Час меж волка и собаки

— Только мои вишни не трогай, — пригрозила пальцем любимая теща, Галина Васильевна. Антон почти неосторожно брякнул, что от ее вишен давно остались обломанные палки, но решил промолчать: не каждый день теща доверяет ключи от дачи своему «непутевому» зятю. Поэтому он лишь покорно кивнул. — Не смей выбрасывать Светины игрушки: Наденьке еще пригодятся! — Конечно, — Антон не имел понятия, зачем его пятнадцатилетней дочери может понадобиться деревянная лошадка Светы, доставшаяся той еще от прабабки. — С местными мужиками не пей, а то я тебя знаю! — сурово взглянув, Галина Васильевна проговорила свое последнее наставление. Антон устало вздохнул: при этой милой старушке он ни разу не выпивал больше двух глотков вина по праздникам. Наконец ключи торжественно были ему переданы. Он сдержанно попрощался и уже собирался уходить, как она в последний момент поймала его за рукав. — Будь аккуратнее, Антон. — Это прозвучало странным образом сочувственно. Галина Васильевна никогда к нему так не обращалась. Он даже заподозрил, что Светлана могла своей матери — человеку — все рассказать. — Спасибо, буду. Разумеется, Светлана ничего бы не рассказала, но лучше от этого не становилось. Чужая жалость от старушки, которая даже не понимала, в чем было дело — это оседало неприятным послевкусием. Выйдя из подъезда, он выдохнул и закурил, рассматривая связку ключей с пластмассовым брелком, которые до сих пор можно найти в старых автоматах, обменяв на десять рублей. Всего два ключа и оба от небольшого дачного дома в трехсот километрах от Москвы. Антон на секунду закрыл глаза, пытаясь представить, что же он там будет делать. Пить и смотреть телевизор целыми днями — звучало как хороший план. Но Надя и Света будут звонить, может кто-то приедет из знакомых — его же не могут оставить одного — будут приходить соседи, которым будет названивать Галина Васильевна, чтобы как раз-таки уличить его в пьянстве…но в Москве будет еще хуже. Под предлогом восстановиться и прийти в себя Антон просто бежал от жалостливых взглядов бывших коллег, которые навещали его по очереди, как будто несли смену у постели больного, который все не умирает; от невозможности привыкнуть к новой работе программиста в «продвинутой» фирме, где он чувствовал себя потерянным, рассматривая рабочие задачи; бежал от тоски в глазах Светланы, когда он бездумно пытался наступить на свою тень или разбив чашку, проводил над ней рукой, пытаясь собрать ее заново. Да что уж говорить, он не хотел смотреть в зеркало, испытывая глупый мелкий страх увидеть первый седой волос, пусть и до сих пор выглядел едва старше двадцати пяти лет. Нет, он не озаботился о своей внешности — мерзкий голос внутри нашептывал, что в его-то годы пора и начать — но не представлял как тогда будет выглядеть рядом со своей юной, красивой женой, на которую люди оборачиваются, потому что не могут избавиться от ощущения, что она светится изнутри. Конечно светится. Магией. Он не мог ничего сделать с собой, не мог перебороть все эти нелепые жалкие мыслишки, недостойные бывшего Светлого. Он не мог оправдать планку, которую сам себе поставил. Поэтому он и человек. Если бы прожил хотя бы двести лет Иным — все было бы по-другому. К тому времени уже успеваешь ненужное вытравить, а нужное взрастить. А еще через триста лет — надо вытравить почти всё, кроме некой голой и уродливой собственной истины. Иначе столько лет в здравом рассудке не протянуть; поэтому старых интриганов, демиургов местного разлива, Антон не осуждал. Пытался. *** На дачу он приехал через два дня. Один. Светлана сначала решительно собирала свои и Надины вещи, чтобы поехать с ним. Через полдня она разбирала чемодан, объясняя, что ему надо побыть одному, и шла готовить борщ на неделю вперед. Когда Антон увидел через пару часов, что чемодан снова достали со шкафа, усадил ее за стол и мягко сказал, что поедет один. Света ответила, что все понимает. Они замолчали и тут в ней будто что-то надломилось — она осела на стуле и резко закрыла лицо руками, будто пыталась спрятаться. Антон молился про себя: только не плачь, только не плачь. Он не умел справляться с чужими слезами. Но Светлана молчала, и это было страшнее. Антон хотел ее обнять и сказать, что все будет хорошо, но Надя пришла с прогулки, время пробило девять вечера и момент был упущен, Светлана начала собираться в Дозор, в который все же она вернулась («Должен же быть баланс Городецких у нас», — несмешно шутили коллеги) по большей части из-за дочери, которая больше не хотела быть ребенком под общим присмотром и пыталась сама лезть в дозорную работу, что ей запрещали. Таким образом, Антон, потрепав по макушке Надю, прошептавшую ему на ухо, что она за всем присмотрит, и поцеловав Свету, все также молчащую, взял чемодан, сел в машину и в ночи уехал. В доме мужчина обживался неспеша: разложил сначала вещи; увидев, что пыли не так много, решил отложить уборку до следующего месяца; принял уже пару любопытных соседок, которые настойчиво пытались приносить ему пироги ежедневно, на что он также настойчиво говорил, что его жена готовит даже лучше, что являлось неправдой: пироги у Светланы не получались. Дом был старый, небольшой, с красивой резьбой над окнами, но уже с облупившейся краской. На кухне отходили деревянные половицы, из крана текло, и в целом, все оставляло желать лучшего. Немного подумав и посовещавшись со Светой (ее маме он предусмотрительно звонить не стал), Антон решил затеять ремонт. Сначала он решил чинить крыльцо. Оно было старое, рассохшееся и точно застало Светино детство. Только сделаешь шаг — и крыльцо уже скрипит на всю деревню. За нужными материалами Антон пошел к местному столяру, Петру Иванычу, содержащему маленький хозяйственный магазин, совмещенный со строительным. Тот, не раздумывая, дал Антону доски безвозмездно, угостил домашним вином и предложил помочь, но Антон отказался, решив, что сперва попробует сделать все сам, несмотря на небольшой опыт в подобных делах. В итоге крыльцо было кривым, а доски так и норовили цапнуть неудачливого посетителя за ногу, так что Петра Иваныча звать пришлось. Мужчина усмехнулся и за пару часов исправил всё как надо, отказавшись от денег, но взяв с Антона обещание зайти в гости и выпить еще домашнего вина или коньяка. Антон знал от Галины Васильевны, что жена Петра умерла, а дети разъехались, и тому было очень одиноко. Антон пообещал, что зайдет на неделе. Домашние звонили ему раз в день: Надя отчитывалась о переменных школьных успехах, о Кеше, который опять отчебучил что-то забавное, о «тете Оле», которая теперь обучает Надю контролю в применении магии; Света делилась новостями с Дозора — Антон не был уверен, хотел ли он их знать — посмеивалась над возмущенными учителями дочки, насмешливо просила раздобыть рецепт пирогов настойчивых соседок. Она никогда не спрашивала, когда он вернется, но этот невысказанный вопрос просачивался в телефонные паузы и повисал неловким молчанием. Коллеги тоже не молчали: Ольга, освоившая социальные сети, активно присылала ему видео с котиками (иногда с вопросом: почему это считается смешным?) и звонила ему со строгой периодичностью раз в пять дней; она почти единственная предложила ему спокойно обсудить произошедшее, и, получив отказ, сказала, что готова с ним всегда поговорить, а сейчас они будут жить дальше — и Антон пытался, бог видит, как пытался; Лас пытался выбить себе приглашение пожить вместе с ним и предлагал всевозможные варианты отрыва; Семен иногда писал короткие СМС, будто они вели непрекращающийся диалог. Антон начал привыкать к размеренности нынешней жизни. Он не знал, что хотел найти, приехав сюда, но считал, что у него достаточно времени все обдумать. Пока одной ночью к нему не постучался Завулон. *** Апрельская ночь подкрадывается незаметно, укутав еще весенней прохладой и тихим шелестом только распустившихся почек. Разбирая чердак, Антон нашел старое скрипучее (как и все в этом доме) кресло-качалку и, приложив немалые усилия, выволок его на отремонтированную веранду. В эту ночь он долго не мог уснуть: сходил с утра за покупками, потом зашел к Петру Ивановичу, после чего он долго пытался разобраться с краном, но пока ничего не получалось, телевизор не хотелось смотреть, а книга не читалась, поэтому он решил посидеть на улице, надеясь, что хотя бы ночь и музыка в ушах поможет занять мозг, лишь бы не думать о том, о чем не хочется думать. Ночь была прохладной, но Антон это не замечал, настраивая свой старый недавно найденный плеер. Откинувшись на спинку кресла, он нажал на случайный выбор, пытаясь вспомнить, какие песни есть в его плеере. Кроме бархатного мрака Он не видел ничего. Упыри да вурдалаки — Сотоварищи его. Антон хмыкнул, представляя человека — если можно его было так назвать — кому так сильно подходили строчки Пикника. Ночь становилась все холоднее, звезды разгорались все ярче, и свет единственного фонаря на пару километров не мог перекрыть их сияния. Антон чувствовал, как начинают озябать пальцы, и крепкий чай давно остыл. Сонливость постепенно накатывала, и мужчина уже собирался идти обратно в дом, как в ночной тиши громко скрипнула калитка. Мужчина даже не стал вставать из кресла, наблюдая за приближающейся темной фигурой. Грабителей или заблудшего оборотня опасаться ему нечего, слишком сильная защита стоит на его доме. Значит, еще хуже — свой. Фигура приобрела четкие очертания. — Добрый вечер, Антон. — Завулон был безукоризнено вежлив, словно пришел на светский раунд, а не вломился на чужую территорию. — Уже ночь. Антон встал с кресла и закурил. Он почувствовал легкое раздражение: появление Темного не предвещало ничего хорошего. Завулон также закурил от огонька, пляшущего у него на руке. Позер. — Тогда желаю доброй ночи. Могу я войти? Темный маг, одетый в дорогое черное пальто и костюм, выглядел неуместно на фоне грядок и соседских дач. В одной руке он держал чемодан. Сложно было в темноте разглядеть лицо, но Антону казалось, что тут что-то не так. Голос Завулона был усталым, и говорил он слишком вежливо: Темный редко церемонился с ним. Антон на секунду усомнился, что этот незванный гость — Завулон; будто кто-то чужой прикинулся им и, как оборотень из детских сказок, пытается войти в дом. В любом случае, Антон не хотел пускать его в дом. — Нет. Подай официальное прошение для визита, я подумаю. Послышался смешок. — Шутишь, Городецкий, это хорошо. Я думал, ты тут помираешь от жалости к себе, а нет — вполне живой. — Что тебе надо? — Антон не ведется на провокацию, но теперь точно уверен, что это Завулон. Маг смотрит на него цепко, не мигая, и потом устало садится на ступеньку крыльца, спиной к Антону. — Может я хочу отдохнуть на природе. Примешь? — Нет, — безмятежно отвечает Городецкий. — У тебя выбора нет, — отстраннено бросает Завулон, закурив еще одну. Антон чувствует себя героем нелепого, мутного рассказа: он пытается отдыхать, когда к нему ночью приезжает его бывший недруг-родственник и пытается войти в дом, ничего не объясняя. Ему даже неинтересно, зачем Темный пришел — только если чуть-чуть. Он просто хочет прогнать незваного гостя подальше. Он устал, замерз, и уже готов начать угрожать применением амулета, который выставит Темного вон, как в прокуренной тиши раздается звонок. В темноте не видно, но Антон почему-то уверен, что Завулон улыбается. В свете единственного зажегшегося фонаря его лицо кажется гротескной пародией. На телефоне ярко горит: «Борис Игнатьевич». — Возьми, — приказывает Завулон. Городецкий приподнимает одну бровь, но на звонок отвечает. — Да? — Антон. Знаю, что у тебя неприятный визит, но будь добр, приюти его пока у себя. Происходит что-то непонятное. Антон усмехнулся: убегай на край света, но тебя везде догонят и поймают в капкан неловких решений. — Что-то непоняное? Почему же это опять имеет ко мне отношение? Великому Темному негде пересидеть? Великий Темный непонятно на него посмотрел, его взгляд неприятно давил. Антон упрямо смотрел ему в глаза: в браваде он всегда был силен. Что-то непонятное? Раз он теперь человек, то можно отвечать ему так, словно он совсем чужак? Городецкий понимал, что вряд ли сможет отказать бывшему шефу, хотя очень хотелось, но раздражался все сильнее на эту непонятную ситауцию. — Антон, прошу, все вопросы — завтра. Сейчас мне надо кое-что закончить. — Светлана в этом участвует? На другом конце телефона послышался свист и чье-то бормотанье. Звонок прервался. Завулон с равнодушным любопытством посмотрел на него. Вечер стал в ночь, и Антон едва мог увидеть его лицо, но взгляд чувствовал. От этого не по себе. Где-то в траве стрекотали цикады, и легкий весенний ветерок приносил ночную прохладу. Молчание становилось осязаемым, и Антон не хотел его прерывать. — Пустишь в дом? — тихо спросил Темный. Его голос странно бесцветен и стерилен. Городецкий кивнул. В доме тихо, лишь в дальних комнатах завывал ветер. Завулон с интересом осматривался. Антон с неудовольствием отметил, как тот рассматривал его со Светой свадебную фотографию со всех сторон. Поймав его взгляд, Завулон подмигнул и поставил рамку обратно. Они зашли в маленькую кухню, где Завулон поставил свои вещи и вальяжно развалился на стуле. Антон неловко облокотился об шкаф, скрестив руки на груди. Повисло молчание. — Завулон. — Можешь называть Артуром. А то как-то глупо, не кажется? — Городецкий снова открыл рот, но Темный просто махнул рукой. — Как сказал Борис — завтра. Сходи лучше за дровами. Ночь холодная, и есть вероятность, что электричество отключат, и твоему обогревателю придет конец. — Ты тогда починишь, — раздраженно откликнулся Антон, но Завулон отвернулся к окну, разглядывая кромешную темноту на улице. Антон только вздохнул на это и действительно пошел за дровами. Мерзнуть ночью не в интересах Великого. Выйдя на улицу, Антон остановился и потер виски: несмотря на то, что в его личной жизни всё продолжалось крутиться возле магии, сам Городецкий хотел поскорее о ней забыть. Иные, Сумрак, Темные, Светлые, Инквизиция — всё это больше не имело к нему прямого отношения. Всё это угнетало и начинало медленно подтачивать. И тогда Антону действительно хотелось завыть «как человек». Если он смог начать мириться с тем, что совсем не ровня его старым друзьям и Надюше со Светланой и даже хорошо общаться с ними, не строя обиженного героя (кем он, в общем-то, и являлся), то присутствие Завулона разрушало тщательно построенные форты. Этот не будет с ним церемониться, попытается надавить сразу же на все больные мозоли, и неизбежно будет давить своей силой, превосходством. И уже принес воспоминания — не плохие, не хорошие, но о другой жизни. Он попробовал ещё раз набрать Гесера, но строгий женский голос повторял, что абонент недоступен. Городецкий растерянно посмотрел на телефон и медленно зашагал к сараю, где были заготовки дров. Набрав охапку, он также медленно потащился обратно. То, что шеф — Антон горько рассмеялся про себя, привычка так называть Гесера вряд ли исчезнет — и Завулон не то, чтобы враги, а даже слегка заклятые… нет, не друзья, скорее, соучастники. Они просто как двое мальчишек, играющих в войнушку, но как только наступает вечер, они дружески прощаются и расходятся в разные стороны. Всетемнейшего нельзя было назвать хорошим, точнее даже, приличным Иным. О хорошем человеке говорить вообще не имело смысла. А совместная операция? Опять? Зачем? И зачем им снова он? Антон почувствовал, как у него начинает болеть голова. Пустые размышления не приведут ни к чему хорошему, поэтому он быстро зашел в дом, прошел в спальню и кинул связку дров возле камина. И только потом оглянулся на кровать. Завулон заснул на его единственной кровати в доме. Хотя точно спал ли он? Антон уже решил не тратить свое время на очередную пикировку с Темный и не стал его трогать. Городецкий устало растопил камин и рухнул в кресло. Кресло было широкое и удобно продавленное и стояло как раз возле камина. Антона быстро сморило, и он, беспомощно моргая, уставился на огонь. Завулона можно обвинить во многом. О, список его прегрешений был бы огромен. Но Антон и правда к нему привык. Уже на третьем году после знакомства молодой Светлый злился на Великого, тявкал, как маленький щенок на поджаристого добермана. Но если бы исчез он, то Антон почувствовал недоумение и растерянность. И сейчас Городецкий, даже несмотря на открывшееся родство, относился к нему как к раздражающему соседу, который стремится сделать тебе гадость как можно чаще и потом хихикает над этим. А ты тоже втягиваешься в это: специально обрываешь листья у его гортензии или коврик крадешь. И уже с азартом ждешь следующего шага «врага». А попади он в больницу, сперва может даже обрадуешься, прошипишь: «Так ему, заразе, и надо…». Но у кого тогда красть коврики? Хотя стоит только кому-то из вечных оппонентов оступиться, как другой сразу же перегрызет глотку… Антон провалился в сон.