Будьте осторожны, глазки, с тем, что вы видите
Туман. Это первое, что вы увидите, оказавшись в этом лесу. Невесомой дымкой он покрывал сухие листья и пожелтевшую траву. Молоком разливался между толстыми кронами хвойных деревьев и терялся из виду где-то вдалеке. Темнота. Она заставляла ветви деревьев, что напоминали кривые пальцы старухи, тонуть в себе, и освещаемый только лишь сероглазой луной лес выглядел устрашающе. Разрушить эту тьму не до конца удавалось даже зажжённым факелами, что освещали лица людей в центре лесной поляны. Тишина. Она беззвучно опускалась здесь на каждого заставляя молчать. Она была хозяйкой этого места. Источником безмолвного поклонения. В ней было не различить ни звука. Даже уханье совы или шорохи, что выдали бы присутствие лесных жителей. Это тишина была словно мертвой. Группа людей стояла кругом в центре поляны. Их лица, как и глаза не выражали ровным счётом ничего. Их взгляды были словно потухшими, безжизненными, но в тоже время в их движениях, в том, как они поджигали ткань на факелах, высоко держали их в своих руках, была отчётливо видна уверенность в действиях. Они знали, что делают, но осознавали ли? Они называли такие ночи «белыми» хотя ничего белого и уж тем более светлого в них не было. В такие ночи лес впитывал в себе реки крови, в такие ночи здешний воздух наполнялся криками безвольных жертв, в такие ночи он пропитывался безумием и слепой верой. - Узреть его лик! Такой же светлый и полный тепла как весеннее солнце, как улыбка новорожденного своей матери, как взгляд влюбленного наполненный любовью и нежностью! - он говорил громко и отчетливо, чтобы услышать смогли все. В глазах этого мужчины, который без сомнений обладал прекрасным ораторским умением, можно было прочитать истинное, первозданное безумие, с котором он смотрел на людей, окружающих его, казалось, идеально ровным кругом. - Изабелла, я признаться тебе завидую, - он приложил руку к сердцу и улыбнулся, демонстрируя идеально ровный ряд желтых зубов, - не каждому из нас выпадает такая честь, - он заглядывал в пустые глаза каждому из присутствующих. Что он боялся увидеть там? Протест? Сопротивление? Несогласие? Но в их глазах была только пустота. Молчаливая, тягучая, словно патока, пустота. Все как он хочет. Все как ему нужно.Будьте осторожны, ножки, с тем, куда вы идете
- Ты готова? Узреть лик божий? - теперь он стоял в центре круга, возле девушки. Молодая. На вид ей было лет шестнадцать. Одета в лёгкое весенние платьице, не смотря на холодную осеннюю ночь. Волосы распущены, а во взгляде ничего не прочесть. Она обнимала себя руками, периодически переглядываясь с матерью, что стояла в первом ряду, держа на руках младенца. Милдрет была спокойна, она верила пастору и даже улыбалась уголками губ. Она так гордилась своей дочерью. Ее дочери было страшно? Испытывала ли она то самое чувство, о котором говорил Джон - предводитель их общины? Единственно чувство, которое сейчас испытывала Изабелла - вера - было пожалуй самым сильным из всех что ей когда либо доводилось прочувствовать. Эта вера перекрывала собой все иных чувства и ощущения. И, пожалуй, она действительно была уверена, что станет куда ближе к Богу, чем все в общине. Она была особенной. Она должна что-то отдать, чтобы взамен получить награду. - Изабелла, пойми, это все ради блага всех нас, - он протянул к девушке свои костлявые руки, с выпирающими венами. Коснулся пальцами её щёк, провел чуть выше, к васильковым глазам. Она же сделала крошечный, не уверенный шаг ближе, тихо всхлипнула, но в следующую секунду будто испугалась это всхлипа и проявления ею слабости, осеклась. Подняла выше подбородок, закрыла глаза. Все ради веры. Джон Миллер улыбался. В эту секунду в его взгляде можно было прочитать нотки торжества вперемешку с предвкушением чего-то особенного. - Ты готова стать вместилищем для Господа, дитя? - почти шепот, но в беззвучном лесу он отдавался эхом и походил на крик.Будьте осторожны, ушки, с тем, что вы слышите
Кивок. Крошечное движение головой, еле заметное. Его было достаточно, чтобы он обхватил затылок девушки ладонями, большими пальцами же в этот момент со всей силы надавил на глазницы. Она стонала от боли, захлебывалась в крови, что алыми струйками стекала по её щекам, вниз, и на платье. Глазные яблоки лопнули, а красная жижа густо окропила руки мужчины. Но Изабелла не пыталась убрать руки, не просила прекратить, вместо этого она стояла тихо, смирно, до боли в челюстях, напрягая скулы, дабы не разразиться криком. Она должна терпеть. Ради общего блага. Ради их веры. Тело девушки упало на землю, ноги были не в силах держать ее. Захлебываясь в собственной крови, она пыталась сказать что-то, но звучал лишь слабый, неразборчивый писк. Джон Миллер лизнул подушечку большого пальца с кровью девушки. Он исподлобья посмотрел на людей, на их лица. Лица, на которых не было ничего. Еще одна дань Господу. - Это не грех, - он покачал головой и подошел к женщине с младенцем на руках, по ее щеке стекала слеза, проделывая себе дорожку к шее. – Милдрет, милая, мы все по одну сторону баррикад. Это всем нам во благо, - он берет маленького ребенка на руки, отступая назад. Женщина прижимает ко рту ладонь, слезы уже вовсю льются из глаз. В какую секунду она поняла все неправильность? Когда ей стало страшно? Поистине жутко? - Убийство - не грех, - повторил, заговорщицким голосом, прижимая ребенка к груди, а на его лице играли блики огней. – Страх – грех, а мы делаем все правильно. Во благо.Будьте осторожны, губки, с тем, что вы говорите