Восставший из ада 6: Эпилог

Молодая женщина вбегает в гостиничный номер и быстро запирает дверь на ключ. И хотя её лицо не выражает никаких эмоций, её глаза мечутся, словно не зная на чём сфокусировать внимание. Ясно одно — сейчас она испытывает эмоциональный всплеск и буквально из последних сил сдерживает свои эмоции. Она делает несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться, но это не помогает. «Будь всё проклято!» — наконец-то не сдерживается она, кидает сумку с вещами на пол и бросается к столу. Она пару раз ударяет кулаками по столу, её лицо искаженно гневом, но затем он отступает, уступая место слезам и горести. Девушка отодвигает стул, садится за стол и начинает тихо плакать. Словно стесняясь показывать свои слёзы кому-то, она закрывает лицо руками. Сквозь слёзы она шепчет что-то нечленораздельное, слишком тихо и слишком невнятно, чтобы можно было разобрать слова. Наконец-то она возвращает себе контроль над эмоциями, и решает оглядеть своё новое временное жилище. Сейчас её собственную квартиру обыскивают полицейские, как они сами сказали «чтобы найти дополнительные улики к причастности её мужа к недавним четырём убийствам». Ну-ну, пусть ищут. Она всё равно не стремится возвращаться домой. Там слишком много вещей Тревора. Да и вообще при мысли, что ей снова придётся спать на кровати, где Тревор кувыркался с его шлюхами, ей стало откровенно дурно. Внезапно, девушка поспешно оборачивается, словно вспомнив что-то важное, встаёт, достаёт из сумки деревянный кубик, и уже вместе с ним садится обратно за стол. Она долго изучающе его рассматривает, словно пытаясь прочитать на его узоре ответы на вечные вопросы человечества, ну или, по крайней мере, на свои собственные. Затем она тяжко вздыхает и задаёт кажущийся даже ей самой неимоверно глупым вопрос: — Что случается с вами, после того как вы умираете? Куда вы уходите потом? Кёрсти Коттон отлично понимает, что ответа всё равно не дождется, но звук собственного голоса помогает ей успокоиться. Но только она подумала встать и приготовить себе кофе, как в её голове прозвучал голос. «Ты думаешь, мы знаем? Мы не знаем». Кёрсти резко разворачивается на стуле, ища глазами того, кто мог это ей сказать. Но в номере помимо неё не было не души. По крайней мере, до того момента пока она не вернула взор обратно к кубику. — Больше сделок, Кёрсти. Кёрсти замирает на мгновение, её глаза в ужасе расширились, и она медленно, дрожа всем телом, оглянулась. — Ты? — единственное, что ей удаётся сказать. Её инстинкты требуют, чтобы она вскочила на ноги и помчалась от этого чудовища как можно дальше, но что-то на уровне подсознания заставляет её остаться сидеть на стуле. — Нет, я завязала со сделками. Свой уговор я выполнила, разве нет? Ты получил то, что хотел. Всё кончено! — О, Кёрсти… — он медленно, словно волк вокруг добычи стал идти вокруг стола, там, где ступала его нога, комната изменялась — пропадал свет, появлялись цепи, становилось холодно — Если бы с этим действительно было бы покончено, ты бы перестала думать о нас. Не задавала бы нам таких вопросов. И, кстати говоря, о смерти. Спасибо, тот подарок, что ты дала нам, был крайне аппетитным. Надеюсь, ты и сама успела насладиться их кровью? Кёрсти разрывалась между желанием ни в коем случае не встречаться взглядом с его глазами и в тоже время не спускать с него глаз. Она обхватила себя руками, как если бы замёрзла и пыталась согреть себя. — Нет. Я просто делала то, что должна была. Личные удовольствия здесь ни при чём — ответила она с укоризненным тоном в голосе, пытаясь убедить в сказанном скорее себя, чем его. Он резко развернулся к ней, наклонившись над столом, их лица разделяли какие-то жалкие сантиметры. По его лицу можно было подумать, что он был чем-то обижен, будто он предложил даме изысканный деликатес, а та взяла и выкинула его в урну, даже не попробовав. — Ты несколько перестаралась, Кёрсти. Запомни, сейчас твоя душа подошла к нам ближе, чем когда-либо прежде! — он наклонился чуть ниже и понизил свой голос до шёпота — Ну признайся мне, ты же получила немного…удовлетворения? Она вздрогнула, когда он придвинулся к ней, было крайне непривычно видеть его так близко. — Я помню. Я НИЧЕГО не испытывала — сквозь зубы почти прошипела Кёрсти. Её мысли уже формировали слова, которые она может сказать ему в своё оправдание. В конце-концов она совершила это не без причины. — Ты ЧУВСТВОВАЛА — коротко отрезал он. — Это, Кёрсти, одна из немногих вещей, которые невозможно скрыть от меня. Её нижняя челюсть начинает невольно дрожать. Она отлично поняла — он знает! И сколько бы фраз и доводов она бы не придумала, чтобы оправдать себя, она не сможет переубедить его. Тогда в чём смысл был скрывать это дальше?</right> — Тогда зачем ты спрашиваешь? Если ты спокойно можешь прочитать мои мысли, если ты уже знаешь, ЧТО я чувствовала, тебе не нужно слышать моего устного ответа. — Но всё же я спрашиваю — он отстранился, и обошел вокруг стола ещё раз, остановившись за спиной Кёрсти — Видишь ли, я хочу услышать ответ не для своего удовольствия, но для твоего. Твои ушки сейчас очень хотят услышать это признание. Кёрсти казалось, что это была ещё одна изощрённая пытка, придуманная им для неё. И уж точно знала, что сейчас он получает удовольствие от этого допроса. Кёрсти даже не стала оборачиваться к нему, зачем? Он был прав. Она это и сама понимала. Но слова признания застревали в её горле. Сказать их вслух, значит, было отречься от себя, отречься от своей совести, подтвердить, что она больше не имеет права называть себя хорошим человеком. И прекратить отрицать, что любой бы поступил так на её месте. О нет, далеко не каждому человеку дано сделать то, что сделала она. — Разве не достаточно того, что мы оба знаем правду? — почти умоляюще скулит девушка. Конечно же, нет. — Нет, Кёрсти. Если ты и дальше будешь отрицать саму себя, твоя совесть просто сожжет тебя изнутри — его правая рука переместилась на её плечо и не сильно, словно подбадривающе сжала его — Скажи это. Так много сил она потратила на борьбу, но в какой-то момент ей это надоело. Да часть её всё ещё подчинялась совести и не хотела говорить правду, но эта часть стала меньшей. — Да, я чувствовала — первые слова были произнесены с трудом — Я не чувствовала вины, не чувствовала угрызений совести. Я вообще в те моменты забывала, что значат эти слова. Я отлично помню все, что я чувствовала, когда я…их… Боже, прости меня, но мне нравилось это! Как только эти слова были произнесены, на губах Пинхеда появляется едва заметная довольная улыбка. — Я знал, что ты не разочаруешь меня, Кёрсти. Но должен признаться меня несколько удивил твой…творческий потенциал — его левая рука так же перемещается на её плечо — Это было сделано крайне изящно, так чтобы можно было насладиться всей их болью, для удовлетворения собственного голода. Кёрсти понимала, что впервые за свою жизнь она соглашалась с ним. Уже тот факт, что она спокойно переносила его прикосновения, говорил, что она полностью смирилась с его доминированием. — Я не могла убить их иначе. Я помню весь свой гнев, и помню удивление, которое испытала, когда было совершенно первое убийство — до этого я не думала, что лишать жизни настолько легко. Они думали, что они умнее меня. Тревор, его любовницы и его мерзкий дружок. Они думали, что меня легко обдурить, что я ничего не знаю об их маленьком плане. Но они сильно недооценили меня. С её губ срывается горький смешок. Она недооценила себя также. — Ты слишком роскошный подарок для простого смертного, Кёрсти. Тем более для того слабого и безмозглого гнойного мешка, которым когда-то был твой муж. Он, все они, заслужили свои божественные страдания от твоих жаждущих рук. Пинхед теперь мог спокойно признать, что Кёрсти больше не принадлежала этому миру. Нет, теперь их миры были едины…. Ему приходится на секунду отвлечься — его душа всё время осуждала его за все, что только можно, и этот недовольный рокот всегда становился сильнее, когда рядом была Кёрсти. Обычно Пинхед просто игнорировал это бессмысленное бубнение призрака прошлого, но сейчас здесь ничто не должно было отвлекать его, поэтому ему приходится заткнуть его насильно. Он наклоняется к ней, чтобы вместе с ней наслаждаться бурей эмоций, что сейчас кипела внутри неё: — Глупые обезьяны, думающие, что они что-то из себя представляют. Думающие, что они что-то знают о настоящих удовольствиях. Но мы-то с тобой знаем, что истинные удовольствия неотличимы от боли, не так ли Кёрсти? Упивайся этим. Расскажи мне ещё. Теперь она знала — глупо было доверять Тревору, глупо было верить его словам, глупо было ожидать, что он исправится и всё в их жизни наладится. Нет, он был ничем не лучше Фрэнка или Джулии, или любого другого их тех, кто обращался к шкатулке для удовлетворения собственной похоти. В конце концов, он предал её так же, как и её мачеха предала её отца. — Он заслужил такой участи — сказала она твёрдо, со злорадной улыбкой на лице — Они все заслужили. Всё, маленькая невинная Кёрсти Коттон умерла, она умирала ещё с тех времен, когда её руки впервые разгадали шкатулку, но окончательно её добил её же «обожаемый» муженёк. — Они все боролись, когда я связывала их — её голос понизился, в нём появились какие-то зловещие нотки — По крайней мере, его шлюхи. А вот партнёр Тревора по покушению оказался редкостным трусом, он был настолько самоуверен, пока считал, что вся власть над ситуацией в его руках, и настолько жалким, когда до него наконец дошло, что правила игры изменились — Её руки непроизвольно сжимаются и разжимаются, когда она вспоминает, как она завязывала тугие узлы — Они кричали и умоляли, пытались оправдаться, сваливали всё на Тревора… это было так жалко и мерзко. Я помню, какими были их глаза, когда они поняли, что я не собираюсь отпускать их. Полные страха, боли, отчаяния, и я наслаждалась этим. На какое-то время в комнате повисла гробовая тишина. Всё замерло, словно ожидая чего-то. И долго ждать не пришлось: — Спасибо, мне стало гораздо лучше — шёпотом призналась Кёрсти. Он был прав — все, что ей нужно было, это просто выговориться, с плеч словно упала тяжелая ноша. — Я рад, что ты наконец-то перестала строить из себя «мисс саму невинность» Кёрсти. Заткнуть свою совесть гораздо сложнее, чем просто раз поступиться ею, уж поверь мне, я знаю. На этом фразе Пинхед опустил свой взор на свою грудь, заглядывая самому себе в душу. На его лице появилась ехидная ухмылка, будто он издевался над кем-то, но затем его лицо опять стало бесстрастным, и он вернул взгляд на Кёрсти: — Так что, дитя, это большой шаг вперёд для тебя. А как я уже говорил, ты и раньше стояла почти вплотную к вратам ада, ну, а теперь я могу сказать, что ты уже одной ногой переступила их порог. — Дай, угадаю, ты сейчас попытаешься уговорить меня добровольно пойти с тобой в ад, чтобы больше не тянуть не твоё не моё время, верно? Демон тяжело вздохнул, словно учитель уставший объяснять своему нерадивому ученику элементарную вещь: — Кёрсти, Кёрсти, Кёрсти, может ты забыла — но мне по положению не положено кого-либо УГОВАРИВАТЬ. Но в одном ты права — теперь ты просто тянешь время — не моё, отнюдь, у меня впереди целая вечность, а своё! — Своим временем я буду распоряжаться сама! — Кёрсти привстала со стула, будто желая продемонстрировать, что если этот разговор не прекратится, она развернётся и уйдёт. Хотя, конечно, это был самообман, куда она уйдёт отсюда? Куда она уйдёт от него? — Просто оставь меня в покое, пожалуйста. Я хочу начать всё сначала. Сменить работу, переехать в новый дом, обзавестись наконец-то нормальной семьёй, ведь не все мужчины такие как Тревор! Понимаешь меня? Я просто хочу жить как все! — Этот мир не примет тебя — коротко отрезал демон — Ты будешь просто потерянной душой, скитающейся по Земле, ища, сама не зная чего. Люди будут сторониться тебя, побаиваться и даже ненавидеть. Все будут обращаться с тобой как с прокажённой и нигде и ни с кем ты не найдёшь не то, что любовь, но даже просто общий язык. Поверь, ты окажешься настолько одинокой, что даже твоя сильная воля сломается. Ты пойдёшь по кривой дорожке, но когда и иллюзии, которые ты будешь создавать для себя через алкоголь, наркотики, и скоротечные ничего незначащие отношения развеются, ты наконец-то перестанешь упрямиться, примешь свою судьбу и вернёшься в свой истинный дом. Кёрсти замерла и даже забыла дышать, настолько в шок её повергло такое предсказание. И лишь кислородное голодание заставило её вдохнуть всей грудью: — Ты… — «лжешь»? Но Кёрсти знала, что сенобит никогда ей не лгал. «Ошибаешься»? Хотелось бы ей в это верить, но не верилось — он слишком давно читал её как открытую книгу, чтобы допустить ошибку. Тогда что же? Неужели «прав»? — Подумай о том, что я тебе сказал. До встречи, дитя. Как только последнее слово было произнесено, Кёрсти вскочила с места как ошпаренная, желая остановить его и не дать ему вернуться обратно в ад, пока она не получит все ответы, и… с удивлением обнаружила себя лежащей на кровати. Она была в номере, да — но ничего, что свидетельствовало бы о присутствии сверхъестественных сил, здесь не было. Кёрсти посмотрела на стол, но там стояла вовсе не шкатулка, а чашка — судя по всему, та самая в которую она собиралась налить кофе. «Это был сон? Всего лишь ещё один глупый кошмар?» — спросила саму себя Кёрсти, откидываясь обратно на подушку. Ответа ждать не потребовалось, Кёрсти резко отпрянула, когда почувствовала что-то жёсткое лежащее под подушкой. Она и так прекрасно знала что это — и вот её рука извлекла из-под подушки шкатулку. За окном вспыхнула молния, затем раздался гром и начался сильный ливень. В другой день Кёрсти посмеялась бы над этим, как над дешёвым эффектом-пугалкой из фильмов ужасов, но сейчас ей не хотелось смеяться. Поблёскивания шкатулки словно расплавили розовые очки на её глазах — в один миг на неё обрушилось столько одиночества, что ей захотелось как маленькой девочке, напуганной ночным кошмаром, забиться под одеяло. Но Кёрсти этого не сделала. Она итак прекрасно понимала, что от этого невозможно скрыться — не под одеялом, нигде бы то ни было ещё. Все эти годы, с тех пор как она покинула институт Чаннарда, чувство одиночества никогда не покидало её. Ну да, раньше с ней была Тиффани, она хоть как-то её понимала и старалась помочь, но потом и ей надоели эти непрекращающиеся припадки паранойи, и она вежливо попросила Кёрсти оставить её в покое. По крайней мере, до тех пор, пока она, Кёрсти, не смирится с тем, что все эти ужасы остались далеко позади. Но это время так и не настало. Только сейчас Коттон поняла, что все эти 5 лет брака были лишь иллюзией — иллюзией, которую Кёрсти создала сама для себя в надежде, что она поможет скрыться от её прошлого. Тревор никогда не был хорошим мужем, это самой Кёрсти просто так сильно хотелось в это верить. Он стал для неё таким же наркотиком, как и для Джулии Фрэнк. С той лишь разницей, что Кёрсти хватило мозгов понять, что её лишь используют и устранят, как только она станет помехой. «Чёрт, а ведь я раньше и не замечала, как Тревор даже внешне похож на Фрэнка. Действительно, чуть подзагореть, и отрасти небольшую щетину — и они будут почти неотличимы… Да, надо было внимательнее читать Фрейда в юности» — грустно усмехнулась девушка. Брак — самообман. Работа — лишь средство прокормить себя. Друзья — лишь коллеги, которым тоже надо хоть с кем-то общаться в обеденные перерывы. А за окном сплошная серость. И она всё ещё надеется на этот мир? Смешно признать, но единственное, что сейчас грело душу девушки, была мысль о том, что хоть кто-то во всей Вселенной ждёт её. Тот, кто никогда ей не лгал, и тот, кто всегда открывал ей глаза на правду. Какая злая ирония. Пусть в последние дни жизни её родная мать почти полностью сошла с ума и несла несусветный бред, всё же, как и всякий умирающий человек, она проронила пророческие слова «Вся наша семья проклята». — Ты была права, мама. Ты даже не представляешь, как ты была права. А кубик всё поблёскивал в свете лампы, словно хвастаясь собственной ювелирной изящностью. Маленький деревянный кубик — золотой ключик от тайника, в котором кроются все наши запретные желания, нора неведомого существа, ведущая в Страну Чудес, врата в ад, а может быть и в рай — это каждый решает для себя сам.