Не настоящее время…
Напряженную тишину прерывает спокойный и собранный голос прокурора. —Мисс Каттлер, —мужчина выкладывает на стойку перед девушкой пару фотографий, —вы узнаете этого мужчину? — Девушка с минуту всматривалась в изображения пока вновь не подняла взгляд в зал. Она уже изучила каждого, всех этих вампиров, гиен и стервятников. Все они пришли услышать ее историю. Все и каждый. Они ждали криков, ждали скандала, хотели стать его свидетелями, хотели стать первыми, кто напишет ошеломительную статью. Они хотели видеть ее разоблачение, ну или хотя бы правосудие, такое не частое в этом городе. Фелисити впервые была в настоящем зале суда, конечно, ведь ненастоящего не бывает. Стоило бы описать это помещение, да и атмосферу в целом, но это ждет. «Старлинг-сити отличался своей любовью к роскошным, даже общественным, постройкам. Каждое возводимое здание в последние примерно лет двадцать, может тридцать, было либо масштабным, либо попросту неповторимым. Город грязи любил пошиковать. Недавно отреставрированное, а точнее практически полностью обновленное здание городского суда выглядело более чем устрашающе. Серо-сине-черная каменная кладка чем-то напоминала одну из Готемских построек. Высокие окна и стрельчатые арки — элементы в основном готического, не сказать, что самого радужного, стиля, наполняли практически все доступные коридоры, когда как часть здания, скрытая от глаз общественности, была более чем приземленной. Главный городской архитектор в последнее время увлекся этим стилем, поэтому от дореставрационного это здание очень сильно отличалось. К слову те самые стрельчатые арки опирались на столбы, коих было также не мало. К счастью, не было огромного количества настенных росписей и орнаментов. Огромный цветной и воистину невероятный витраж украшал главный вход, а также множество скульптур украшали фасад величественного здания правосудия. Фелисити была «ходячей энциклопедией» поэтому для нее не узнать столь популярный в тринадцатом веке загадочный и несколько мрачный архитектурный стиль было бы непростительно. Засмотревшись, она совсем забыла, зачем сюда пришла, лишь спустя пару минут, когда Донна, что так успешно играла роль заботливой матери-защитницы, дернула ее, схватив за кисть, и потащила к огромных двустворчатым дверям, ощущение неизбежности и рой мрачных мыслей вновь закружили Фелисити в утомительном танце. Он не останавливался вот уже две недели, с того момента как Квентин покинул ее вместе с нами, мой дорогой читатель. Подача и оформление иска вполне утомительное занятие, ее оставляли одной не более чем на тридцать минут, не считая здоровый восьмичасовой сон из которого ей не удавалось проспать более пяти часов. Психолог и психиатр, Мисс Ли и Доктор Мэнсон, разговаривали с ней часами напролет. К сожалению, она была слишком вежливой, чтобы сказать им, что она устала от их постоянных попыток вернуть ей ее прежний позитив. Все сильно усложнилось, когда относительно недавно, то есть три дня назад, ей сообщили, что она беременна. Такое часто бывает после изнасилований, устрашающе часто. С тех пор прежде говорливая Мисс Каттлер замолчала…насовсем. Психологи не могли выдавить из нее и слова. Обстановка в палате была удручающая, а возможно даже подавленная. Смириться с тем, что есть возможность стать матерью в шестнадцать лет Фел просто не могла. Аборт казался прекрасным вариантом, настоящим выходом, тем более, по закону штата она уже могла сделать его без согласия своей особо эмоциональной матери.***
Гинеколог зашел к ней тем же вечером, когда ей объявили эту новость. Он был вынужден, кстати да, это был мужчина, начать односторонний разговор. После того как доктор осведомился о ее самочувствии, он задал самый важный и интересующий его вопрос, от которого Донна напряглась, ожидая «правильного» ответа. — Собираетесь ли вы оставить ребенка? —тон доктора не склонял ни к одному из ответов. Воспитанный в по-настоящему либеральной семье, он был мнения, что каждый человек имеет право самостоятельно распоряжаться своим телом, поэтому он с легкостью сможет принять любой ответ Фелисити, если, конечно, ее решение не будет угрожать ее жизни. Он устремил свой взгляд на девушку, что общалась с ним последние десять минут кивками, и был не удивлен отрицательным покачиванием, в то время как Донна вскочила с вскриком, чем-то напоминающим вопрос «Как», но больше походившим на истошный и лишенный смысла вопль. —Так, последнее, что я вам скажу, вы чисты, Мисс Каттлер. Это все на сегодня. — Легкая и комфортная улыбка украсила его лицо и, увидев кивок со стороны юной леди, он также кивнул и, попрощавшись, вышел. Следующие три часа женщина отчитывала свою дочь за, как она выразилась, необдуманное решение, не сказать, что она была суеверной, но прежде не знакомое ей чувство обуяло ее. Стать бабушкой, возможно, это была ее мечта, или цель. Впрочем она осознала это очень неожиданно, может это стало ее мечтой в тот момент, когда она узнала о беременности. В любом случае она уже не хотела терять своего внука или внучку. Девушка так и продолжала молчать, вопросы так и оставались без ответа, тишина душила Донну похуже любого убийцы, коим она обозвала свою дочь. Разговор Фелисити нисколько не интересовал, вид из окна казался ей сегодня просто замечательным. Одна навязчивая идея кружилась в ее голове. Избавившись от ребенка она могла бы избавится от всего говна, что свалилось на нее.***
Небо, такое голубое, насыщенное. Огромные пушистые белоснежные облака бежали с неимоверной скоростью. Ветер уносил ее мысли вместе с этими облаками далеко за горизонт. В тот вечер небо было точно таким же. Она была слишком утомленной, чтобы думать о чем-либо кроме неба или погоды. Донна тащила ее сквозь коридоры, всякие разные декоративные украшения, по типу столбов, арок, статуй и скульптур, мелькали перед ее глазами одно за другим, путая, мешая мысли. И снова мы оказываемся у дверей, но не столь массивных как прежние. В этом зале сегодня рассматривалось только одно дело, дело нашумевшей Юной Мисс Каттлер, поэтому в списке, вывешенном в коридоре у входа, значилось только дело против Денни Меттью Ханта. Напротив входа расположился седовласый судья, двери в помещение были открыты и Фелисити была поражена такому большому количеству присутствующих людей. Ее шустрые глаза начали с невероятной скоростью рассматривать помещение, изучая и запоминая все детали, за которые только мог ухватиться ее извращенный мозг. Стенографистка, не молодая женщина, возможно тридцати пяти или сорока лет, проверяла оборудование, ее отвратительные тени и проблемы с кожей сразу бросились в глаза Фелисити, но она решила не заострять внимание на столь непривлекательной особе. Ее взгляд метнулся к судебному клерку, что копался в бумагах, совсем не замечая никого вокруг. По-настоящему сложно ей было сдержать фырканье, когда изучив стену за судьей, то есть противоположную стену, она заметила американский флаг в одном углу, герб штата в другом и огромный герб штата и страны прям над головой судьи. Слишком вычурно и вызывающе, по ее мнению. Заприметив ее Ленс, присутствующий в зале как детектив, ведущий это дело, привстал. Наручники неприятно звякнули, и даже в суматохе, творившейся в зале, этот звук показался слишком громким и неприятным. Фелисити услышала, но совсем не захотела на него смотреть, еще успеется. Перед судейским подиумом, как и обычно, стояли два стола. Один для защитников и второй для прокурора с обвинителем.»Настоящее время…
— Как я уже говорила, я не смогла хорошо рассмотреть его лица, —она старается не поднимать взгляда, не всматриваться в лица, в глаза всех этих людей, боится всего того, что могла бы увидеть. — Было темно и…у меня… — она мнется, тянет какое-то неопределенное «ммм», совершая непонятный полу вздох, — слегка слезились глаза, простите. —Слегка слезились глаза? — Мужчину немного удивляет такая формулировка, учитывая что он догадывался о ее примерном состоянии в тот момент. И он был бы рад перестать ее спрашивать, безусловно. Но жалость, испытываемая и подавляемая им к молодой девушке, перенесшей такое, не могла взять над ним верх. Он прокурор. Эмоции — непозволительная роскошь для него и всякое их проявление ему были запрещены практически на законодательном уровне, поэтому, закинув человечность подальше, он проговаривает. — Поясните, пожалуйста. — он просит вполне вежливо, даже спокойно. Натренировался за годы практики. К сожалению, со многими в этом зале они, бывало, общались намного жестче, и не важно был это подсудимый, обвинитель или свидетель. —Я…была в истерике, если можно так сказать. — Фелисити продолжает отворачиваться от его взгляда, ощущая себя неуютно на старом деревянном стуле. —В каком смысле истерика? —ему самому стало стыдно за этот вопрос, противно от самого себя, но изменить ничего нельзя. Это то что должно было войти в протокол, поэтому шаг за шагом он выпытывал из нее информацию. —Вам нужно по проще, так? — по голосу было и не понять, что она злиться, но ярость, которая вырвалась из нее, как только она начала говорить сегодня в суде, было уже сложно остановить. Это странное чувство подавляло все остальные эмоции и брало свое начало из депрессии, сковавшей ее последние пятнадцать дней. — То что будет легко вписать в рапорт дела и то что с легкостью впишется в шаблон истории «Юной Мисс Каттлер» — ее голос снова срывается, трехдневное молчание дает о себе знать. Вода подавляет неприятное ощущение в горле, и легкое першение отходит на второй план. Журналисти замерли, вслушиваясь в тихие глотки девушки, которые казались сейчас слишком громкими, их ручки и карандаши были на низком старте, как и пальцы стенографистки, что зависли над пишущей машинкой, руки Донны сжали ремешки ее сумки настолько сильно, что кажется еще одно маленькое усилие и она порвет их, прокурор завис у своего стола, вслушиваясь в тишину, что уже давила на всех, все практически забыли как дышать. Если кратко, все замерло, ожидая продолжения, но Фелисити, кажется не спешила. — Я кричала пока не сорвала голос, ревела как проклятая, хотя по последним событиям таковой я и являюсь, я просила его остановится, потом молила. Я никогда не отличалась особой любовью к богу, но я решила в тот момент, что если я умру, то в ад идти не собираюсь, — в зале пронесся одобрительный гул, — мне было больно. Каждое его движение рвало меня на части. Он не был нежен со мной, это не было похоже на что-то вроде «у меня давно не было секса, детка, но я сделаю все как надо, поверь тебе понравится» — Фелисити пародирует мужской голос вполне удачно, и откидывается на спинку стула. Она помнит, что и психологи и этот самый прокурор попросили ее рассказать все спокойно и без утайки, потому что истерики и ложь правосудию не помогут, но она была не в силах контролировать себя. — Почему я не увидела его? Не разглядела? Что ж я пыталась. Но у меня не вышло, простите! — голос предательски надрывается, пока она говорит это, глаза жутко щиплет, но она сильная, она не расплачется перед всеми ними. — Оказывается запоминать лицо человека намного труднее пока он насилует тебя.— Фелисити выплевывает эти слова, рассчитывая, что она сможет в эти мгновения посмотреть в глаза Ханту, но она так и не набирается силы, чтобы сделать это. —Вы были в клубе в ту ночь? —небрежно задает вопрос прокурор, словно от этого ничего не зависит, но на самом деле это не так. Вся проблема в том, что именно ее фото было основой для защиты Ханта, именно оно означало ее развязное и вызывающее поведение, по-видимому сподвигнувшее парня на изнасилование. — Была.— более менее спокойно отвечает Фелисити. — Я была там вместе со своей подругой. — И где же подруга? Почему она не с нами сейчас? — продолжает давить старый прокурор, перепроверяя документы и скользя по ним легким взглядом. — Ей пятнадцать, и, если я не ошибаюсь, ее мама написала отказ от дачи показаний ее дочерью. — вся ситуация с Мариша и ее мамой Фелисити пугала. Подруга стала не всегда брать трубки, не выходила в сеть, ее мама иногда отвечала вместо нее на ее звонки, отговариваясь тем, что у Мариша скоро экзамены, но Фелисити понимала, что что-то не так, просто она пока не до конца поняла что. — Что ж, хорошо, но что вы делали в клубе в девять часов вечера? — Там выступала моя любимая исполнительница, пришла послушать. Это вроде не запрещено. — бросает она, смотря куда-то в сторону и накручивая свой черный локон себе на палец. — Не запрещено, конечно. Скажите, это вы на этом снимке? — мужчина приносит снимок, который прежде был показан присяжным и кладет его на стойку, забрав снимки Ханта. Девушка всматривается в изображение, после чего лезет в карман и достает очки. Протерев их своей кофтой, она напомнила себе бабушку, чему мимолетно улыбнулась, и, наконец, надев их, вновь посмотрела на фото. — Это вы? — вновь спрашивает прокурор. — Слишком плохое качество фото, знаете ли. — она поджимает губы и молчит мгновение, заставляя себя сдержать весь поток информации по теме улучшения качества фотографий, который она способна вывалить на них— у меня нет такой кофты в гардеробе. — Вы подходили к бару? — Да. — Дайте угадаю, попытались купить выпивку? Глоток свободы все такое, нет? — Нет, алкоголь до двадцати — самоубийство. Формирование организма, взросление, становление психики, характера, окончательное половое созревание и развитие…нет, я...я слишком много и долго изучала биологию, чтобы так подло врать себе же самой, так что нет, я просила воду. — Во что вы были одеты? — неожиданно переключает тему мужчина. — В черное платье, длинной по колено, на нем был принт, описывать долго, но главное, что он был и то что он черный, края порваны, это задумка такая, и куртку темно фиолетовую, было прохладно. — А ноги? —девушка раздраженно вздыхает и, когда до нее доходит к чему клонит прокурор, она вспыхивает, словно спичка, от нового приступа ярости. — У меня были распущенные волосы, ну почти, был начес и не понятная вашему плебейскому разуму прическа, — адресует последнюю фразу адвокату Ханта, — колготки в мелкую сетку, да, правильно, как у шлюхи, и ботинки на армейский манер, не большая сумка на одно плечо, также черная и макияж, черные губы, стрелки потому что я научилась их рисовать только месяц назад, и тени, растушеванные в стиле смоки. — Она шипит и прищуривается, всматриваясь в лица людей, готовых пораскрывать свои рты. — Я знаю к чему вы клоните, мистер. Я не одеваюсь вызывающе и тем более не провоцирую своей одеждой людей на нечто подобное. Тогда я не выглядела вызывающе. Потому что внешний вид не может быть вызывающим. Это одежда! А мы не животные! Насилуют не одежду насилуют тело! И если уж насиловали мое тело то добавлю, своим поведением я не нарывалась и не пыталась никого поддразнить, потому что я знала, что это может плохо кончится. Мы не обвиняем банк, когда вор его ограбил, потому банк вел себя вызывающе. Мы не защищаем убийцу за то, что жертва была слишком живой или типо того. Потому что это не нормально. Он изнасиловал меня! Это то, что я знаю, это то, что говорит экспертиза, это то, что говорят факты, но вы продолжаете защищать его! Вы продолжаете защищать животных, не способных контролировать себя и свои желания. Можем ли мы говорить о развитии общества, о движении вперед, о растущем благосостоянии, когда женщина, просто тем, что она женщина, провоцирует мужчин на это? — в зале воцаряется тишина. —Все что нужно насильнику, чтобы изнасиловать, не намеки на секс, не вид полуголого тела, а простое наличие дырки. Живой, молящей о пощаде, просящей об освобождении, униженной и впоследствии использованной. Тогда была я, завтра будет кто-то еще, я не последняя, я не первая, я миллионная, может миллиардная. Вы просто обратили на меня внимание, на мой случай, на мою историю. — она тяжело вздыхает и поправляет очки, съехавшие немного с ее носа. Краем глаза она видит, как напряжено дергается какая-то родственница Ханта. Ее еще не вызывали, но все еще впереди. Мужчина отворачивается от Фелисити. Он аккуратно снимает свои очки и, изящно вытащив платок из нагрудного кармана, начинает их медленно потирать. — У меня все, — бросает он, как бы между делом, — адвокат подсудимого может начинать. — Защитница Ханта злобно сверкает глазами. Вероятно эта женщина понимает, что это дело проигрышное, но отделаться она от него не могла. Ленс подошел к ней за пару минут до начала суда, сама она так и не смогла пересилить себя и поприветствовать его, и сказал, что адвоката и обвиняемого связывали какие-то родственные связи, так как никто бы не согласился вести это проигрышное дело. Женщина лет пятидесяти, с незаметным налетом старости и почти незаметной сединой вышла из-за стола. Ее пухлые ножки на небольшом каблучке уверенно подвели ее к присяжным. — Добрый день, — говорит она и мило улыбается, — знаете, я бы хотела начать с небольшого отступления. Сейчас время, когда молодые люди ищут себя. Сейчас время формирования различных движений. Субкультур, так сказать. Это термин, обозначающий группу людей, хотя правильнее сказать, социальную группу, отличающуюся своим поведением от большинства. — в зале повисло непонимание. —«К чему это я», спросите вы, ну что же. Мисс Каттлер, — она поворачивается к Фелисити и недобро щурит глазки, — Вы относите себя к какой-нибудь субкультуре? — Какое отношение это имеет к делу? — Отвечайте на вопрос, пожалуйста. Итак, вы относите себя к какой-нибудь субкультуре? Вы относите себя к готам? — Можно сказать и так. Так что, да, вероятно. — отвечает Фел, все еще не понимая к чему клонит адвокат. — Вы можете объяснить: почему вы стали готом? — Я не могу ответить на этот вопрос. Просто мне нравится быть готом, люблю черный цвет и. Хотя…да, наверное все началось с того, что меня пару раз назвали готом. Это было пару лет назад, и потом мне предложили послушать пару готических песен, ну или что-то в этом же жанре, и мне понравилось. — призадумавшись, отвечает Каттлер младшая. — В Старлинг сити есть одна готическая группировка. Возможно вы о ней слышали. И я бы не сказала, что они миролюбивые. За последний месяц они совершили как минимум двадцать четыре правонарушения, начиная расписыванием стен и заканчивая незаконным проникновением. — женщина раздает полицейские сводки. — Все это оправдывается поиском артефактов, связывающих наш мир с миром мертвых, а также соответствующими ритуалами. И это не мои слова, так говорил бывший лидер группировки, учившийся в той же школе, что и вы, Мисс Каттлер. — В Старлинге не так много школ, как вы думаете, всего одиннадцать. Это обычное совпадение. Я его даже никогда не видела. — Удивительно, но у вас были общие уроки литературы. — бросает женщина и поворачивается к Фелисити с победоносным выражением лица. — Я уже с прошлого года не хожу на свои уроки литературу, это базовые часы, а так как у меня перебор профильных предметов я договорилась с учителем ходить на профильные уроки. У меня даже есть переписка по имейлу, подтверждающая это. Я не знаю парня, про которого вы мне говорите и я понятия не имела, что в моей школе есть еще один год, да еще и такой враждебный. И в конце концов! К чему вы все это клоните! — Да к тому, что уже есть прецедент, когда эта группировка совершала ритуальные половые акты. Как минимум один описанные в рапорте детективом Брайсом случай является фактическим изнасилованием. Дело 1256-34… — Протестую, данное дело не может быть использовано как прецедент из-за сопутствующих в нашем случае отягчающих обстоятельств. — вскрикивает адвокат со стороны обвинения. — Подождите, — говорит судья, приподняв молоток, — что вы на это скажите, миссис? — спрашивает он с явным интересом. — Отличия в делах можно оправдать соответствующими особенностям готической культуры, представленной в нашей местности. — заученно тараторит женщина. — Протестую, готическая субкультура достаточно разнообразна и если брать во внимание не причастность Мисс Каттлер к представленной в нашем городе группе и учесть неоднородность всех ее представителей, то нельзя приписывать данному случаю черты, схожие с ритуальными половыми актами. Также хочу заметить, что в отличие от представленных дел, Мисс Каттлер не была знакома с насильником, что является также отличительной особенностью дела 77.34.1256, 45.34.1345 и всех после приписанных. — Протест принят. — седовласый мужчина бодро бьет молоточком по подставке. Был объявлен перерыв на тридцать минут, а спустя еще три часа защита была разгромлена, что было ожидаемо. Присяжные вынесли вердикт. Будучи в возрасте 21 года Денни Меттью Хант осуществил половое сношение с другим человеком, с которым он не находился в браке, не достигшим 17-летнего возраста. Такое изнасилование является фелонией класса Е (ст. 130.25) и, следовательно, карается лишением свободы на срок до четырех лет. Под проклятья матери Ханта Фелисити вывели из зала суда. Вот только спокойно из здания суда ей выйти не дали. На нее сразу же обрушились репортеры, журналисты и фотографы, которые будто не замечали смертельную бледность девушки. Часть ее радовалась вынесенному приговору, справедливость, которая восторжествовала в этом городе грела ей душу, чего не скажешь о заголовках газет, появившихся на следующее утро. Фелисити сходила с ума от того, что Мариша не брала трубку и не отвечала на имейлы. Миссис Хипс добавила номер будущей Смоук в черный список, что также выбило Фел из колеи. Дойти до дома подруги она не могла, за ней все еще следили противные СМИ, готовые налепит еще сотню сюжетов из ничего, приписывая ужасные заголовки. Не сказать, что Фелисити было обидно или что ее как-то задевало вранье из желтой прессы, нет. Единственное, что расстраивало ее больше всего, отсутствие ее лучшей подруги. Она была тем единственным плюсиком этого города из-за которого она еще не уехала. Она получила ответ на все свои имейлы через неделю. Мариша просила ее больше не беспокоить. Фелисити и ее мать покинули Старлинг сити на на следующий же день ночью, продав все свои вещи и квартиру. Соседний штат Массачусетс укрыл их от глаз общественности, к тому же они сменили фамилию на ту, что была у Донны до свадьбы. Пара ночей в хостеле Святой Марии были незабываемым началом новой жизни с чистого листа. Кстати говоря, первый делом Миссис Смоук, после срочной смены документов, которую они провернули при помощи ноутбука и связям Ленса, записала свою дочь на прием к доктору. Женская консультация в бесплатной клинике Бостона оказалась больше похожей на встречу выпускников, так как врачом по женской части оказалась старая знакомая Донны. Проговорив больше половины предназначенного для Фелисити времени, женщина наконец решила взяться за работу и, впопыхах взяв все анализы, поспешила выпроводить семейство Смоук из кабинета. Анализы были готовы на следующей неделе, когда Фелисити уже была устроена в школу, а ее мама нашла работу. Девушку ждали плохие новости, т. к. ей аборт был противопоказан. Сулили проблемы с последующим деторожением, причем серьезные, а следовательно, выход один. Через силу и самообманом Фелисити замотивировала себя поиском жилья. В ней зародилась идея идеальной семьи Ее не очень то счастливое детство, проблемы в семье и единственный родитель в купе с гормонами всколыхнули энергетику позитивной и активной девушки и это переросло в то, что они вложили почти все деньги, что у них были в дом, который в будущем станет их гнёздышком, рассадником счастья и палисадником любви. Девушка заставляла себя полюбить ребенка, она твердила себе день ото дня, что он, кстати да, это был мальчик, ни в чем не виноват, убеждала себя, что мальчик не будет похож на Ханта, и жила надеждой, что она все-таки сможет дать ребенку настоящее детство. В ночь с 22 на 23 мая 2003 года Фелисити Меган Смоук родила мальчика, весом 3100 и ростом 53 сантиметра, Джексона Лайонела Смоук.