Мчится твой конёк тёмно-гнедой, Крепко вожжи в руке держи! До твоей любимой дорога долгая, Хорошо сиди, не шатайся! Злых приятелей имеешь, что любимую Забрать у тебя хотят, итак, спеши! Через пустыни и долины Пусти конька рукой в галоп! Помогут тебе доброжелатели. Хорошо сиди, не шатайся!
Следом к пению присоединились друзья Байана. Байан велел старому слуге принести моринхуур* и подыграть на нём. Слушая заунывный гортанный мотив, Сюэ подумала: что если она сейчас сбежит, также умчится по тёмным дорогам? Но новобрачная продолжала сидеть на своём месте и лишь с тоской обводила взглядом нарядную залу. Царственные гости начинали потихоньку расходиться: наложница Пак сослалась на плохое самочувствие из-за беременности и испросила разрешение императора покинуть праздник, вдовствующая императрица Будашири оказала милость лично проследить за тем, чтобы возвращение во дворец императорской наложницы обошлось без происшествий, ну а Танашири и вовсе не стала искать предлоги для ухода. Она взглянула на мужа, который пел песни, пошатываясь и прислонившись лбом ко лбу Байана. Интересного тут для неё уже не было. Императрица капризно скривила свой маленький ротик и гневно зашуршала многочисленными юбками вслед за ними. Финальным аккордом праздника было провожание новоиспечённых супругов. — Пора, — раздался елейный голосок мачехи над ухом, — люди заждались. Сюэ обернулась, чтобы посмотреть на отца. Чжан Сянь, видимо расчувствовавшись в столь знаменательный день, заключил дочь в объятия, чего не делал почти никогда. — Ах, батюшка, — едва слышно прошептала она, когда отец обхватил её лицо, чтобы поцеловать в лоб. — Куда же Вы меня спроваживаете? — Так надо, — тихо и безжалостно ответил Чжан Сянь. — Отныне будь сильной и не ропщи на судьбу. «Будь сильной» — это было пыткой. Сюэ до крови кусала себе губы от стыда и отчаяния, стараясь не думать о том, что ей предстоит сейчас. Девушка чувствовала, что утром после брачной ночи не осмелится не только смотреть в зеркало, но даже говорить, слышать свой голос…***
Танкиши и Талахай глядели на приближающийся к поместью паланкин. Светало. Господин великий канцлер возвращался со свадебного гуляния. — Ты всё проверил? — Да, брат, весь дворец обыскал. Нет его. «Тварь. Сам напросился», — губы Танкиши исказила усмешка. — Сбежал со слугами, значит. От соглядатая есть вести? — Остановились у горы Мэбон, догнать ещё время есть. Танкиши одобрительно хмыкнул. «И убить, наконец». — Подбери людей мне… — он замолчал и повёл глазами в разные стороны. — Но чтоб никто не знал. Приблизилась процессия великого канцлера. Остановившись, четыре рослых евнуха осторожно опустили паланкин, и Эль-Тэмур ступил на мощёную каменную дорожку. — Отец, — оба брата уважительно склонили головы. Канцлер довольно ухмыльнулся, замечая нетерпение старшего сына: ему явно было что рассказать. — Докладывай. — В вашем кабинете был замечен посторонний. — Вот как, — протянул Эль-Тэмур. — Моя печать на месте? — Да, господин, я даже проверил: краска на ней была давно высохшей. На лице канцлера отразилось раздумие: дело не в подделке документов. Очевидно, вино хотели поменять на настоящий яд. А Талтала не было на свадьбе… «Сам догадался или Ван Ю подсказал? — размышление было скорее утверждением, чем вопросом. — Занятно… Круг сузился до двоих». — Поймали? — Нет, — досадливо ответил Танкиши. — Кто-то помог ему уйти. В восточном павильоне были убиты два стражника. — Ни на что не годный болван! — злая улыбка тут же сошла с лица великого канцлера. Он одарил сына увесистым подзатыльником. — Как ты посмел его упустить? — Ещё не поздно расправиться с ним. Мы ведь оба с Вами понимаем, кто за всем этим стоит, — в чёрных глазах генерала полыхал огонь злости и давно затаённой обиды, руки непроизвольно сжались в кулаки. Он был уверен в причастности Ван Ю: с чего вдруг бывший король решил оказать им свою помощь? — Однако Вы не станете этого делать, потому что желали бы, чтобы он был Вашим сыном, а не я. Вы не замечаете ни меня, ни Талахая. Вам легче делать вид, что ничего не происходит, легче собрать всех чиновников и устроить пир, чтобы свалить это всё на кого-то из них. Вы ещё и почести этому корёсскому выскочке раздаёте! Слушая этот полный ненависти монолог, Эль-Тэмур сдвинул брови на переносице. Очевидная ревность к Ван Ю и пустоголовость Танкиши в политике выводили из себя. — Позор моей семьи! Только и делаешь, что соревнуешься с Ван Ю да за юбками охотишься! Упустил письмо, упустил предателя, — перечислял канцлер прегрешения сына. — Ещё смеешь ставить под сомнение мои решения? Наблюдая за заметно осмелевшим Тогоном во время пира, Эль-Тэмур лишний раз убедился, что власть, которую удавалось держать последние двадцать лет, ускользает из его рук. Отсутствие Талтала на свадьбе Байана говорило о его ночном вторжении во дворец. Стало быть, предупреждению он не внял и, раскусив (может, даже сговорившись с Ван Ю) замысел «поймать рыбу в мутной воде», вполне мог подменить вино на отравленное. Однако на месте преступления он пойман не был, поэтому попытка предпринять какие-либо действия бездоказательно сейчас обернётся плачевным результатом. Недовольство крестьян тоже усугублялось. Всю дорогу от поместья Байана горожане, едва сдерживаясь от крушения всего и вся, провожали процессию канцлера тяжёлыми, хмурыми взглядами. Также, помимо Белого лотоса стал досаждать и некий отряд с воинами, ловкими и быстрыми как ветер. Один пойманный — совсем ещё мальчишка — был выходцем из Корё. Не выдержав пыток, он признался, что это они сожгли несколько монастырей, а затем распространили слухи о потере монголами мандата на правление, тем самым провоцируя крестьян на восстание. Однако выяснить больше не удалось — сопляк откусил себе язык, когда ненадолго очнулся из забытия и понял, что чуть не выдал своего предводителя. Нельзя было позволить банде разрастаться, пока подлый люд действительно не поднял бунт. Эль-Тэмур, разгневанный тем, что в очередной раз приходится доносить до сыновей очевидные вещи, ударил Танкиши кулаком по лицу. Голова того дёрнулась, генерал сплюнул скопившуюся во рту кровь, смотря на отца затравленным взглядом. — Я оставил тебя этой ночью во дворце, чтобы ты следил за всем, что происходит в моё отсутствие! Такой шанс был найти доказательства, могли бы казнить заговорщика за покушение. Но ты, сукин сын, взял и снова всё испортил! Канцлер вновь накинулся с кулаками на Танкиши. Талахай, всё это время стоящий как безмолвная тень, вмешался — разгневанный старик был скор на расправу. — Прошу, господин, остановитесь! — он попытался удержать его. Выражая своим видом уязвлённость от несправедливых нападок, Танкиши хотел добавить что-то ещё. Но Талахай только покачал головой. — Уйди, мерзавец, не то тоже получишь! — угрожающе прорычал Эль-Тэмур. — Надо ж было народить таких тупиц! Великий канцлер оттолкнул сына и с сопровождавшей его свитой направился внутрь, по дороге костеря Танкиши на чём свет стоит. В тот же день Эль-Тэмур приехал во дворец и засел надолго в своём кабинете, задумчиво рассматривая зелёную кубышку с вином. Недавно ему стали поступать письма с угрозами, а на досках для объявлений продолжали белеть листы, но уже с более едким, унизительным содержанием:Десять ли прошли, но нет харчевни, Лишь зола да ветер неспокойный. Шли еще пять ли — и снова пепел Там, где прежде был приют убогий. Доставляли с юга фрукты личжи, Для двора везли и «глаз драконий», Кто расскажет, сколько тел недвижных Коченеет в ямах у дороги! Но как ветер — над горами мчались, Над водой — летели, словно птицы, Потому и стебли и листочки Привезли в Лоян с живой росою, И, довольна, во дворце красотка На себя глядит не наглядится, — Что ей до того, что соки фруктов С кровью перемешаны людскою?
С пропажей кровавого письма канцлер ослабил свою хватку и выжидал момент, давая подлым шакалам возможность проявить себя. И это не могло не дать очередного повода для этих мерзавцев поиздеваться. Выскомерная вдова, не видевшая толком ничего, окромя дворца Нэмёнбу, но по недоразумению считающая себя гениальным политиком, унизительно намекала, об окончании эпохи беспощадного диктатора, столько лет управлявшего огромной империей, и что свергнуть его будет так же просто, как и любую дорвавшуюся до власти наложницу**. «Настолько уверены в себе? Что ж, сами напросились! — думал Эль-Тэмур, вспоминая насмешливое лицо Будашири и всех тех, кто продолжал склоняться в благовейном трепете, пряча свою ухмыляющуюся рожу. — Ничего, я вам всем ещё отплачу за свой позор! Я поступлю по-другому: обману государя, чтобы переправиться через море***». Гневная речь великого канцлера всё же не остудила пыл его старшего отпрыска. Задетое самолюбие Танкиши не позволяло ему смиренно плыть по течению и требовало жестокого отмщения Ван Ю и его шайке. Ему было невдомёк об истинных мотивах их побега из дворца — даже если это и не они сжигали монастыри, сын канцлера воспользуется таким благовидным предлогом уничтожить своего соперника, но перед тем, как сделать это надо бы забрать своё. Раз уж бывший король решил на кон поставить всё: отправить слуг продолжать бесчинства, пробраться во дворец и подменить вино, наверняка он и вызволил Соннян этой ночью из публичного дома тоже. Для наглой корёсской девки Танкиши желал всех горестей и унижений, что пережил и он. Было бы неплохо поймать этого ублюдка на месте преступления и подвергнуть всевозможным пыткам, а самому надругаться над Соннян у него же на глазах. В голове вновь и вновь возникал образ непокорной воительницы, стоявшей прямо перед Танкиши и презрительно смотревшей в его глаза. Он представлял, как срывает одежду девушки и, несмотря на отчаянные попытки сопротивления, отбрасывает лохмотья. Как сдавливает нежную шею Соннян, замечая, что ненавидящий взгляд карих глаз сменяется на испуганный, а из горла вырываются сдавленные хрипы. Как говорит, что она сделала неправильный выбор, разжимая руки на её шее, грубо овладевает девушкой, причиняя своими действиями как можно больше страданий и боли. Как под собственный хохот и слёзы отчаяния и стыда этой гордой красавицы слушает проклятия Ван Ю, на теле которого уже не осталось и живого места от прикосновений раскалённого железа… Рисуя в своей голове ещё более красочные и жестокие картины насилия, он удовлетворённо улыбнулся, а затем решил наведаться в гости к сыну наместника Юньнань. Танкиши посмотрел на найденный обломок заколки из коралла, думая, что всё-таки и Талтала как врага отметать не стоило, и потому Гияр может знать, кому он предназначался.***
1352 год. Граница Корё.
Наступил ненастный вечер, холодный сырой ветер задувал во все щели, из печки порой раздавался треск догорающих дров. Чхэ Хису подбросила очередное полено, поставила чайник на огонь, затем принесла тёплое верблюжье одеяло. Маленькая харчевня её отца не была особо людным местом. Здание, стоящее на краю утёса, представляло собой домишко в несколько комнат и веранду с покосившейся лестницей. Заглядывали сюда обычно заблудшие странники, если их настигала непогода или болезнь. Доходы от накормленных и обогретых путников были ничтожно малы. Но в последнее время их положение стало немного лучше — сюда время от времени стал захаживать отряд Удальчи, патрулирующий границу, но отец в очередной раз ушёл ловить рыбу, скрывая рвущийся из груди кашель, чтобы только Хису не узнала, как простужены его лёгкие. За этот день всё также не было никого, однако девушка хлопотала к приходу постоянного гостя. Их генерала, который появлялся здесь чаще всех. Поставив на стол тарелку горячего рыбного супа, она закончила свои нехитрые приготовления и присела на лавку. В ожидании девушка тревожно постукивала пальцами по столу. Открылась дверь, и в харчевню вошёл высокий человек в чёрном плаще. Держа в руках тёплое одеяло, Хису замерла в нерешительности. Завидев её, он отстранённо кивнул, сняв капюшон, тряхнул небрежно связанными мокрыми волосами. — Позвольте, я высушу, — сказала она, быстро скользнув взглядом по его угрюмому лицу. Генерал, ничего не ответил и, отдав плащ, приступил к еде. Хису положила одеяло рядом с ним и повесила промокшую вещь на верёвку над печкой. Она уже привыкла к такой немногословности гостя. Чхве Ён слыл слишком нелюдимым, однако был ладен, статен, красив. Хмурый, серьёзный вид и простая, без излишеств, чёрная одежда придавали ему ещё больше шарма и загадочности… Неудивительно, что перед прославленным генералом многие девушки испытывали странное смущение и робость. Однако вряд ли Чхве Ён мог заметить, как алеет лицо дочери рыбака от одного его только вида. А даже если и догадывался о её чувствах, то не воспринимал всерьёз. Пусть эта девочка и нашла его тогда на поляне и спасла от обморожения, она всё равно не играла особо значимой роли в жизни генерала, мысли и сердце которого были отданы чудо-лекарке с Небес. Игнорируя недовольство придворной дамы Чхве и беспокойство королевской семьи, он проводил дни в бесконечных патрулях по границе и сражениях с вокоу и юаньскими солдатами, в которых могучий генерал отвоевал приличный кусок территории. Там, где тысячу лет стоят Небесные врата. Сырой ветер пробирал до костей, а на поляне, где велось сражение, образовался туман и лежали тела убитых. Долгий бой за Хамгёндо был особенно тяжёлым. Несмотря на то, что закончился победой, принёс потери для обеих сторон. Чхве Ён опустился на колени возле одного из солдат — совсем ещё молодого — и прикрыл ему остекленевшие глаза. Не сразу заметив, как резко подкрался юанец, притаившийся за сломанной колесницей, генерал пропустил удар ножом в спину, тут же получил следующий в живот. Взмахнув мечом, он отрубил нападавшему руку, схватившую его за плечо. Юанец упал на землю и закричал, прикрыв рукой кровавый фонтан. Чхве Ён всадил меч в тело по самую рукоять, затем и сам завалился на бок. Прежде, чем его глаза закрылись, в сырой земле Чхве Ён нащупал твёрдый предмет. «Имчжа», — пронеслось тут же в голове, и генерал потерял сознание. По телу разливается тягучее как мёд чувство покоя и умиротворения. Генерал с трудом размыкает отяжелевшие веки. Унылый пустырь и горы мёртвых юаньцев сменились озером из снов. Чхве Ён обводит взглядом позолоченный вечерним солнцем берег. «Где же отец?» — мысленно спрашивает он, бродя по тропинкам заповедного места. Почти пять лет назад настал конец вечной зимы. Расцвели заснеженные почерневшие персики, и растаял лёд. Сейчас же — кроны оживших деревьев и сухая трава окрасились в яркие краски, отчаянно напоминая пламенные волосы его женщины. Осень. В лесу, куда привела его извилистая дорога, Чхве Ён слышит мелодичный смех и оборачивается, замечая улыбающуюся Ынсу, что протянула к нему свою руку. — Ён-а! В её тёмно-рыжих распущенных волосах, колыхавшихся на ветру, желтеет венок из хризантем. Он делает шаг в сторону Небесного доктора, но она исчезает, снова появляясь в другом месте. — Я здесь, Чхве Ён. — Имчжа… — с губ тихо срывается ласковое обращение. Генерал и снова и снова следует за призрачным видением. Её смех вместе с чьим-то чужим эхом раздаётся в голове. И слышится в нём что-то злобное, но манящее. «Демон», — быстро догадывается генерал. — Почему ты не идёшь за мной, Чхве Ён? Пульс начинает громко стучать в ушах. Он уходит прочь от завораживающего голоса. Старается прогнать это наваждение, но демон не желает отпускать, лишь сильнее набрасывая свои невидимые путы. — В мире смертных человек мучается. Я же дарую тебе вечный сон и покой, о котором ты так грезил… В конце концов, генерал останавливается и садится, устало облокачиваясь об дерево. Неизвестно, сколько сидит так Чхве Ён, больше не в силах сопротивляться демону. Ленивый взгляд, словно в трансе, следит за полётом осенних листьев. Один лист, второй, третий… Очередной падает на небрежную чёлку. Он не смахивает его, замерев, подобно статуе, и снова задремав. — Очнись, Чхве Ён, ещё один листок упал… — будит настойчивый голос. Чхве Ён открывает глаза, которые тут же начинают болеть от слишком резкого света. Сияние становится ярче. Генерал окончательно растворяется в белой слепящей вспышке…