почти искупление

Одноклассники шепчутся за спиной Вриски, обсуждают ее потрепанную джинсовку, смеются обидно и зло, как умеют только подростки, обзывают ее родителей, мол ну, у нормальных-то такого ребенка точно быть не могло? Вриску не задевают оскорбления в адрес матери, в адрес мертвого отца — тем более, но Вриска не может позволить кому-то насмехаться над ней (все затихают, стоит ей оказаться рядом, все они храбрые только в компаниях таких же падальщиков), поэтому она подходит на перемене к главной звезде их класса, задирает голову, чтобы казаться выше, и спрашивает, не кажется ли Пейшес, что она охуела. Свита Фефери дружно ахает, кто-то давит смешок, и слышно, как они перешептываются, все еще недостаточно дерзкие, чтобы сказать ей вслух. Фефери брезгливо улыбается идеально накрашенным ртом. Вриску переклинивает от этого снисходительно-молчаливого унижения, Вриска резко сокращает дистанцию, цепляет Фефери за стильно уложенную копну волос, от неожиданности вынудив наклониться, и впечатывает коленом в лицо. На джинсах остается смазанный отпечаток тональника и розовой помады, в ушах звенит, и кто-то (может быть, Терези) оттаскивает Вриску в сторону. Ее родителям звонят еще до того, как урок успевает кончиться, и Вриска сбегает из школы, едва завидев в окно показавшуюся из-за угла здания мать. Разумеется, это все формальности, директор не даст ей даже закончить девятый класс, потому что иначе школа останется без финансирования богатого папочки Пейшес. Вриска — не идиотка. Первые дни она ночует в раздолбанной комнате Гамзи, который давно числится на домашнем обучении, соглашается попробовать таблетки, от которых тяжелеют веки, сердце бьется где-то у горла и мысли растворяются, наслаиваясь одна на другую, а через неделю в дверях тощей тенью появляется Курлоз и, глядя на Гамзи в отключке, жестами просит ее уйти. Вриска кривится, но заталкивает в рюкзак пару безразмерных футболок Макары, подхватывает его с пола и выходит на улицу. Снаружи мерзко и сыро, в карманах, кроме мятых фантиков, зажигалки и ножа, ничего нет, даже мелочи, и ей хочется есть. Вриска звонит Терези, которая не берет трубку и на шестой раз тоже, Вриска звонит Тавросу, который без сомнения должен ее пустить, но Таврос мямлит в трубку и заикается, что его наказали и не разрешили больше приводить друзей, и Вриска раздраженно орет на него, что какие они, нахер, друзья, что он бесполезный кусок дерьма, который не в состоянии сделать что-то для нее единственный раз, когда ей действительно нужно, и сбрасывает вызов. Ей больше некому позвонить, разве что Джону, Джон живет на противоположном конце города, а у Вриски не так много вариантов, поэтому она едет туда на автобусе, и ей впервые за последнее время везет: на соседнем сиденье спящий пьяный мужик, она вытаскивает у него кошелек, выпрыгивая на нужной остановке, не заплатив. Джон пускает ее к себе на несколько дней и извиняется, что не может на дольше, потому что ему необходимо уехать к бабушке. Зато эти несколько дней Вриска спит на нормальной человеческой раскладушке вместо грязного матраса, брошенного на пол, и питается нормальной человеческой едой вместо таблеток и дешевой приторной газировки. Джон говорит, что Вриску искали родители. Вриска знает, что он врет, чтобы она вернулась, и делает вид, что хлопья в тарелке занимают ее гораздо сильнее. Ей приходится дремать в подъездах, забившись в куда-нибудь в угол, и угрозами отнимать деньги у младшеклассников, пока однажды она не просыпается от того, что ее аккуратно трясут за плечо. Вриска дергается, как бездомное животное, на которое посветили фонариком, вцепляется в свой рюкзак и выплевывает «отъебись от меня» женщине, сидящей перед ней на корточках. Женщина моргает и улыбается еле заметно, встает, чуть пошатываясь, и Вриска замечает горлышко бутылки, торчащее из ее сумочки. — Прсти, не хотела тебя пугать, — извиняется женщина, отходит от нее на шаг и упирается в свои колени ладонями, чудом удерживая равновесие в таком положении, спрашивает заплетающимся языком. — Почему ты тут сдишшь? В полумраке подъезда Вриске не особо хорошо видно, но взгляд у этой женщины, в отличие от ее интонаций, ясный и поразительно трезвый. Вриска молчит, только хмыкает едко, типа, а сама не догадываешься? — Пйдем смной. Вриска внезапно прикидывает, что женщина одета весьма прилично и что можно согласиться и спиздить у нее денег, или украшений, или еще чего ценного. Вриске снова везет. — Я Рокси, — говорит Рокси, когда Вриска выскребается из своего угла и морщится от покалывания в затекших конечностях. — А ты? — Вриска, — неохотно бросает она и ловит Рокси за запястье, стоит той потянуться к ее безбожно спутанным волосам. Рокси извиняется все с той же нетрезвой полуулыбкой, отхлебывает прямо из горла что-то резко пахнущее спиртом, и уводит Вриску в свою квартиру. Раньше она таскала домой исключительно бродячих кошек, но Роуз постепенно пристроила их по знакомым, потому что ей надоело спотыкаться о них и находить везде шерсть. — Рози, детка, не делай такое лицо, мамочка может решить, что ты чем-то недовольна, — просит Рокси, неловко стаскивая туфли и легко подталкивая Вриску в спину. — Лучше посмотри, кого я нашла. Блин, буквально нашла ведь, вот это лол. На пороге ближайшей комнаты стоит девчонка ее возраста, практически точная копия Рокси, но с серьезным тяжелым взглядом и другой стрижкой. Вриска ей машет, и девчонка чеканит холодное «здравствуй. Я почти удивлена, как она умудрилась превзойти саму себя в своих и так далеких от интеллектуальности поступках, но, по всей видимости, бесконечность не предел», прежде, чем развернуться и захлопнуть дверь в свою комнату. Сомнительное знакомство, хотя не то чтобы Вриску это волновало. Она вспоминает перешептывания одноклассников на подобную тему и тоже задумывается, как у такой матери могла вырасти такая дочь. — Ты можешь остаться тут на столько, сколько потребуется, — неожиданно внятно говорит Рокси, не оборачиваясь, пока Вриска идет в ванную, где ей набрали полную ванну горячей воды, и Вриска мысленно фыркает, не собираясь задерживаться в квартирах странных женщин, которых не напрягает тащить домой незнакомцев из подъездов. Она и правда не планировала здесь задерживаться, еще и Роуз фиксировала и анализировала едва ли не каждый ее шаг, а в просторной комнате, где Вриске постелили на диване, было разбросано столько вещей, причину нахождения тут которых Вриска и предположить не могла (например, зачем на подоконнике в горшке с засохшим деревцем лимона лежит стеклянный глаз). Вриска планировала вытряхнуть сумочку Рокси, когда та отрубится, поснимать с нее бижутерию и свалить, но не нашла в себе сейчас сил так быстро бросить комфортный диван и возможность ходить в чистой одежде. Не нашла она их и после. Она почему-то ожидала, что на нее будут давить и поучать, наставлять на путь истинный, уговаривать позвонить родителям и вернуться в школу, а Рокси не делала ничего из этого, Рокси, видимо, вообще была довольно хуевой матерью, потому что всеми вещами вроде покупки продуктов или оплаты счетов занималась Роуз. Рокси большую часть времени громко смеялась, препиралась с Роуз, уходила неизвестно куда, возвращаясь пьянее, чем была, и иногда сидела по ночам на кухне, уронив голову на сложенные руки. В такие моменты Вриска замечала уродливые потеки туши на ее щеках и слипшиеся ресницы, торчащие уголками. Рокси подпирает подбородок рукой и наливает виски из полупустой бутылки в стакан. — Тоже не спится? — спрашивает она, прикладываясь к стакану; на краю остается черный след от ее помады. Вриска жмет плечами, щурится на нее и наконец задает вопрос, задать который хотела еще тогда, в подъезде, когда Рокси участливо склонилась над ней и проигнорировала грубый посыл. — Рокси, в чем для тебя выгода подбирать меня и брать жить к себе? Ты ни хрена обо мне не знаешь. Смех у Рокси какой-то почти печальный. — Естественно, не знаю, солнышко, мне и не нужно, я просто... Черт, я не была готова к таким взрослым разговорам от ребенка, боже, ди-страй меня отчитал за это, Рози стала разговаривать со мной еще меньше, чем раньше, а я... Мне хотелось сделать что-то хорошее за все время? Вдруг меня завтра собьет грузовик, а я так и умру алкоголичкой, испортившей дочери жизнь, совсем не весело, правда? Вриска не знает, что ей сказать. Вриска не знает, должна ли она быть той, для кого делают хорошие вещи. — Вот уж хуй знает, как работает искупление, — отвечает она и не двигается, когда Рокси тянет к ней руки. Рокси заключает ее в объятья, слишком интимные для материнских, утыкается носом в ее висок, и Вриска улавливает запах алкоголя, смешанный со сладким ароматом духов Рокси, которая гладит ее по спине и что-то неразборчиво шепчет. Вриска чувствует слезы Рокси на своей щеке. И обнимает ее одной рукой в ответ.