***
За каждый вдох приходилось бороться. Ын-Юль не сразу понял, что источник надсадных хрипов — он сам, а когда понял, уже распластался по полу безвольной куклой. Словно нити марионетке перерезали. Каждая клеточка тела болела. Во второй раз в жизни он проклял свою способность выживать. Кто другой на его месте был бы уже милосердно мёртв. Разрубить печать Джека? Ха! Выжить после? Ха-ха-ха. Оставаться в живых, зная, на что способен разъярённый Би Гак? Вот это уже похоже на полноценное сумасшествие. Как ни крути, он знал, что оставляет себя без защиты. Почти самоубийство. Хотя почему же «почти»? Но, может быть, кто-нибудь ещё успеет прийти за Джаюном? «Эй, Му Ён, — думал он, смутно осознавая, как что-то острое врезается в плечо, — поторопись. Твой Юджин всё ещё в опасности». О Му Ёне вспоминать оказалось неожиданно горько. Их утро началось далеко за полдень, в непривычной тишине. Проснуться в одной постели? Легко. Посмотреть Му Ёну в глаза — не в пример сложнее. А тот идиот будто бы ждал чего-то, ловил полувзгляды, задумчиво закусывал губу. Потом перестал. Снова начал воспитывать, заговаривать зубы, вторгаясь в личное пространство осторожно, словно входя в клетку к дикому тигру. Этому типу тоже было неловко, Ын-Юль давно уже понял, что Му Ён застенчив ровно настолько, насколько он сам бесцеремонен. При всём при том стыдно Ын-Юлю было очень. До него в первый раз дотрагивались, не желая навредить. Аккуратно и бережно. Что с этим делать — он не знал. Это раздражало. Сводило с ума надёжнее, чем выстрел в лицо, с которого и началось их знакомство. Лишившись глаза, Ын-Юль осознал, что не жалеет. Чудо, что ему довелось пережить хотя бы это… Дружба Эймэ, привязанность к Му Ёну — уже гораздо больше, чем их божество отмерило Палачу. Когда за ним придёт Чау Юнг, в Бездну его проводят те, кого он, вопреки своей природе, полюбил. Главное, только бы Му Ён успел. Ын-Юль надеялся, что оставляет Джаюна в надёжных руках.Часть 1
27 мая 2017 г. в 14:09
Встретив этого типа в первый раз, Ын-Юль уже был, мягко говоря, не в себе. Почти дошёл до кондиции, упиваясь видом до смерти перепуганных нанимателей. Он обещал вернуться по их души, если — когда! — что-то пойдет не по плану. Предчувствие не обмануло, за ними всё ещё должок. Потом была беготня за рыжим мелким, каким-то непостижимым образом позвавшим его по имени, в попытке, подумать только, отчитать. Есть от чего сойти с ума. А после (как вишенка на огромном кремовом торте) ему стреляли в голову. Это показалось забавным. Это оказалось ровно тем последним, долгожданным и необходимым, чтобы окончательно себя отпустить.
Кровь ревела в ушах, мышцы почти рвались от напряжения. О да, всё как он любит, а ещё даже не Рождество. Странный громкий чужак умудрился неожиданно и щедро подарить Ын-Юлю всё, без чего тот жить не мог, и даже — немыслимо! — немного больше. На краткий миг он мог не только видеть, знать, лезвием меча чувствовать, как поэтапно и эффективно разрезать тело перед собой на множество аккуратных кусочков, но и понимать после каждого выпада последней, намертво вцепившейся в реальность частью сознания, что ему не позволят сделать это так просто.
Тот, кто не собирался умирать. Тот, у кого, кажется, и впрямь был шанс выжить. Он играл бы с этим выскочкой, как кошки играют с мышами: долго, и, возможно, даже честно. Балансируя на грани личного безумия, Ын-Юль изо всех сил пытался не сорваться. Хотелось смотреть, до самого конца наблюдать и навсегда запомнить человека, решившего, что сможет дать отпор Палачу.
А потом пришёл Эймэ и ненавязчиво напомнил о контроле.
Ын-Юль просто пошёл за старым другом, которого вот уже два года как все, кроме него самого, считали погибшим, без сомнений и возражений. Не задал ни единого вопроса по дороге, безропотно сел на отведённое ему место, удобно устроившись под тяжёлым взглядом «того-самого-типа». В ответ глядел так же злобно, в душе надеясь, что у кого-нибудь из них двоих нервы всё-таки сдадут. И верно, разговор не клеился, плавно перетекая в третьесортную разборку с использованием холодного и огнестрельного оружия. К чести Ын-Юля, не он ударил первым. К его же стыду, он сразу же об этом пожалел.
Как бы то ни было, Ын-Юль остался с ними. И даже не потому, что Эймэ ему угрожал.
Нет, скорее потому, что он — Эймэ — стал сам на себя не похож, а желтоглазый король-новичок и вовсе оказался подозрительным малым. Странный мальчик Юджин. Чем дальше, тем чаще Ын-Юль замечал, как что-то чуждое этому ребёнку срывалось с его губ, сквозило в движениях, выбивалось из привычной картины мира. Зрелище завораживающее и, вместе с тем, более чем пугающее.
Инстинкты кричали: «Убирайся! Уходи, пока цел».
Не ушёл, конечно же, не ушёл. И спрашивать о чём-либо быстро перестал, Эймэ надёжно оградил мальца от лишнего внимания с чьей бы то ни было стороны. Ын-Юль тогда ещё подумал, что, может быть, мелкое рыжее недоразумение его другу просто… нравится? Ын-Юль слышал о таком. Знал, что хоть и редко, но бывает, что свободолюбивые чачаонги, устав скитаться по миру в одиночестве, объединяются в пары. Он так до конца и не понял зачем, не люди же они, в конце концов. Но пожал плечами и стал приглядывать за Юджином внимательнее. Не хватало ещё, чтобы Эймэ тревожился из-за этой мелкой ерунды.
А ещё был нервный и нахальный тип, от которого, небо видит, лучше держаться подальше.
Вторая и третья их встреча тоже ничего хорошего душевному здоровью Ын-Юля не принесли. Зато добавили бы седых волос, будь такое возможным. И без того белоснежной шевелюре, к счастью, ничего не грозило, но аппетит на нервной почве рос в геометрической прогрессии, король-новичок по этому поводу зверел, а Эймэ только руками разводил, ничего, мол, не поделаешь. Они ведь вроде как на одной стороне, одного короля вон поддерживают, отчего же так хотелось снова и снова смотреть на него взглядом «Мясника»? Лишний раз удержать в голове, как лучше кость отделить от мышц, где удобнее всего надрезать кожу — глупо, но ох как заманчиво.
Засиделся. Всё от того, что он целую вечность торчал на одном месте, ни на шаг не отходя от неудачника-короля с его «папашей». Слишком долго рядом с кем-то. Шумным. Своевольным. Наглым. Есть от чего съехать по фазе.
Нет, не то чтобы иллюзия тихой и спокойной жизни в окружении некого подобия семьи его смущала — это как раз-таки было удобно: Эймэ не спешил сбежать навстречу приключениям; завтрак, обед и ужин готовили себя сами, а вконец обнаглевшему Му Ёну всегда под благовидным предлогом можно было указать на дверь, — но даже на совсем уж непритязательный взгляд «Палача» иллюзия та была слишком хрупкой. Как затишье перед чудовищной бурей. Иногда Ын-Юлю казалось, что он слышит отголоски приближающегося шторма. От этого фантомного звука что-то внутри сворачивалось в тугой комок и холодело.
«Беги отсюда так быстро, как только можешь», — нашёптывали его настырные демоны. Вот только некуда уже было бежать.
Му Ён смотрел на него в такие моменты с немым укором в ярких глазах. Снимал свои «неправильные» очки, будто бы силясь разглядеть что-то за бирюзой Ын-Юлевой радужки, и всякий раз терпел неудачу. Что обнадёживало и злило одновременно.
«Он ведь ужасно наивный, этот Му Ён, — хотелось прокричать. Хоть бы и в лицо новоявленного Второго. — Хоть ты ему скажи, что такие долго не живут! Заботься о нём лучше!»
Юджин только улыбался понимающе и как-то до ужаса пугающе. Ын-Юль шёл ругаться с Му Ёном, чтобы развеять жуткую иллюзию почти-узнавания. Его собственные глаза — в отличие от некоторых — вполне могли угадать намёк на правду даже там, где её решили скрыть. Он не хотел знать. Он хотел только удержать их хрупкую иллюзию тихой и спокойной жизни. Хотя бы на пару лишних секунд.
Ругаться с Му Ёном, к слову, было почти так же упоительно, как и сражаться с ним. Этот дурачок оказался одним из неспособных ни в чём проиграть идиотов.
Поняв это, Ын-Юль поймал себя на том, что развлекается, провоцируя, местами уступая, а после снова напускаясь на бедного парня. С тех пор он перестал — как настоял в своё время Эймэ — неслышно красться следом, шёл только рядом, огрызаясь и донося до сведения, что следить и шпионить вовсе не по его части. Зря, как всегда зря. Подобным образом наивный Баек Чон за бравадой и тоннами пустых угроз умудрился невзначай разглядеть стеснительность, за гипертрофированной опекой своих «детей» — страх снова остаться одному. За ненавистью к Чау Юнгу… что ж, где-то же он должен был набраться своих «отцовских» замашек, но это всё ещё была не та правда, которую Ын-Юль хотел бы о нём знать. В те дни он думал о другом: его интересовал только хруст шеи Му Ёна под пальцами, хотелось знать, с каким именно звуком сломаются его кости, услышать, как тот кричит.
Что ж, со временем узнал. Услышал. Пока держал бьющегося в судорогах чачаонга во время медицинских процедур Сеон Би. Держал и повторял беззвучно который день, как волшебную мантру, «живи-живи-живи». На третьи сутки понял, что слышит, как это слово гулким эхом отдаётся от свода черепа. Признак был, если честно, так себе. На четвёртые Ын-Юль поймал себя на мысли, что больше не уверен в желании Му Ёна любой ценой выживать. Что-то в нём ломалось, таяло прямо под судорожно сжатыми пальцами Ын-Юля. К такому никто оказался не готов. Кроме злого, как чёрт, доктора.
В то время каждый из обитателей дома Второго не спал уже много ночей. Но Ын-Юль тогда сидел у постели умирающего один, потому что сильный. Потому что нельзя оставлять решившего сбежать на тот свет одного, особенно пока есть шанс, что он передумает. «Сейчас решается, выживет он или умрёт», — предупредил, уходя, Сеон Би. «Теперь всё зависит только от него», — сказал их врач. «Возможно, ты последние часы видишь его живым», «не вздумай сходить с ума» — то, чего тому хватило такта не говорить вслух, но Ын-Юль по глазам всё видел. Понял. И говорил с Му Ёном до самого утра. Под рассказанную им уже чуть охрипшим голосом сказку уснула ближе к рассвету вернувшаяся проверить Му Ёна человеческая женщина. Эта нуна верила в Му Ёна, Ын-Юль же себе подобной роскоши позволить не мог и продолжал, продолжал говорить.
Когда ближе к обеду их чернявый идиот открыл глаза и сходу нагрубил потерявшему бдительность Талу, стало понятно, что беспокоиться дальше глупо. Уткнувшись носом в честно отвоёванную у «больного» подушку, Ын-Юль успел подумать, что ему даже нравится Му Ён. Не так, как Юджин нравится Эймэ, но всё же.
После всё закрутилось слишком быстро. Иллюзия повседневной рутины трещала по швам, но всё ещё держалась каким-то чудом. Давала время свести старые счёты, выдохнуть, подготовиться получше к тому, к чему — как все они знали — готовым быть не получится. Тем большей неожиданностью стало то, что Эймэ выгнал его из дома. Ну, как выгнал… Аккуратно спровадил. Жить. К Му Ёну. И дураку понятно: в качестве персональной няньки. Понятно и как-то обидно даже, после стольких-то лет преданной дружбы и совместных тягот. Му Ёну бы возмутиться, встать в кой-то веке на одну с Ын-Юлем сторону, но нет же! Пожал плечами, принял, как должное — вот и весь разговор. Ын-Юль даже сначала растерялся как-то, позволяя копии чернявого идиота схватить себя под локоть и протащить за ворота.
Немного позже выяснилось, что Му Ён понимал сложившуюся ситуацию несколько иначе. В его картине мира, кажется, не было места для не дотягивавшей ни до оскорбления, ни до полноценной заботы выходки Эймэ. Для него привести кого-то в дом было всё равно, что завести домашнего любимца: накормить, присмотреть, проследить, чтобы вёл себя прилично, не рычал на хозяина и не бросался на прохожих. С братом как-то получилось. Как и с Рексом. И если с наивным и добросердечным простаком Хо всё было более-менее ясно, то на что повёлся кот оставалось загадкой.
Его и самого, оказывается, уже долгое время приручали, Ын-Юль заметил, только прожив с близнецами чуть больше недели. Понял, разозлился, потом взбесился и даже разбил пару тарелок, но, в конце концов, просто махнул рукой. Думал: пусть Му Ён делает, что хочет. О том, что по окончании заварушки со Вторым, он снова просто уйдёт, куда глаза глядят, с чистой совестью и в полном соответствии своей природе, он тоже думал. Мечтал, как найдёт какого-нибудь типа, порубить которого на части не составит лишнего труда. Просто и бессмысленно, а главное — абсолютно безжалостно. Никакого предлога, никакого стремления защищать, один только голый инстинкт. Надеялся, что сможет снова жить, как привык.
Ын-Юль размышлял о будущем отстранённо, под утробное урчание задремавшего на коленях кота. Чёрная шерсть лоснилась, мягкостью оседая на загрубевших ладонях. Рекс был тёплым, пушистым, уютным. Тыкался холодным мокрым носом в руку, бодал широким лбом, отгоняя все мысли о далёких, радужных или не самых весёлых перспективах. Косил жёлтым глазом, требуя внимания от задумавшегося о чём-то явно лишнем двуногого, обиженно сопел при попытке снять его с колен.
— А меня он покусал, когда я его погладить попытался, — надулся не пойми как оказавшийся рядом Хо. Ын-Юль дёрнулся, чертыхнулся про себя. Не заметил. Он не заметил присутствия Хо. — И даже поцарапал! А? Ты чего?
— Задумался, — процедил, расслабляясь. Давая вцепившемуся в ноги коту понять, что когти уже можно убирать. Нет, бежать из этого дома точно нужно было при первой возможности, и даже божественная стряпня человеческой женщины аргумент на фоне его, Ын-Юля, беспечности весьма слабый.
— А я говорил, — со всей серьёзностью заявил возникший вслед за братом Му Ён, — что этим диким зверям будет хорошо вместе. Ужин готов, пошли.
Кот мигом стряхнул с себя всю сонливость, заслышав голос хозяина. Соскользнул с нагретого места, тенью прыгнув под ноги Му Ёну.
— Без меня идите, — сказал Ын-Юль, как никогда остро понимая: что-то где-то в его жизни пошло не так, и в сложившейся ситуации есть над чем подумать. Бросил быстрый взгляд на Му Ёна: тот, как оказалось, взял кота на руки и подозрительно уставился него.
— Опять? — то ли устало, то ли зло, то ли встревоженно. Мало ли этих «опять» на ночь глядя могло произойти, да ещё и в полнолуние. Ын-Юль тогда только головой покачал. Не объяснять же этому чудику, что он иногда и просто ноги размять выходит. Некстати вспомнилось, чем его «просто погулять» обычно заканчиваются. Хмыкнул, покачал головой.
Из уважения к уткнувшемуся в Му Ёнову шею чёрному комку, он дошёл до двери, проигнорировав призывно приоткрытое окно. Скорость и ночной воздух привычно выбивали лишние мысли из головы, давая отдых струнами натянутым нервам. Инстинкты… молчали, то ли впервые не зная, что делать, то ли смирившись с неизбежным. Потерял хватку, расслабился, утратил бдительность в этом дурдоме. И когда?! Как водится, аккурат в тот момент, когда случиться может что угодно. Эймэ убьёт и правильно сделает. Осталось только признаться, что позволил себе поставить безопасность его драгоценного «мастера Юджина» ниже, чем… чем, собственно, что? Ответа у Ын-Юля на тот момент не оказалось.
Кто сказал, что от мыслей нельзя убежать? Если двигаться достаточно быстро и долго, то сил на всякие глупости банально не останется.
Вернулся в дом он как порядочный нелюдь. Из чувства противоречия нескончаемым правилам дома Му Ёна, конечно, или просто не желая перебудить местных жителей набегом на явно затосковавший тем вечером холодильник. Тихо запрыгнул на окно отведённой ему комнаты, планируя подремать до утра, а потом так же незаметно сбежать хоть к тому же Джою. Никак не ожидая наткнуться на дремавшего в кресле Му Ёна.
И ведь даже маркера при себе не оказалось, жаль-то как.
— Эй! — начал, по-кошачьи тихо спрыгивая с подоконника. — Эй, ты чутко спишь. Просыпайся и проваливай к себе.
Вымотанным, измученным — вот каким он виделся Ын-Юлю в ночной темноте. Под глазами залегли глубокие тени, а щёки будто чуть впали. Ын-Юль поддался было желанию подойти поближе, получше рассмотреть, но вместе с тем понимал: ему просто кажется. Ночь причудливо выхватила одни черты его лица, смягчив и спрятав другие. Если не присматриваться и не узнаешь толком, тот ли человек перед тобой. В ночи полнолуния вообще ничему лучше не верить.
Му Ён снял очки, сосредоточенно потёр переносицу, крепко зажмурился, медленно выплывая из вязкого забытья. Хриплым голосом заговорил, плохо понимая, к кому именно обращается:
— Мне снился странный сон: в нём было столько крови, я ни говорить, ни даже кричать не мог, а потом… — он сфокусировал взгляд на Ын-Юле, хмыкнул подозрительно, заметив, что тот всё-таки слушал. — Времени сколько?
— Рассвет через пару часов. Выглядишь хреново. Шёл бы ты… спать, — заканчивать фразу пришлось одновременно с щелчком предохранителя. — С тобой никогда не знаешь, то ли извиниться, то ли в рожу дать. Чего хотел?
— Не я таскаюсь непонятно где, — разворчался, надо же. И продолжал без перехода, серьёзно глядя в глаза. Самое обидное, что темнота этому… Му Ёну с его невозможным зрением помехой никогда не была. Спрашивал: что случилось? Почему сам на себя в последнее время не похож? Кого ещё убил, что снова так казнишься? Ну, хоть не бил, как это у них в подобных случаях заведено.
Что ему отвечать, Ын-Юль тогда не знал, ответов так и не нашёл, но и грубить посреди ночи хозяину новообретённого — чтоб его — дома не хотелось. Особенно когда дорога в прежний наглухо закрыта желанием Второго защитить восседающего в кресле гада. Да и ну его, этого Му Ёна, с его внимательными взглядами и хозяйскими замашками, когда Ын-Юль уйдёт, он, возможно, перестанет о Тале даже вспоминать. А это значит — ничего не случилось.
Так тогда и ответил — «ничего». За что получил короткую злую отповедь и подзатыльник. Рука у Му Ёна, что ни говори, была тяжёлая. Но сил сердиться не осталось.
— Ты какой-то вялый в последнее время, — заметил Му Ён, не так и не дождавшись привычной реакции. — Завтра же идём к врачу.
— Ну, хоть не к ветеринару, и на том спасибо, — не сдержался, выдал подобие своей обычной диковатой улыбки. Кажется, Му Ёну не понравилось.
— Что?
— А ты помятый, говорю. И спишь в чужом кресле. Одетый. Вот кошмары и одолели. Подождёт твой допрос до утра, расскажу за завтраком, когда пойму, к чему ты вообще клонишь.
— Вообще-то, — не хорошо сощурился Му Ён, — технически оно моё. Но как угодно, с утра так с утра.
Сказал и пошёл к кровати, устраиваясь поверх покрывала. Ын-Юль даже успел немного расслабиться, предвкушая недолгий отдых под тёплым одеялом, а потому не сразу понял, что не так. А когда понял, так и не нашёлся с ответом. Только и смог, что по ноге гада стукнуть, мол, двигайся, развалился тут. Что странно, Му Ён послушался, дал место, чтобы уставший Ын-Юль, не раздеваясь, рухнул рядом. Спать хотелось жутко, злополучное одеяло из-под Му Ёна доставать не имело смысла, но он и сам был тёплым, как печка, и удивительно живым. Ын-Юль даже с закрытыми глазами мог ощущать, как кровь в его сосудах пульсирует, мышцы потихоньку расслабляются, а грудная клетка опускается и поднимается в такт глубоким выдохам и вдохам. Он обычно не подпускал никого так близко, разве что Эймэ иногда приходило в голову прижаться плечом к его плечу. Но то Эймэ, он вообще понятия о личном пространстве не имел, делом доказал свою живучесть и давно убедил, что пара отрубленных рук погоды не сделают. Или подруга Второго — перепуганный человеческий ребёнок — однажды намертво вцепилась в него, но в тех обстоятельствах её сложно было винить, а ему некогда думать, не то что чувствовать.
Ын-Юль привык держаться от людей на расстоянии длины своих клинков. Его «способность» позволяла видеть и их зашкаливающее сердцебиение, и сорванное дыхание, но всё это ни в какое сравнение не шло с тем, что происходило, когда тёплый Му Ён ворочался под боком. Кончики пальцев покалывало от желания потянуться, коснуться, наконец, мерно пульсирующей под кожей жизни. Он, разумеется, не стал. Ын-Юль и так старался дышать реже, случайная близость горчила на языке привычным солоноватым вкусом, ненавязчиво напоминая, чем много лет подряд заканчивались его контакты с людьми. Их жизни, всегда такие хрупкие, крошились и осыпались под ноги от одного неловкого движения клинка. Он сам не так давно — нестерпимо долгими бессонными ночами — просил Му Ёна жить. Глупо было бы пустить столько усилий по ветру из-за простой неосторожности. Ын-Юль попытался отодвинуться, чем вызвал раздражённое сопение.
— Замри уже и засыпай. Раздражаешь, — не заставил себя ждать сонный шёпот.
— Уснёшь тут, — сердито выдохнул Ын-Юль и тут же об этом пожалел. Ощущение, что ситуация в корне неправильная, усилилось, но он уже слишком хорошо знал Му Ёна, чтобы верить, будто он так просто встанет и пойдёт досыпать к себе. — Ты тоже, кстати.
— Всё ты. Говорят, долго заснуть не могут только те, у кого совесть не чиста.
— О, знал бы ты, — оскалился Ын-Юль в потолок. — Родился бы лет на семьдесят пораньше…
— Это ты мне сейчас сказку пытаешься рассказать, или намекаешь, что без боя не уснёшь? — как-то даже оживился Му Ён.
— Сказку? Знаю одну. Про кроличью печень!
— А… ты всё про еду.
— Заткнись и спи, — попросил Ын-Юль, за что тут же получил локтем в бок. Вот и поговорили. — Ничего ты не понимаешь, там ещё и черепаха была.
— Это, конечно, полностью меняет дело, — приглушённо хмыкнули сбоку, — но не мог бы ты просто сказать…
Он не мог бы. Всё, что он мог — отвернуться от навязчивого типа и отодвинуться подальше. Но не рассчитал, что тот придвинется следом, да ещё и лбом прижмется между лопаток. Как тот кот. Только кот не вызывал внезапных наплывов раздражения.
— Эй, ты же в курсе, что я большим терпением не отличаюсь, склонен к агрессии и периодически теряю связь с реальностью? — на всякий уточнил Ын-Юль.
— А ещё обжора, каких поискать, не внушаешь доверия и дико бесишь, — с энтузиазмом подержали его. — Спокойной ночи.