Катарсис

Между нами упала тяжёлая, напряжённая тишина. Я, должно быть, выглядел очень глупо, застыв, словно статуя, с носовым платком в руке и с открытом ртом. Я только что услышал нечто совершенно поразительное и не мог представить, как мне на это следует отреагировать. Голова кружилась от выпитого вина и от происходящего, и всё, на что я был способен в течение долгих секунд − неподвижно сидеть, затаив дыхание и смотреть на друга, только что предложившего мне нечто сколь невинное, столь и беспредельно волнующее − найти тепло и покой на его груди. Мне было важно понять, что им движет: жалость, снисходительность, простая забота или тоже желание физической близости, которой между нами ранее не существовало. Надеясь на последнее и уступая собственному влечению, я сделал то, что казалось мне невероятным, но единственно возможным: медленно откинувшись назад, я вернулся в своё предыдущее положение и коснулся щекой груди Холмса. Он сначала напрягся, шевельнулся, усаживаясь поудобнее, а потом нерешительно меня обнял. В этот миг я ощутил, что между нами что-то стремительно меняется, хотя мы сидим почти неподвижно, в очень странной для двух мужчин позе: один припал к груди другого, а тот бережно смыкает робкие объятия. Миновали первые минуты, в течение которых я обрёл некоторое равновесие чувств, а затем меня пронзили новые ощущения: я остро чувствовал тепло его рук и то, что моё лицо было отделено от его кожи только тонкой тканью рубашки. Ускоряющийся стук сердца отдавался у меня в ушах, и мне казалось, что он слышен не только Холмсу, но и во всём молчаливом ночном доме. А ещё я столкнулся со смешной проблемой: не знал, что делать с моей рукой, которой прежде закрывал лицо. Осознав, что она дрожит, я прижал её к своей груди. Расслабленность покинула меня − теперь, напротив, я чувствовал себя так, будто меня охватывает огонь, и при этом я не отводил глаз от пламени, танцующего в камине. Мир сузился до того места, которое мы занимали вдвоём с Холмсом на старом диване, и всё казалось слишком близким, слишком материальным: структура ткани под моей щекой и тепло кожи под тканью, ароматы табака и мыла прачечной, намёк на запах пота, лёгкий вес его руки на моей руке... Мои пальцы дёргались от желания расстегнуть его рубашку и скользнуть внутрь, чтобы почувствовать голую кожу. Я прилагал все силы, чтобы подавить возбуждение, но мои попытки были безрезультатными. Да и как бы я мог справиться с искушением, если я слышал ритм его сердца − и оно было не более спокойным, чем моё собственное. Когда он поднял руку и коснулся моих волос, я закрыл глаза, отдаваясь этому ощущению. Я хотел от него больше, намного больше, но я никогда не посмел бы взять больше, чем он готов дать. Если это − всё, этого должно быть достаточно, думал я, но понимал, что только пытался себя обмануть. Этого было недостаточно, совершенно недостаточно. Проведя пальцами по моим волосам, он невесомо, как крылом бабочки, прикоснулся ладонью к моей щеке, и я, поймав его за запястье, повернул голову таким образом, чтобы можно было поцеловать ладонь. Собственная смелость заставила меня задрожать; я услышал, что Холмс глубоко и словно испуганно вздохнул, но руку не убрал. Сердце билось в моей груди как сумасшедшее; я поцеловал внутреннюю поверхность его запястья, затем снова ладонь, коснувшись её языком, а потом поочерёдно тронул губами кончик каждого пальца. Холмс не препятствовал мне, и я слышал его ускоряющееся дыхание и, казалось, чувствовал его нарастающий трепет. Я поднял голову и встретил устремлённый на меня пристальный взгляд. В глубине его широко распахнутых глаз таилось любопытное сочетание откровенности и настороженности. Мы, не произнося ни звука, смотрели друг на друга на протяжение трёх ударов сердца, и, поскольку он всё ещё не отстранился, я сделал то, о чём мечтал, начиная с нашей первой встречи: потянулся к его губам и поцеловал их. Где-то в глубине сознания я услышал, как затрубили предупредительные сигналы: я переступил черту. Вполне можно было ожидать, что Холмс, вскочив, окажется у противоположной стены комнаты, на максимальном от меня расстоянии, и тогда всё закончится. Но вместо этого его рот приоткрылся для моего языка − и на мгновение я подумал, что потеряю сознание во второй раз за этот день. У него был вкус вина, табака и моих собственных страстных, безумных снов. Я отпустил его запястья, чтобы провести ладонью по его груди. В ответ он запустил пальцы в мои волосы, и, восприняв это ласковое касание как поощрение, я начал расстёгивать пуговицы на его рубашке, пока не смог пробраться под неё рукой и коснуться кожи. До сих пор мы не сказали ни слова − в этом словно не было надобности. Я никогда и вообразить не смел, что Холмс ответит на мои чувства и, более того, проявит такую, пусть осмотрительную, но явную заинтересованность в физическом контакте: в этом меня окончательно убедили его пальцы, ловко и настойчиво ослабляющие мой воротничок и горячо касающиеся моей шеи. Я перестал сдерживаться. Его рубашка теперь была полностью расстёгнута, и я проследовал языком по изгибу его шеи, поцеловал маленькую впадинку у её основания и прикоснулся к одному из сосков кончиками пальцев. Тем временем он снял мой воротничок, погладил пальцами затылок и вдруг подавился невольным глубоким вздохом, когда я, дразня языком, задел другой сосок зубами. Моя ладонь спустилась ниже, явно обозначая мои намерения, но на мгновение я замер, отчаянно желая и боясь сделать то, к чему стремился. Человек, которого я так любил, которым неизменно восхищался и на которого временами сердился за то, что он не берёг себя, − этот человек был совсем близко, позволял мне узнавать его тело, стирать границы между нами. Осмелев, я, вновь не встречая никакого сопротивления, расстегнул его брюки и обхватил рукой его член. Он был горячим и тяжёлым в моей ладони, а на меня внезапно снова нахлынули отчаянные опасения: вдруг всё это сию минуту закончится и никогда не повторится. Не выпуская из ладони драгоценное тепло и тяжесть, я рискнул прямо взглянуть на Холмса и увидел, что его волосы были живописно взъерошены, а зрачки расширены, из-за чего глаза выглядели чёрными в пламени камина; и я никогда не видел ничего настолько красивого и желанного в своей жизни. − Ради всего святого, Холмс, − прошептал я. − Если вы хотите остановить меня, сделайте это сейчас. Он тихо рассмеялся: − Я не хочу, чтобы вы остановились. И в следующий миг мы уже страстно целовались, снимая друг с друга одежду до тех пор, пока совершенно не избавились от неё. − Туда, − вновь с мягкой улыбкой в голосе сказал Холмс и потянул меня на ковёр перед камином. Он улёгся первым, а я, перед тем, как тоже опуститься на ковёр, замер, чтобы посмотреть на него, когда он, обнажённый, вытянулся передо мной. Это было поистине великолепное зрелище − бледное, стройное, мускулистое тело, освещённое пламенем камина и наполненное жаждой моего прикосновения. В течение многих лет я хотел этого, мечтал, желал, но никогда не думал, что это может быть возможно. Это всё ещё казалось сном, несбыточной грёзой, но вполне материальный Холмс, приподнявшись, поймал моё запястье и решительно потянул меня на себя. В этой позе наши поцелуи стали глубже и жарче, языки нежно гладили друг друга, а ощущение горячего, желанного тела под собой совершенно распалило меня: я получал всё больше, но от этого моя жадная страсть лишь возрастала. Я даже сразу не обратил внимания на одно неудобство: наша поза заставила моё плечо разболеться. Когда я был вынужден поменять положение, Холмс тут же догадался о причине: его чуткие длинные пальцы нашли уродливый, большой шрам на больном плече и стали с нежностью его исследовать. − Вы храбрец, − серьезно сказал он, и я не знал, имел ли он в виду войну или нынешнюю ситуацию. В ответ я поцеловал Холмса в шею и продолжил путь вниз по груди и животу, до тех пор, пока моя щека не коснулась его гладкого горячего члена: чудесное, сладкое касание. Когда мой язык проследовал вдоль напряжённых мышц нижней части его живота, Холмс приподнялся на локтях, чтобы посмотреть на меня; в его глазах плескались и жажда, и недоверчивый вопрос. − Может быть, не... − выдохнул он, когда я повернул голову и скользнул губами вдоль шелковистого тепла. − Я хочу, − твёрдо сказал я. Это было очень слабо сказано: не припомню, чтобы я так сильно что-то хотел в моей жизни. Мягко взяв его в рот, я закружил вокруг гладкой головки языком. О, этого стоило ждать, подумал я как в тумане, когда услышал у себя над головой сдержанный, но полный наслаждения стон. Я торжествовал. Заставить этого волевого, хладнокровного человека потеряться в ощущениях, которые сильнее его самообладания, которые захлёстывают его с головой, заставить его тело выгибаться от наслаждения, а руки − хвататься за ковер, за воздух, за мои волосы и тут же беспомощно разжимать пальцы − о, это было нечто грандиозное, невероятное, и наполняло меня ликованием, потому что я был тому причиной. Его сильное тело содрогнулось в последний раз, он вскрикнул, его семя заполнило мой рот, и в этот миг я сам чудом не последовал за ним. Придя в себя, я некоторое время любовался новым зрелищем: чуть вздрагивающий, с блестящей от пота грудью, переживший ошеломительный оргазм Холмс лежал передо мной, закрыв глаза своей красивой рукой с длинными тонкими пальцами. В течение нескольких минут единственными звуками в комнате были наше дыхание и тихое потрескивание дров в камине. Наконец, Холмс шевельнулся, выпрямился и сел лицом ко мне. Его взгляд снова стал осмысленным и искрящимся, и, прежде чем я понял, что происходит, он заставил меня сместиться поближе к дивану. Когда я оказался прижатым к его спинке, Холмс встал на колени между моими ногами, всё ещё не отрывая от меня пристального взгляда; он так опасно улыбался одними глазами, что на меня накатила новая волна возбуждения. − Мне, как весьма способному детективу, понадобилось совсем немного времени, − тихо сказал он, − чтобы прийти к выводу, что вы очарованы моими руками. Одержим, как сказали бы некоторые. Смутившись, я сглотнул и пробормотал, улыбаясь: − Я... но я... Положив руки на мои бёдра, он заскользил ими вниз, до тех пор, пока не остановился чуть ниже паха; его большие пальцы стали медленно рисовать круги на моей коже. − Вы увидите, что я не всегда так бесстрастен, как был сегодня, − прошептал он. − Я просто не хотел вам мешать и предоставил свободу действий. Но если вы любите смотреть на мои руки − что, вне всякого сомнения, так и есть − я хочу, чтобы вы смотрели на них сейчас. Подчинившись его просьбе, я с восхищением увидел, как он обхватил меня одним медленным и плавным движением. Он не отводил пристального взгляда от моего лица, а я, задыхаясь, продолжал наблюдать за его руками. Используя обе, он поддразнивал, поглаживал, сжимал так умело, что не было никаких сомнений в том, что у него были и знания, и опыт. То, как он это делал, снимало тяжесть с моей души: это не было прихотью или уступкой, он действительно хотел этого, − и теперь я не мешал ему. Я расслабился и отдался изысканному удовольствию, закрыв глаза, когда напряжение возросло; а перед тем, как он подвёл меня к оргазму, я, запрокинув голову, почувствовал на своей шее его горячие губы.