Трудности перевода по-Средиземски

Его решение остаться в Эсгароте и ожидать возвращения девчонки не понимал никто из отряда, и, самое главное, отчасти не понимал и он сам. Впервые в своей жизни он руководствовался инстинктом, своим собственным чутьем, а не трезвой логикой. Потому что первый в этот раз казался ему вернее. Он — инстинкт, закравшийся в самую глубину его подсознания и с последним временем разраставшийся подобно тому, как в работе кузнеца расширяется масса металла при нагревании в мехах, подсказывал, что для победы над пламенем дракона потребуется жертва. Какая именно, подсознание умалчивало, и поэтому-то он и решил выбрать то звено, которое казалось ему слабее всех остальных, и которое, на его взгляд, больше, чем какое-либо еще, подходило для исполнения цели. Находясь в отдалении от девушки, что носила огненное имя — пусть и на языке остроухих - он словно почувствовал себя освободившимся от пелены наваждения, сеть которой цепкими щупальцами охватывала его подобно дурману от старого вина, заставляя его все снова и снова пытаться понять, что именно в ней заставляло его пытаться собрать каждый фрагмент из своей жизни в надежде найти в воспоминаниях хоть какую-нибудь зацепку. Ту зацепку, которая помогла бы ему разобраться в причине этого дурацкого дежавю, возникавшего всякий раз, стоило ему ее увидеть. Мысль о том, что девчонка упрямо кажется ему знакомой, а так же собственное недавнее сопоставление ее с самим пламенем не давали ему покоя, весьма досаждая на этот счет. Надеясь, что его решение поможет ему избавиться от подобных мыслей, он не учел одного — часть его разума, которая имела отношение к логическому сознанию, не соглашалась с велением инстинкта. Конфликт с самим собой разрывал его, мешая четко осознавать происходящее. Приближаясь к заветной цели все ближе и ближе, он все явственнее чувствовал пульсирующую артерию, бьющуюся в самой глубине его души. Поначалу она стучала едва заметно. Затем все набирала мощь, словно просыпаясь от долгого сна, и, подобно горну, чей звонкий глас созывает воинов на битву, звучала все ярче. Именно она заставляла его вспомнить о самом главном из сокровищ — том, что когда-то принадлежало его прадеду, деду, отцу, и теперь должно принадлежать ему. Это чувство пыталось завладеть им, призывало его к действию, не давало ему как следует сосредоточиться на других потребностях и мыслях. Все остальное на его фоне меркло и сбивалось с колеи, уходя на второй план. С трудом ориентируясь в собственных помыслах, он вскоре понял, что эта самая мысль совершенно естественна и логична, потому как является справедливой. Единственное сокровище, столетиями переходившее в его роду от отца к сыну, должно иметь одного хозяина. И им не может быть дракон, силой отнявший чужую собственность. ****** Во время водной части нашего с Гендальфом путешествия я успела благополучно заснуть, совершенно не обращая внимания на то, что Бард и Гендальф еще долго перечили друг другу. Их голоса сливались в один поток и напоминали шум волн, что ласкали лодку и шелестели мелодичным журчанием, возрождаясь в едва улавливаемую не столь чутким человеческим ухом мелодию. Речь Ульмо гораздо более понятна эльфам, а тугоухие человекоподобные создания вроде меня не достойны вникать словам самих валар. Однако, и понять смысл беседы более созядаемых спутников, длившейся вне зависимости от моего присутствия мне мешала усталость. Мозг начисто отказывался сосредоточиться - мысли не желали находиться в суровой реальности, где осенний ветер сливался с озерной прохладой и пронизывал до костей, а блуждали где-то в районе Эсгарота, где по определению меня ждали теплый ужин, камин, у которого можно бы было согреть озябшие конечности, и, конечно же, мягкая и удобная кровать. А дрема, вскоре пришедшая во владения моей реальности, отразила эти самые мысли в сновидениях, прокравшихся в сознание. Сновидения пахли запахом свежей выпечки и звучали треском угольков в камине — том самом камине дома Беорна, который для меня надолго останется самой уютной из вещей, встретившихся на моем пути во время похода. Однако через некоторое время, пролетевшее для меня в одну секунду, прекрасные сны о сытом ужине и теплой постели бесцеремонно прервали толчком в бок. Сонно приоткрыв глаза и смерив почему-то недовольно косившегося в мою сторону Барда (который, судя по всему, и являлся причиной моего пробуждения), я передумала реагировать на подобные пробуждения так, как привыкла в другой жизни, где можно было безнаказанно лягнуть наглеца, посмевшего столь некультурным образом прогнать сладкую дрему. Сон мгновенно сбежал, оставив меня наедине с реальностью и двумя спутниками — не надо было особо гадать насчет их настроения, угрюмая мина Барда и не самое веселое выражение лица волшебника сами собой говорили об исходе беседы. Видимо, талант Гендальфа склонить собеседника к выгодному для себя решению на Барде тоже не срабатывал. Причина моего пробуждения вскоре стала понятна — видавшая лучшие времена посудина благодаря стараниям Барда наконец проползла сквозь жидкую завесу тумана и уткнулась в выросшие из темной воды деревянные ворота. - Что ж, вот и он. Эсгарот. Город, построенный на Долгом Озере, - произнес волшебник, устремив взгляд прямо перед собой. Стоило нам только добраться до города, нас подхватили стражники, денно и нощно следившие за тем, чтобы в обитель озерных горожан не проникли чужие. Вполуха выслушав доводы Гендальфа о том, что он-де маг и волшебник, а по-совместительству странник и близкий знакомый Торина (при упоминании его имени стражники недоверчиво присвистнули, перекинувшись между собой парой фраз, по характеру содержания которых можно было понять, что компания гномов разместилась в доме бургомистра и проводит время согласно написанному мистером Толкином канону) и даже не особо выделив свое внимание на приложение в виде меня, стража сообщила о том, что каждого, кто приходит в город, надлежит отвести к бургомистру. Собственно, к нему нас и повели. Как ни странно, при упоминании последнего Бард что-то нечленораздельно пробурчал, и, сославшись на то, что не обязан всюду сопровождать нас, поспешил скрыться с места действия. Гендальфу только и оставалось, что проводить его спину взглядом, полным разочарования и недовольства. К слову, кинжал мой конфисковали, заявив, что с оружием в город без надлежащего документа вообще никого впускать не положено. Улицы Эсгарота имели облик почти что маленькой Венеции, разве что в гораздо более мрачном и запущенном состоянии в стиле позднего средневековья — может, виной тому были деревянные дома, многие из которых больше походили на покосившиеся избушки, может то, что город предстал перед нами под покровом позднего вечера, плавно переходящего в ночь и почти полное отсутствие фонарей делали свое дело, но факт остается фактом: Эсгарот произвел скорее удручающее впечатление. Одна только башня бургомистерского дома возвышалась над нагромождавшимися друг на друга строениями, и, будучи выполненной из светлого кирпича, весьма выделялась на фоне общего угрюмого антуража. Улицы города были пусты — вероятно, жители имеют обыкновение в такое время сидеть по домам. Небо очистилось от тумана и теперь сияло над головой цветом индиго, а звезды уже начинали пробуждаться и лениво мерцали, едва набрав силу и свет. Задрав голову кверху и восторгаясь красотой небосвода, я совершенно отвлеклась от действительности. Включиться в происходящее мне все же пришлось — вскоре мы достигли бургомистерского дома, и испещренная ажурными рисунками дверь предстала перед моими глазами. Я знала, что за этой дверью находились те, кого я не видела уже долгое время, и теперь встреча с ними неизбежна. Особенно с одним из них. Но я не знала, ждут ли меня, и поэтому волноваться мне было о чем — когда ведущие к двери ступеньки закончились, я на мгновение остановилась и услышала биение собственного сердца, которое, казалось, стучало так громко, что готово было выпрыгнуть из груди. Оставалось сделать всего один шаг, который для меня мог повлечь за собой те события, о которых не мог предположить даже Гендальф.