Obscurum

Знаете, в какие моменты начинаешь понимать, зачем нам дана жизнь и насколько она ценна? Я вот раньше не знал и, наверное, до сегодняшнего момента. Пока город не увяз в крови, которая реками растекалась по мостовым и прибрежным дорогам, проникая своим запахом не только в канализации, но и в дома; пока страх не овладел всеми живыми существами и людьми, прячущимися в подвалах и на чердаках, что держат в руках крестики в надежде, будто те спасут их. «Господи! Боже милостивый! Спаси и сохрани нас…» – раздается из глубин темноты. Дети жмутся к своим родителям в надежде, что они их обезопасят и не подпустят к этому злу, что гуляет по всему миру в поисках еще большего зла и страха. Ведь страх – это всепожирающее душу существо, после которого остаются внутри черные дыры. Сквозь них изливается вся та грязь, что годами пряталась в своих «подвалах»: предательство, причинение боли, унижение. Все ради спасения самого себя. Но я не спасаю свою шкуру, ведь моей задачей является спасение жизни других людей. У нас вообще нет такого понятия как «я», есть только «мы». И мы должны спасать, как бы ужасно в прошлом не вел себя человек. Помню, в 2046 году нам пришлось спасти мужчину, некогда пытавшегося утопить своего ребенка рожденного от неверной жены во имя спасения своей чести от нечестивой. Он сидел в тюрьме, когда на город пришел тот страх, приносящий хаос… – Помогите, Господи, помогите кто-нибудь! – раздавалось с верхних этажей корпуса «смертников». Я тогда был юн и не знал, за какое преступление его осудили на казнь, и даже так мне нельзя было пройти мимо. Помню, когда я смог спасти этого мужчину, на следующий день мне довелось узнать, что это за человек был, которого я спас. В моих глазах он стал ничтожен и ужасен. Я даже начал думать о том, что лучше бы он остался в той тюрьме и медленно ждал своей смерти, как многие люди в своих домах. Но если бы я его оставил, то не смог бы уже называться Человеком. Поэтому я обязан был взять его с собой. Ведь как же тогда спасать людей, когда ты делишь их на группы, вешая заранее ярлыки «хороший» и «плохой»? Мы не знаем, кого спасаем. Бывает, что можем спасти убийцу, а мирного не успеть защитить, и это та жизнь, в которой мы живем. Вот и сейчас немирное время: снова спасение душ. Огонь летает по небу шарами, предвещая громкий удар о землю третьего за сегодняшний день самолета. Люди, если выживут, будут вылезать из-под обломков в огне и кричать. Кричать как грешники в Аду – это будет в скором времени так называться – а пожарные будут тушить их, но никто не выживет… и все это произойдет на глазах у детей, что в этот нелегкий вечер, смотрят в окно, в ожидании своих мам и пап, которые вот-вот должны вернуться за ними. Но мало кто возвращается. За мной не вернулись… В детстве, когда я также сидел и смотрел в окно, мне было страшно до коликов в животе. Мама должна была прийти вот-вот, но с каждой секундой мне казалось, что она не придет. Но детское сердце все равно всегда верит. – Братик, мне страшно… – в комнату вошла и подошла ко мне младшая сестра, которая даже говорить четко не умела. Она была напугана, а в глазах были застывшие слезы. Прогремел взрыв. Она с содроганием тела прижалась ко мне, с каждым таким звуком все громче вскрикивая и жмурясь. – Смотри на меня и все будет хорошо. Не бойся, – говорил я тогда, даже не понимая сам всей ситуации, что творилась в нашем небольшом городке. Нам было страшно. Но еще страшней становилось тогда, когда я видел: кровь, горящих и кричащих людей, огонь, пожирающий друзей и детей, таких как я; видел даже беспомощность людей: как никто не может помочь. И знаете, что думает ребенок в этот момент? «Я не хочу умирать». Но никто не слышит его молитв. И когда это стало понятно мне, я решил, что сестра не увидит моего страха и того ужаса за окном, и задернул шторы. В комнате стало темно, и вещи, что стояли на столе, игрушки, висящие на стене, становились страшнее. Поэтому, чтобы сестра не боялось этого, я взял разукрашенные по-новогоднему свечи и поставил их на пол. – Зачем нам свечи? Они же для праздника куплены. – Так сегодня праздник. Ты не слышала, как люди кричат и петарды взрывают? Они же веселятся. На ее лице, я помню, сразу засияла улыбка, полная радости и счастья, а глаза засветились зеленым блеском. Я видел свет в них. – Ура, ура! – она начала бегать кругами по комнате, – мне хотелось плакать – а затем остановилась, – Давай украсим комнату, чтобы мама порадовалась, когда придет домой! – Да, хорошая идея. После моих слов она радостная выбежала из комнаты и побежала в коридор. Я смотрел ей в след и не мог понять причину, по которой это все происходит: вранье сестре, украшение комнаты, когда на улице хаос, и ожидание матери, которая, как я предполагал, может уже не вернуться. За дверью послышалось шуршание и протяжное шарканье чем-то тяжелым. И когда в дверном проеме стала видна сестра, я понял, какую тяжелую коробку она толкает. Я встал и начал помогать ей, делая вид, что коробка и вправду очень тяжелая. Она никогда не любила, чтобы вместо нее что-то делали. Поэтому я старался незаметно для нее делать видимость, что она все делает сама, а я лишь помогаю. Дотащив до середины комнаты, мы открыли ее. Первым бросилась в глаза новогодняя гирлянда. Она была немного потрепанной, пыльной с торчащими проводками в некоторых местах. Сестра вытащила гирлянду и с искрой в глазах посмотрела на меня. – Давай повесим огоньки и включим! Я согласился, и мы начали украшать комнату. Через полчаса все было готово. Небольшая комната с выцветшими обоями преобразилась: на стенах висела самодельная мишура, которую мы вешаем на Новый Год, несколько игрушек в виде звезд и солнца, большие и маленькие снежинки и гирлянда. Однако при свете, я помню, этот вид наводил какую-то тоску, поэтому мы решили продолжать сидеть без света с зажженными свечами и гирляндой. – Красиво… – радовалась сестренка, смотря то наверх, то на стены, где висели «огоньки», которые так ей нравились. – Мы хорошо постарались. А теперь, может, перекусим? – Да! А когда придет мама, мы и ее угостим! – Конечно. Я встал и поспешно вышел из комнаты, предварительно закрыв за собой дверь. Мне было плохо от того, что она верила в возвращение мамы и больше от того, что я не мог сказать ей правды. Помню, я даже чуть не заплакал, когда доставал молоко из холодильника. Мне было плохо и грустно. Вернувшись в комнату, я поставил поднос с какао и печеньем на пол, переместив свечи к чашкам, чтобы все выглядело как можно лучше. – Какао, ура! Как я люблю какао! Оно такое волшебное. Она взяла чашку с нарисованными на ней цветочками и бабочками. – Только аккуратно пей, оно горячее. –Хорошо. Так мы сидели: макая в какао печенье и выпивая потихоньку содержимое. За окнами гул не утихал. Все также были слышны крики, звуки дальних бомб и громкие разговоры. Раздался вой сирены и сестра вздрогнула. Я уловил ее взгляд и похолодел. Ее глаза говорили со мной. «Почему сирена ревет? А точно ли праздник? Мне страшно… Может быть, ты мне наврал?!» И последний упрек пугал больше всего. Я неуклюже улыбнулся, стараясь скрыть, что меня взволновала догадка в ее взгляде. – Видимо, в праздник решили проверить. Помнишь, на Новый Год тоже ведь так делали. Не бойся. Ей стало легче, но страх все еще таился в глазах, хоть она и верила мне. Раздалась еще одна сирена, более протяжная, чем тогда. – А, может, там не праздник… – Да нет, праздник-празд… – я не успел договорить, в дверь постучали. «Мама?» – было моей первой мыслью. Я резко встал с пола и хотел было пойти, но остановился. Вдруг это не она? В дверь снова постучали, но уже сильнее и чаще. – Мама, мама, мама! – сестра встала и побежала открывать дверь. – Подожди! – но она уже не слышала меня. Я встал и тоже вышел из комнаты. Сестра уже стояла с открытой дверью. На пороге, как я помню, возвышались над нами два силуэта: военные. Они были одеты, как положено в зелено-коричневую форму, но уже потрепанной временем и уличным хаосом. На лице у одного из них под губой был уродливый белый шрам, высеченный зигзагом. – Эвакуация граждан. Родители дома есть? – басистым голосом спросил тот мужик со шрамом. Моя сестра с испугом покачала головой. – Тогда мы сами проводим вас. – Но как же мама… она еще не вернулась. Мама будет искать нас! – Эвакуируют всех. Если ее нет с вами, значит, ее эвакуировали уже, - сказал другой военный. – Пойдемте, нужно спешить. – Но… – Хорошо, мы сейчас соберемся, – пришлось мне перебить сестру. Я видел, как она со слезами на глазах на меня посмотрела, и вновь в ее взгляде был виден упрек, которого не существовало. «Ты мне наврал! Все-таки это не фейерверки были…» «Да, не фейерверки» Я начал собирать сумку: положил запасную одежду, немного еды, документы, что нашел тогда, и куклу сестры, которую она так любила. «не фейерверки» – все крутилось в голове, пока я собирался. Выйдя из квартиры, мы с сестрой посмотрели еще раз на нее, мысленно прощаясь с родным домом. Я чувствовал, как сильно она сжимала мою руку: ей было страшно. И мне тоже. – Пойдемте, – все также торопил нас шрамовый. Выходя из подъезда, я четко увидел насколько все плохо. Люди лежат на земле в разных и в самых ужасных позах, которые кажутся настолько невероятными и неестественными, что невозможно поверить, как такое могло произойти; конечности некоторых были разбросаны, а тела вспоротые и обгорелые. Выжившие с молитвами и слезами садились в грузовики. Я видел, как на меня посмотрела выжившая девочка лет пятнадцати… Один глаз ее был серым, а другого просто не было, также не было и повязки, которая прикрыла бы его. На руках у нее лежала малютка, укутанная в старые и грязные тряпки. – Милая, – обращалась к ней женщина, – деточка, дай ее мне. Я врач, я помогу ей, посмотрю, как она себя чувствует. Та девочка лишь прижала ребенка к себе, словно отгоняя все зло от него, как это делают обычно все мамы. – Деточка… – она взяла ее за руку, но та начала вырываться, и тогда ее схватили двое мужчин, пытаясь забрать ребенка. – Нет! Пустите! Отдайте мне ее! Не смейте трогать! Но было поздно. Ее ребенок был уже на руках у той женщины. Через секунды, женщина, что забрала ребенка, чтобы проверить его здоровье, с ужасом вскрикнула и брезгливо уронила его со словами «он заражен». – Его надо убить! – сказал один из мужчин. – Нет! Не смейте! Он мой ребенок! Сволочи, не смейте этого делать! Сами вы зараженные! Он нормален! – последнее она выкрикнула со слезами и отчаянным криком, от которого, при вспоминании, у меня до сих пор мурашки собираются. Никто не слушал девочку. Всем было важным лишь убить его. – Мне страшно, – сказала сестра. Я быстро взял на руки ее и прижал к себе, чтобы она не видела этого. Раздался выстрел и я видел, как кровь потекла из тела новорожденного ребенка. Ребенка, который не выжил. – Они убили ее? – спросила сестра с дрожью в теле. – Нет, – говорил я, поглаживая волосы сестры и все также не позволяя ей повернуться, да и она сама этого не хотела, – они промахнулись. Я плакал. Тихо. Руки мои задрожали, и, казалось, что сейчас упаду на землю просто не в силах идти дальше и продолжать жить. Это было ужасно. Когда люди стали такими жестокими к другим? Как они могли убить невинного ребенка, не прожившего и года? Бесчеловечно, жестоко и аморально. Девочку насильно увели оттуда, не смотря на ее крики и слезы, и посадили в грузовик, даже не дав проститься с ним. – Пошлите быстрее, – сказал один из военных, что нас сопровождали к другому грузовику, и, слушаясь его, я направился к машине. Сестра все еще не желала отпускать меня и вступать на эту проклятую землю, улитую кровью. И в этом я ее понимал. Будь моя воля, я бы тоже этого не желал. К сожалению для нее, вдалеке виднелась машина, на которой мы должны будем уехать. Около нее было много народу. Каждый хотел сесть в грузовик, но не всем удавалось: кто находился дома, сразу садились, а кто был на улице – после проверки. Подойдя к нему, я опустил сестру на землю. – Садитесь без очереди, – говорил военный и дал нам карту зеленого цвета, – и не слушайте людей. Они сейчас особенно много врут. А карта вам поможет пройти без очереди и спокойно. Я кивнул, но не понял, к чему были сказаны те слова. Мы с сестрой направились к человеку, что помогал залезать в грузовик. – Эм… простите… извините, – пытался я с сестрой пройти через очередь к этому человеку, но люди с силой выталкивали нас обратно. «Смотри, тут очередь!», «Совсем оборзели!», «Ну и дети сейчас пошли!» кричали люди из толпы на нас. – Но нам надо пройти к тому человеку, – говорил я тихо, но достаточно, чтобы они услышали меня. – Нам тоже надо в тот грузовик не меньше, чем вам! Вы тут не единственные. У меня ребенок есть и он уже в грузовике. Он же не может один ехать! А у мужчины того там жена. У всех свои причины уезжать на этой машине. Поэтому все идут в порядке очереди! – говорила нам толстая женщина с грозным видом. И остальные только поддержали ее слова, соглашаясь с ними и все больше злясь на нас. – Но все всё равно не влезут в него… И меня с сестрой оттолкнули от толпы, словно мы ничего не значили и не имели даже права находиться рядом с ними. Не удержав равновесие, сестра упала на землю. На глаза ей набежали слезы. – Не плачь, не плачь, – я начал помогать ей вставать, – все будет хорошо. – Мне больно. – А ты, как я, не плачь, – я улыбнулся ей, не смотря на обиду в душе, что затаилась из-за этих людей. Когда она успокоилась, мы направились к концу очереди, обошли ее, и направились к военному, что помогал людям взбираться в грузовик. Женщина, что говорила про ребенка, заметила, что мы идем к тому сопровождающему, и толкнула нас своей увесистой рукой. Мы снова упали, только на этот раз, я смог уберечь сестру от земли: она упала на меня. – А, что же это такое! Посмотрите только, он пытался украсть у меня сумку с едой! Вы только посмотрите на этот беспредел! Совсем озверели! – Мы ничего не крали! Я даже оглянуться не успел, как люди начали орать на нас из толпы и кто-то даже камень кинул в нас, а женщина так вообще ударила меня сумкой по руке, доставив этим мне сильную боль. Я вскрикнул. – Не трогайте братика… не трогайте его! – кричала моя сестра. Это был такой вражеский и злой крик, что мне даже стало страшно от того, как люди на него отреагируют. И все было плохо. Они не только в меня готовы были бросить камень, но и в нее: в маленького и беззащитного ребенка. Я видел, как камень полетел в ее сторону и пролетел над головой. Она сжалась от страха и закрыла руками лицо, расплакавшись еще сильнее. Я встал и прикрыл ее собой. Будь моя воля, я бы не хотел, чтобы она видела и испытывала гнев людей на себе, ведь ей было всего пять лет, а в нее уже пытались попасть камнем. – Да что ж вы за люди! Вы даже людьми называться не достойны! – кричал я на них и на глаза от обиды и боли наворачивались слезы. – Он еще и огрызается! Ах ты, маленький сорванец! Камни били по рукам, лбу, ногам, и по лицу попало бы, если бы я не прикрыл его. – Что происходит?! – вскричал громкий и серьезный голос над нами. Вмиг поток ярости и злости прекратился. Мне было страшно. Я слышал, как плакала сестра, но не мог убрать руки. Все время казалось, что это лишь временное напутствие тишины, что если раскрыть лицо, то кто-нибудь снова закричит и кинет камень в меня. Но когда говорил тот мужчина, становилось спокойнее. Последовал громкий шлепок, удивленные охи и ахи и снова тоже молчание. – Что вы творите! Совсем ума лишились! Чтоб с вашими детьми также делали, если на чужих бросаетесь, как волки на добычу! – Да он пытался… – хотел кто-то сказать. – Молчать! А то на улице гнить будете, черви вы! Не люди вы больше, не Люди! Вот я человек, он человек, – мужчина указал на меня, – А вы – нет! – затем он обратился ко мне, – кто это начал? Скажи мне. То, что тебе сделали, называется нарушением закона и даже в это время оно наказуемо. Я видел лицо той женщины. Мне хотелось сказать «Вот она! Она наврала всем! Из-за ее лжи люди начали кидать в меня камнями. А тот мужчина в лохмотьях первый поднял камень. Я видел! Я видел, как он первый покусился на мою сестру!», но не смог. Их взгляды были напуганы и растеряны. А та женщина, казалось бы, готова была расплакаться. Мне становилось жалко их, и я не смог ничего сказать. – Братик, скажи дяденьке! – она сжала мою руку, но я молчал, – Мне было страшно, когда камень полетел в меня… мне было страшно, когда ты прикрыл собой меня. Я испугалась. Я боялась, что ты упадешь и больше не встанешь, и… и… – она заплакала, – и я останусь одна. Я опустил глаза. Военный недолго думая, понял, что мне сложно сдать тех, кто это начал, и решил не приставать с этим вопросом. – Для чего вы пришли сюда? – У нас зеленая карточка, – сказал я. – Хорошо, давай ее, и я посажу вас в машину. Я достал ее из кармана и подал ему. Он рассмотрел ее и отвел нас к грузовику, посадил на него, а сам вернулся к толпе. Я слышал, как женщина громко заговорила, чуть ли не крича, «Не надо, пожалуйста! У меня дочь там, не может же она одна уехать! Пожалуйста, не надо, я не хотела этого!». И через окошко, что было сзади, я видел, как ее уволокли из толпы в сторону палаток. – Почему ты не сказал? – обиженно спросила сестра, сидя рядом, – я испугалась. – Я тоже… поэтому и не смог сказать. Люди долго еще загружались и, когда не было уже места в грузовике, мы поехали. Сестра сидела, положив голову мне на колени, и в таком положении быстро уснула. Дыхание стало медленным и ровным. И даже кочки, из-за которых мы подпрыгивали в машине, не могли заставить ее проснуться. Слишком мы устали, слишком хотим забыть этот день. Всю дорогу мне виделась в глазах та девочка, потерявшая ребенка, как она плачет и после убийства пытается прильнуть к нему, а ей этого не дают. И до сих пор мне не понятно, почему мир так жесток к нам? Почему он испытывает людей, которые вовсе не заслуживают этой боли? И почему эту боль создаем именно мы? Мы снова подпрыгнули, и рука упала на ногу в области синяка. Стало больно. Я вновь вспомнил тех людей, ту женщину и камни, летящие на сестру и на меня. Эта картина была настолько ужасна и ясна, что я даже в порыве чувств обнял ее, дабы никто не смел сделать ей также больно, как мне. Она слишком мала, чтобы видеть хаос этого неустойчивого мира, поэтому пусть на меня летит все его зло. Я приму это. В этих мыслях я и уснул.