку бургера шел просто волшебный, особенно для изголодавшегося него, но, черт возьми, брать еду у совершенно, по сути, незнакомого человека… Брагинский слишком хорошо знал, что в этой стране ничего не достается просто так, за бесплатно.       — Что? — неловко спросил он, переводя взгляд с угощения на лицо парня.       Тот продолжал сиять так, словно он и правда встретил сейчас старинного друга.       — Угощайся! Я успел поужинать в Макдаке, но все равно взял с собой. Один не съем, так что держи.       — Нет, спасибо…       Иван не был намерен брать у него что-либо, но Джонс молниеносно всучил ему в руки гамбургер, а после достал из пакета еще один.       — Возражения не принимаются, — хихикнул он. — Итак, Иван, как прошел день? Лично я сегодня весь измотался.       Все происходящее противоречило логике и здравому смыслу. Брагинский растерянно смотрел на гамбургер в своей руке, еще теплый и так аппетитно пахнущий, на странного парня, который уже уплетал за обе щеки свой бургер, и совершенно ничего не понимал.       — Эмм… Что вообще происходит?       Джонс оставался совершенно спокойным.       — Ничего. Я просто искал компанию и решил, что с тобой будет о чем поговорить. Просто видел тебя тут и раньше, когда встречал других студентов. Ты то спал, то сидел где-то в уголочке. Бездомный, да? Такая беда в этом городе с людьми, у которых нет дома. Хотя да, это же по всей стране так.       Альфред улыбался. Что-то в нем определенно настораживало, что-то отталкивало и пугало, несмотря на то, что он выглядел таким милым и искренним. Но Иван не мог определить, что же именно не так.       — Бездомный… — выдохнул Брагинский.       — Да, я это понял.       В итоге они разговорились. Былое напряжение как-то само собой растворилось: общаться с Джонсом стало невероятно легко. Возможно, сказалось одиночество, которое так гложило Ивана в чужой стране. Ему не с кем было даже просто поговорить, так что он, сам того не заметив, начал изливать Джонсу душу. Он рассказал свою историю, рассказал, как тяжело ему приходится, как он выживает на улицах большого города, как перебирается по редким подработкам. Альфред слушал его, не перебивая, и так прошло довольно много времени. А потом этот парень вдруг сказал:       — Вот что, Иван. Мне на восемнадцатилетие родители дом подарили. Небольшой, конечно, но зато свой собственный. Я один живу, иногда бывает очень скучно, так что приглашаю тебя временно перекантоваться у меня. Ну, хотя бы на ночь, а то спать в аэропорту — не лучшая идея. В такое время кругом много полицейских, у тебя могут быть большие неприятности. Ну, что скажешь?       Это было слишком удачно и круто, чтобы быть правдой. Брагинский никогда не верил в чудеса, но именно в тот миг, когда он был замерзшим и голодным, совершенно отчаявшимся и потерянным для всего мира, парень решил поверить в чудо и принять это приглашение.       Альфред Джонс в самом деле жил один в весьма приличном доме в тихом районе города. Уличные фонари освещали ряд домиков и скрытые снегом палисадники, а Иван почувствовал укол зависти. Но он все же был невероятно благодарен Альфреду за его гостеприимство. Тот позволил ему принять душ и велел бросить всю свою одежду в стиральную машину. Брагинский был только рад этому, хотя ему и было неудобно сидеть в чужой гостиной в одном лишь банном халате. Ему удалось не только умыться, но еще и побриться, и теперь он чувствовал себя словно заново родившимся. Увидев его без бородки, Джонс как-то странно улыбнулся, и эта его улыбка должна была насторожить, но Иван попусту махнул рукой.       Альфред разогрел еду, что была в холодильнике, рассказывая походу о своих родителях, о брате, который мечтает переехать в Торонто, что-то еще о своей учебе и сокурсниках, а Брагинский слушал его. Впервые за долгое время ему было хорошо. После насыщение поздним ужином Джонс предложил ему стакан с холодным пивом и настоял на том, чтобы тот выпил все до дна. Не сказать, чтобы Иван был против.       Именно после этого стакана у него и помутнело в глазах. Он крепко заснул, сам не осознавая, что к чему. А дальше начался самый настоящий ад.       Очнулся он уже в этой комнате, на этой самой скрипучей кровати, с мягким, но несколько тяжелым ошейником на шее. К этому ошейнику крепилась цепь длиной меньше двух метров, которая крепко держалась вторым концом за крюк в стене. Вырваться было просто невозможно, равно как и сломать замок на ошейнике, не снимая при этом его. Растерянный парень ничего не понимал. Ему было страшно в этой комнате, а цепь ошейника не позволяла ему дойти хотя бы до двери.       Какие только догадки не посетили Ивана. Он едва не обезумел за несколько часов в этой комнате, а потом появился Альфред Джонс.       — Привет, я дома! — сообщил он, открыв замок железной двери и переступив порог.       Брагинский не знал, что и думать.       — Что… что я тут делаю? Что происходит?       Джонс лишь просиял еще ярче.       — Ты тут живешь, дорогой. Разве не здорово? У тебя теперь есть своя комната, и ты теперь всегда будешь у меня под рукой.       Эта фраза надолго запечаталась в голове у Ивана. Тогда он еще не понимал, что это — его приговор. И приговорил его именно Джонс, который сам решил, что Иван Брагинский отныне его личный питомец.       Эту мысль он доносил до самого Ивана постепенно, и тот осознал, что угодил в ловушку к самому настоящему психопату. Альфред творил нечто невероятное. Он все время улыбался, так искренне, словно не он держал в плену человека. Он каждый раз, заходя в этот подвал, здоровался с Иваном так, словно они были сожителями, рассказывал ему о том, как у него прошел день и приносил еду. Много весьма и весьма вкусной еды. На все протесты Брагинского и просьбы освободить его Джонс реагировал странно.       — Ты не можешь уйти, Иван. Ты теперь принадлежишь мне, — с пугающим спокойствием говорил он. — Ничего, скоро ты смиришься.       Первые несколько дней Иван кричал изо всех сил, старался хоть как-то вырваться из плена и пытался достучаться до разума Альфреда, пока не понял, что все это не имеет смысла. Однажды Джонс сорвался.       — Ты больной ублюдок! Выпусти меня, я лучше на улице подохну, чем буду находиться здесь!       Эти слова вызвали в Джонсе то, чего Иван еще не видел прежде — ярость. Ярость настолько сильную, что парень потом еще долго не смел повышать голос. Альфред словно обезумел. Он расстегнул свой ремень, а после резким движением достал его из шлевок.       — Да как ты смеешь такое говорить? Я же просто хочу, чтобы ты был со мной рядом. Я же забочусь о тебе. Я, черт возьми, люблю тебя!       Сказав это, он настиг Брагинского и нанес первый удар сложенным вдвое ремнем. Вряд ли этот безумец думал в тот миг о том, чтобы хоть немного рассчитывать свои силы, а Иван, как бы ни старался, не смог укрыться от ударов. Это было безумно больно. Кожу просто жгло огнем, а Джонс все наносил и наносил удары, повторяя пугающую фразу «Я же люблю тебя!».       Удары прекратились. Альфред тяжело дышал, сжимая в руках ремень, бляха которого до крови впилась ему в кожу. А вот Брагинский просто скулил от боли. Он совершенно не понимал, зачем его держат в плену, зачем нужна была эта экзекуция и что вообще творится в голове Джонса. В том, что тот определенно нездоров психически, он даже не сомневался. Когда ремень упал на пол, как раз рядом с подрагивающим Иваном, тот едва не шарахнулся.       — Ох… Прости меня, любимый. Я причинил тебе боль… — Альфред присел рядом на колени и вдруг обнял своего пленника. — Прости, хороший мой. Я люблю тебя.       У Брагинского глаза были мокрыми от непрошенных слез, но тело было скованно ужасом. Он не имел и малейшего понятия о том, как ему сбежать из плена, как спастись от психопата. Он не знал, что ему вообще делать. А Джонс прижимал его к себе, лаская руками и все повторяя как мантру слова о любви. До чего же это пугало Брагинского.       Все то, что происходило после, теперь казалось Ивану чем-то само собой разумеющимся. Джонс все так же приходил после занятий в колледже. Он заходил в подвал, ставший тюрьмой для Ивана, здоровался с ним и ставил на стол купленную в ресторане готовых обедов еду, а после в приказном порядке велел есть, а сам садился рядом, смотрел на него и рассказывал о том, как провел день. По вечерам он выходил от него совсем уж редко, порой оставался на ночь. Именно эти ночи стали для Брагинского самым худшим испытанием.       Говорят, что человек привыкает ко всему. Ваня очень долго и упорно сопротивлялся, а Джонс медленно, но настойчиво его ломал. Его «любовь» принимала все более и более извращенную форму. Он разбивал вдребезги сопротивление Брагинского жестокими избиениями, а после насиловал его, проявляя нечто вроде нежности. В первые месяца два все это напоминало дурной и до ужаса реалистичный сон, от которого так хотелось скорее очнуться. Но это не было сном. Он находился все в том же подвале, в ошейнике и объятый ужасом, а Альфред все так же приходил и проводил с ним все свободное время.       Никто не слышал криков о помощи, за чертовы полгода никто не заметил пропажу никому не известного бродяги.       Наверное, именно поэтому Иван в итоге и сломался. Он то и дело воображал себе, что было бы, если бы он смог сбежать из этого подвала, из дома Джонса. Наверное, снова оказался бы на улице, теперь уже не только без средств к существованию, но еще и без своих вещей и документов. Альфред кормил его, покупал ему какую-то одежду, да и держал в тепле, и с каждым днем это казалось все менее ужасным. Иван понимал, что начал сдаваться, но так же он понимал, что выхода у него в самом деле особо нет. Он уже не сопротивлялся всякий раз, когда Джонс трогал его, запускал свои ладони в его несколько отросшие волосы и касался своими губами. Он даже перестал противиться насилию, перестал пытаться ударить пленителя и вырваться из его рук. Таких попыток было много, и каждая из них закачивалась избиением. Джонс был очень даже силен физически, и об этом Ваня знал не понаслышке.       Пару раз он пытался провести Альфреда, втереться в доверие и хотя бы вырубить его, но и эти попытки провалились. Они в итоге закончились тем, что разозлившийся Джонс не просто избил, а очень жестко изнасиловал его, не щадя, кусая кожу и вбиваясь в него своей плотью особенно рьяно. Ваня помнил, как это было, и предпочитал, чтобы подобное больше не повторялось.       Когда замок щелкнул, Брагинский даже не шелохнулся. Его давно уже не пугали появления Джонса. Он заметил, что чем он послушнее себя ведет, тем нежнее к нему относится Альфред. Он не выпускал его из подвала ни под каким предлогом, но и жестокости не проявлял, так что Брагинский постепенно привык быть тихим и покорным в его присутствии.       — Любимый, я дома! — объявил Джонс, переступив порог. — Смотри, что я тебе купил. Это говяжья нарезка, так аппетитно пахнет, ты себе даже не представляешь.       Иван отложил в сторону книгу, которую он давно уже успел перечитать раз пять, и посмотрел на Джонса. Тот выглядел ровно так же, как обычно. Весь такой улыбающийся и обманчиво милый, так ведь и не скажешь, что он психопат, который держит в подвале на привязи человека, которого он якобы любит. Порой Брагинский на полном серьезе думал о том, как бы все сложилось, если бы этот парень не оказался психопатом. Возможно ли, что он тогда обратил бы внимание на него, немытого бомжа? Познакомились бы они тогда? Была бы возможна дружба между ними?       Иван и сам давно не понимал, чего же он хочет теперь. Он заперт, у него на шее уже появились шрамы от ошейника, его глаза давно отвыкли от света. Он полгода не видел внешний мир, в конце концов. Он сидел послушно в этом подвале и ждал, когда придет Джонс, по его приходу определяя время суток. Он послушно ел под присмотром Альфреда, а после раздвигал перед ним ноги и позволял себя трахать. С каждым новым днем он все сильнее привыкал к этому распорядку. Он уже привык ко всему тому, что делал с ним Джонс и что он ему говорил каждую ночь. В те мгновения, когда этот парень говорил, как любит его, Иван особенно ясно понимал всю степень его безумия. Красивые голубые глаза сияли маниакальными огоньками. Этот парень был помешанным, а Брагинский осознавал, что и сам сходит с ума, потому как ему нравилось чужое безумие. Он бы никогда этого не признал, но ему в самом деле было приятно понимать, что его настолько сильно хотят. И именно поэтому Иван не знал, чего же он на самом деле хочет, какого он жаждет исхода. Прожить остаток дней в подвале? Вряд ли. Сбежать, чтобы снова жить на улице?       Альфред прошел в помещение и поставил на стол поднос. Брагинский почувствовал запах жареного мяса и невольно сглотнул. Он не был особо голоден, кормили его действительно хорошо, но вот отказываться от еды себе дороже. Это могло очень сильно разозлить Джонса, который отчего-то получал особое удовольствие от того, что просто смотрел, как Иван ест. Сложно понять, почему, да и стоит ли пытаться понять безумца.       — Ты ведь голоден, милый?       Альфред улыбнулся, посмотрев на Брагинского. Тот напряженно кивнул и поспешил подняться на ноги.       — Да, голоден.       Иногда он думал, а прошло ли именно полгода. Возможно, прошло намного больше, а он просто неправильно считал дни. Порой даже казалось, что прошла вся жизнь. Или он просто забывал прежнюю жизнь и начинал думать, что всегда жил в подвале?       Когда он осторожно присел за стол, Джонс обнял его и поцеловал в макушку.       — Я так по тебе скучал. Сегодня сдавал очень скучный экзамен, а потом пришлось поехать к родителям. А ты скучал без меня, дорогой?       Иван сглотнул.       — Да, скучал.       Альфред пугающе счастливо засмеялся и снова его поцеловал, на сей раз в щеку.       — Я так рад это слышать, милый. Давай, поешь, пока ничего не остыло.       В первые два месяца Брагинскому в самом деле казалось, что его кормят на убой. Уж очень много он слышал жутких историй про маньяков, которые насилуют своих жертв, убивают, а потом едят. Но Джонс не сильно походил на каннибала. А однажды Ваня не без страха спросил, зачем пленитель заставляет его много есть. Тот ответил ему, что не хочет, чтобы Брагинский похудел. Вроде как будучи в теле он намного красивее. Это и смущало, и сбивало с толку одновременно, а потому Ваня вовсе не знал, что и думать.       — Да, спасибо.       Он осторожно потянулся к мясу в тарелке. Альфред никогда не приносил столовых приборов, а потому ел Иван исключительно руками. Джонс присел рядом, придвинув второй стул, и уставился на него, сияя прежней обворожительной улыбкой.       — Сегодня было так тепло. Мои сокурсники решили устроить вечеринку в честь окончания учебного года. Кажется, они хотят снять для этого дом. Просились ко мне, думали, что я им позволю заявиться сюда, идиоты. А я никого и близко не подпущу к своему дому, даже родителей. А знаешь, почему?       Брагинский задумчиво пережевывал вкусное мясо.       — Почему?       Джонс чуть придвинулся к нему.       — Потому, что не могу допустить, чтобы кто-то из них видел тебя. Они не достойны тебя видеть. Ты… — парень обхватил рукой чужую талию и придвинулся так, что Брагинский замер, почувствовав тепло его тела. — Ты только мой, и только я могу на тебя смотреть.       Иван сглотнул.       — Ты поэтому не выпускаешь меня из подвала?       Такой вопрос мог разозлить Альфреда, но Ваня все равно решился спросить. Джонс вдруг схватил рукой его ошейник и приблизился лицом так, чтобы утыкаться носом в его волосы.       — Ты сбежишь. Я сойду с ума, если ты уйдешь от меня.       Это должно было пугать, однако Иван давно привык к безумию этого парня. Он повернулся к нему, смотря прямо в глаза.       — Я не сбегу, если ты хотя бы снимешь этот ошейник. У меня от него так шея болит.       Альфред перестал улыбаться. Он смотрел на пленника слишком уж серьезным взглядом, и это так напрягало. Просто напрягало, а не пугало, как раньше.       — А ты точно не сбежишь? — спросил Джонс.       Стоило поразиться тому, с каким тоном он это спросил. Сколько в его голосе было надежды, сколько трепета. Брагинский и сам был готов трепетать, даже не понимая, от чего вообще.       — Не сбегу. Обещаю.       Джонс прикусил губу. Он размышлял долго и обстоятельно, а Иван ждал его решения, стараясь дышать ровнее и не выдавать свое напряжение.       — Ешь, я сейчас вернусь.       Поднявшись на ноги, парень покинул подвал, оставив Ваню наедине со звенящей тишиной. Брагинский снова вернулся к поеданию мяса, прекрасно понимая, что если он все не доест, то рискует снова разозлить Джонса, а этого делать совершенно точно не стоило.       — Смотри, что я принес!       Иван обернулся. Пленитель вернулся пугающе быстро. Когда он приблизился, Брагинский увидел в его руках ключ.       — Что это? От чего он?       Альфред не стал садиться. Он остановился как раз перед Ваней, смотря на него сверху вниз и улыбаясь.       — Я подумал, что могу довериться тебе. Ведь я люблю тебя, я хочу тебе доверять. Ты ведь не обманешь мое доверие.       Брагинский сразу понял, что к чему. Он поспешил замотать головой.       — Нет, конечно! Я не обману, клянусь.       Он готов был сделать что угодно, лишь бы только с него сняли этот чертов ошейник, от которого так болела и зудела кожа.       Голубые глаза Джонса опасно засверкали.       — Ладно, — отозвался он. — Я хочу тебе верить. Ты был послушным, я это ценю, любимый.       Когда он взялся на ошейник, Иван невольно вздрогнул, вспомнив те разы, когда Альфред грубо дергал его за цепь, причиняя боль. Как он заставлял его садиться на колени и буквально давиться своим членом во рту. Впрочем, этого давно не происходило, а Джонс все чаще просил его ласками сделать себе приятно, нежели заставлял это сделать.       Щелкнул замок. Ваня сделал глубокий вздох, чувствуя, что стало легче дышать. Цепь звякнула и упала на пол вместе с ошейником, а Брагинский поднял взгляд на Джонса.       — Спасибо, — совершенно искренне выдохнул он.       Тот улыбнулся.       — Я же люблю тебя.       Ивану нередко приходилось просыпаться в объятиях Джонса после бурной ночи. Поразительно, но он еще ни разу не застал его спящим. Как бы активно этот парень не трахал его всю ночь напролет, он просыпался раньше и обнимал его спящего, гладил, а порой и брал в руки смазку, чтобы растянуть и овладеть им, пока Ваня мирно спит. Бывало всякое, но именно в это утро Брагинский проснулся раньше Альфреда.       Он сперва поморщился, понимая, что-то не так, а после вспомнил о том, что его избавили от ошейника. Уже после он заметил Джонса, спящего рядом. Сперва не поверив своим глазам, Иван чуть приподнялся. Поразительно, но Альфред даже не шелохнулся. Ваня напрягся. Уж не означало ли это, что он может…       Взгляд словно сам собой упал в сторону двери, которая отчего-то была немного приоткрыта. Парня вмиг охватила противоречивая гамма эмоций, а сердце забилось чаще. Поразительно, неужели Джонс по привычке не запер дверь, забыл о том, что сам лично избавил пленника от ошейника и цепи, что удерживала его в подвале все это время? Могло ли такое быть, что этот психопат потерял бдительность?       Иван снова обернулся к спящему Альфреду. Это был его шанс сбежать, и такого шанса больше не будет. Он поднялся с места, дрожа всем телом и боясь того, что пленитель проснется, а после не без труда натянул на себя одежду. Сердце билось, словно бешенное. Он так волновался, что ненароком натянул на тело рубашку наизнанку, а после едва не споткнулся на ровном месте, сделав шаг в сторону двери. Та в самом деле была открыта. С той стороны проникал свет, которого Иван уже давно не видел. Подрагивающей ладонью парень открыл дверь, которая успела стать его кошмаром за время плена, а едва она открылась, он обернулся к Альфреду. Тот все так же лежал на кровати, обнаженный, удивительно безмятежный.       Брагинский буквально пулей метнулся за порог своей тюрьмы, поднялся по лестнице и оказался в коридоре. Передвигаясь наугад, совершенно не помня этот дом, он добрался до парадной двери. Щелкнул замок, и вот дверь открылась. Парень поморщился от яркого солнечного света, а после глубоко вздохнул. Вот она, свобода. Он может убежать, может снова быть свободным.       Совершенно потрясенный этой мыслью, парень переступил порог, касаясь крыльца обнаженными ступнями. Радость от обретения свободы обернулась вопросом о том, куда же ему теперь бежать? В полицию? А что делать потом? Снова жить на улице?       Он осмотрелся. Впереди располагался ряд аккуратных домиков и зеленых газонов. Как раз недалеко по улице шла пара с коляской, о чем-то переговариваясь. Женщина бросила взгляд на Ивана, а тот в свою очередь поспешил спрятаться за дверью. Он не испугался, это был скорее какой-то инстинкт, ведь Альфред не хотел, чтобы кто-то его видел.       Парень закрыл дверь и приник к ней спиной, а после серьезно задумался. Разумеется, прожить всю свою жизнь в подвале — участь печальная, но стоило быть честным с собой. Он привык к Альфреду, привык к тому, что этот психопат здоровается с ним, когда возвращается домой, называет его любимым и трахает его каждую ночь. Он привык к безумному блеску в его глазах, привык дрожать перед ним от смеси страха и трепета. Если подумать, у него и нет в мире больше никого, кроме этого Альфреда.       Придя к такому выводу, парень защелкнул замок.       Когда он вернулся в подвал, Джонс лежал на прежнем месте. Иван коснулся рукой своей шеи, на которой остались шрамы. Что ж, по крайней мере, Альфред доверился ему и снял чертов ошейник. Да, он псих, но он, похоже, и правда любит его. Пусть и по своему, но все же. Дрожь в теле прекратилась словно сама собой, а сердце стало биться ровнее. Кивнув собственным мыслям, Брагинский снял с себя одежду и забрался в кровать. Он так и не заметил улыбку на устах якобы спящего Джонса. Он так и не узнает, что пленитель не спал, не узнает о том, что прошел проверку и дал понять, что ему можно доверять. Он еще не знал, что Джонс скоро выпустит его из подвала и позволит жить в нормальной комнате, не позволяя при этом покидать дом. Впрочем, Брагинский и не будет гореть желанием куда-либо выходить.       Он знал на тот момент только одно – он уже никогда и никуда не денется от Альфреда Джонса.