***
Дверь открывается беззвучно — Слава не слышит — видит это, несмотря на то, что сидит на полу спиной к проему — по бесформенным теням от света, резко ворвавшегося из соседнего, чуть более освещённого помещения всего на несколько секунд — а потом всё вновь становится так, как было прежде — будто ничего не произошло вовсе. Но это иллюзия, создаваемая темнотой и тишиной, потому что на самом деле все самое главное уже произошло — он тут — Слава чувствует: ощущает чужое присутствие мурашками на теле, дрожащими руками и кровью, стынущей в жилах. Это присутствие обволакивает его, заставляя замереть и не шевелиться, пока не прикажут; заставляя на мгновение задержать дыхание, чтобы услышать хоть какие-то звуки — в частности, шагов — но комната погружается в абсолютное безмолвие и, кажется, Слава успевает сойти с ума за время, что проводит в ожидании, пока, наконец, не ощущает это самое присутствие уже вполне физически — прямо за своей спиной. Незнакомец касается пальцами его голой шеи, проводя самыми кончиками от лопаток вверх, чтобы в конце зарыться в мягких прядках, грубо оттягивая за них его голову назад. От него пахнет мускусом, кардамоном и мускатным орехом — и это адская смесь слишком нравится, слишком по-странному будоражит, слишком возбуждает. Слава подчиняется и примерно молчит, едва сдерживая рвущийся наружу стон — потому что одно только это действие — уже едва ли не лучшее, что он когда-либо испытывал. Слава упускает момент, когда человек за его спиной садится на корточки — чтобы иметь возможность опалить горячим дыханием чувствительную шею, проводя дорожку из обжигающего воздуха от плеча к самому уху и выдохнуть прямо в него: — Называй меня Господин F, — голос забирается под кожу, выжигает клеймо на подкорке, заставляет сердце не то, что биться чаще — разорваться к херам, пока внутри всё переворачивается. Низкий, грубый, властный — заставляющий хотеть его обладателя, будучи даже не знакомым с ним лично. Голос, который он уже никогда не забудет, даже если ни разу больше не услышит его. Слава думает, что это безумие, вернее подумал бы, будь он в состоянии — потому что человек за его спиной — не иначе, как экстрасенс — с лёгкостью распознает все его слабые места и точно знает, что нужно делать и главное — как. Например, прямо сейчас он оставляет одиночные поцелуи на его плечах, но главное — на шее. Слава шумно дышит, всё ещё не зная, можно ли ему издавать другие звуки — зато точно знает, что будет дальше. Дальше происходит то, что почти доводит Славу до полуобморочного состояния — да, это было прописано в договоре в качестве одного из основных фетишей — но он всё равно оказывается не готов к такому — незнакомец вбирает чуть солоноватую кожу, уже разгоряченную предыдущими пытками, в рот, и тщательно вылизывав, отпускает с характерным звуком, а Слава наконец, не сдерживается и стонет, только от одной мысли о том, что завтра обнаружит множество мелких засосов на своем теле, которые придется прятать под одеждой и постоянно следить за воротником рубашки — хотя воротником тут, кажется, не обойдется и иного выбора, как прибегнуть к помощи шарфа, конечно же, не найдется. Человек за спиной хмыкает и этот звук, почему-то напоминающий первобытный рык, заставляет кровь усиленно прилить к члену, и это, разумеется, не остаётся не замеченным. — Шлюха, — шепотом на ухо, почти нежно-ласково, а вовсе не грубо, что обычно подразумевает dirtytalk, но Славу это всё равно заставляет задрожать от возбуждения. — Ты уже весь течешь, а я ведь даже не начал, — в какое-то мгновение нагло посмеиваются ему прямо на ухо, а уже в следующее — прикусывают мочку и смыкают руку на стоящем члене. Слава болезненно выдыхает, так как воздух застревает в легких и закусывает губу, потому что ладонь на истекающем смазкой члене начинает двигаться вверх-вниз. — Ты любишь, когда тебя ебут, да? — шепчут ему прямо на ухо, но он почти ничего не слышит, потому как кровь бешено стучит в висках. — Любишь, когда в тебя входит толстый мужской член, когда он находится прямо в твоей дырке, разрывает, распирает тебя изнутри? — тонкая полоска ткани, продетая через голову, оказывается на его шее, опутывая ее сплошным кольцом, но Слава не замечает даже этого, полностью сосредотачиваясь на ощущениях от руки на члене — ровно до тех пор, пока веревка не начинает смыкаться туже, сражаясь с легкими Славы за каждую молекулу кислорода. — Любишь, да? — рука тянет на себя ткань, и та смыкается тугой петлёй — Отвечай, я сказал, — громко и грубо — не в сравнение с тем, как нежно были прошептаны на ухо предыдущие реплики, и Слава, совершенно забывая о том, что всё это лишь игра, которую он может прекратить одним заранее обговоренным жестом, действительно верит этому суровому голосу. Голосу, которому невозможно не подчиняться. Ему становится страшно оттого, что он не может выполнить указание — полоса на шее давит на связки, лишая воздуха, и Слава непроизвольно закатывает глаза — потому что в этот момент чувствует слишком много всего и сразу: наслаждение и желание разрядки от руки на члене; медленно расползающийся туман в голове из-за недостатка кислорода; панику от невозможности выполнить требование верхнего. Весь этот спектр абсолютно противоречивых эмоций рождает какую-то совершенно невероятную бурю внутри — и Славу разрывает на части, а возбуждение достигает финальной отметки. Он кончает ровно в то мгновение, когда петля на его шее ослабляется — от всего сразу — голоса, запаха, прикосновений человека сзади и ощущений, вызванных им. Он кончает и стонет-хрипит что-то невнятное, что, вероятно, должно было быть «Господин F» — догадаться можно по одной только явно различимой «Эф», прозвучавшей на выдохе в пустом безмолвии комнаты. Наверное, именно поэтому подобные помещения не заставляет лишней мебелью — весь объем и так до краев наполняется эмоциями и чувствами, которые господствуют здесь. Все пространство отведено для них. И стены здесь толстые, бетонные — иначе давно бы рухнули и обвалились под напором выброса энергии, которые тут сообщают друг другу разные тела. Которое сообщили ему только что, например. И Слава честно не соврал бы, сказав, что это был самый яркий оргазм в его жизни — ярче, чем все прежние, даже вместе взятые. Такого мощного ощущения бушующего адреналина и выброса эндорфинов в кровь он не испытывал никогда. Слава едва может стоять на коленях, которые, честно, уже затекли, но его резко и грубо переворачивают на спину, почти швыряя на пол и безапелляционно затыкают рот поцелуем - и это странно и возмутительно, потому что в контракте ясно сказано: никаких поцелуев, и по хорошему ему нужно показать стоп-знак, но он не может. Не может не потому, что оказывается плотно прижат к полу достаточно массивным мужским телом - не может, потому что не хочет. Потому что руки сами собой (какая наглость для сабмиссива, ему ведь никто не разрешал) тянутся к волосам незнакомца, сжимая их, а губы отвечают на поцелуй со всей пылкостью, на которую способны. Слава думает, что нет ничего лучше чем то, что происходит прямо сейчас. А еще он думает, что не хочет думать больше, и просто позволяет себе отключить мозг — и это, конечно, то, что нужно — то, чего ему так не хватало — а именно настолько раствориться в процессе, чтобы потерять счет времени, а заодно и голову. Слава, кажется, действительно теряет, потому что позволяет незнакомцу всё — вылизать свой рот языком в каком-то диком, бешеном поцелуе; пройтись по всему телу укусами и оставить на особо чувствительных местах засосы; развести свои ноги и дотронуться языком до колечка мыщц, постепенно расслабляя сжатые краешки — забраться туда скользкими от смазки и его собственной спермы пальцами, дотрагиваясь до стеночек изнутри и старательно нащупывая простату; войти без презерватива — и если говорить о контракте, этот момент там тоже прописан — незащищённое проникновение возможно, однако по предварительной договоренности и не в первый же раз, хотя он знает, что они оба чисты, безусловно — клуб, разумеется, заботится о подобных вещах, заставляя регулярно проходить соответствующие обследования. И они оба нарушают чертовы правила, но уже ничего не могут с этим поделать. — Какой ты охуе-е-е-н-ный, — стонет человек над ним — и это единственный несдержанный звук, исходящий от него за всё то время, что они находятся наедине, и сигнализирующий о том, что не один Слава сейчас не может себя сдерживать, выходя нахуй из всех образов и ролей, предписываемых такого рода отношениями. Однако Слава, конечно же, не винит его — просто не может, поскольку прекрасно понимает, поскольку сам чувствует — сдержаться нереально — только не в их случае. Когда в разработанный вход упирается достаточно массивная головка, они стонут одновременно. Потому как через мгновение член наполовину уже оказывается внутри узкого прохода — но Славе этого явно недостаточно, он нетерпеливо ёрзает и насаживается, подаваясь навстречу всем телом, и когда сильные руки перехватывают его за бедра, одобрительно всхлипывает, ощущая чувство всеобъемлющей наполненности. Незнакомец замирает, давая ему несколько минут, чтобы привыкнуть, а Слава пока изучает черную тень, зависшую над ним, которую он собой и представляет сейчас, сплошь состоящую из смутных очертаний — и из этого, конечно, почти ничего непонятно, но даже так становится ясно одно — парень безумно привлекателен — хотя бы просто из-за впечатления, которое производит, и того, какую вседозволенность и свободу ощущает сам Слава рядом с ним. А потом незнакомец начинает двигаться. И Слава — это уже не Слава, это пропащий человек, потому что стонет он так, как не смогла бы, наверное, ни одна икона порно-индустрии. Он, всё еще не до конца отошедший от предыдущего оргазма, кажется, уже вновь находится на пределе — большой член таранит его задницу с невероятным усердием, вбиваясь равномерно и глубоко — в одном ритме, каждый раз задевая простату и выбивая из груди рваные выдохи — просто потому что голос срывается, и стонать он уже не может. Руки на бедрах сжимаются крепче, а темп внезапно ускоряется — Слава почти задыхается, потому что так его еще никто не трахал — если прямо сейчас вынуть из него член и развести ягодицы в стороны как следует, анальное колечко будет выглядеть красным и припухшим и наверняка не захочет закрываться, требуя заполнить вдруг возникшую пустоту — и он почему-то уверен, что этому парню такое зрелище непременно понравилось бы настолько, что он обязательно провел бы мокрым, горячим языком по разъебанной дырке, проник бы им внутрь и долго вылизывал, успокаивая раздраженную кожу — но здесь и сейчас слишком темно и слишком не до этого — они и так оба на пределе — это чувствуется по дрожанию тел и сбитому в край дыханию, так что, может быть, в другой раз и другой обстановке (ведь они повторят это, непременно повторят, правда?). — Кончай, — незнакомец толкается особенно глубоко, одновременно со всей силы замахиваясь, и бьёт Славу по правой ягодице. Слава болезненно стонет и кончает — правда кончает, то ли от контраста боли и наслаждения, то ли от приказа, сказанного до жути сексуальным, с долей хрипотцы, грубым голосом и безапелляционной интонацией, не терпящей никаких возражений. Слава ощущает сперму у себя внутри и сжимается вокруг члена, всё еще не верящий в тот факт, что это действительно происходит (произошло) в реальности — ему всегда казалось, что такой безумный секс бывает только в порно и в глупых женских романах. — Ну ты и блядь, — опять этот почти ласково-невинный шепот на ухо, заставляющий трепетать что-то в груди. — Да-а, — растягивая слоги, соглашается Слава, и тут же продолжает, — как-нибудь повторим?***
Слава не в состоянии нормально работать вот уже несколько дней, потому что только и может, что бесконечно предаваться воспоминаниям о том нереально-фантастическо-фееричном сексе и думать о следующем разе — они договорились встретиться ровно через неделю, и Слава честно считает часы и минуты до этой встречи. Из раздумий его вырывает стук в дверь, и он оборачивается, вновь усаживаясь в своё кресло начальника, принимая солидную позу (во всяком случае, эта поза казалась солидной самому Славе), и негромко, понижая голос на несколько тонов, проговаривает короткое «войдите». Дверь раскрывается, и в комнату бесшумно входит молодой парень — обычный стажёр какого-то нижнего отдела, но что-то в нем Славу мгновенно настораживает (помимо очевидной привлекательности, разумеется) и кажется отчего-то очень, до боли даже, знакомым. Слава понимает, что именно, как только парень раскрывает рот — а сам Слава чуть не задыхается. — Меня отправил к вам руководитель моего отдела, вам все еще нужна помощь? — как ни в чем ни бывало вопрошает он, пока у Славы внутри всё переворачивается вверх тормашками — потому что, черт возьми, этот голос он узнает из тысячи. Парень с минуту терпеливо стоит, не сдвигаясь с места, и смотрит на застывшего каменной статуей начальника, изо всех сил стараясь не показывать своего недоумения от такого странного поведения человека, стоящего в иерархии офисных клерков гораздо выше его самого, пока Слава, наконец, не оживает и одним резким движением не встает из-за стола, направляясь прямо к двери. — Ну так что, повторим? — наблюдая за медленно расширяющимися глазами парня, разрывая фразу на слова, чеканит Слава и, закрыв дверь на ключ, оборачивается обратно к нему лицом. — То есть, простите, Господин F.