* * *
Новый вызов от директора пришелся на конец октября, когда Северус уже перестал давать зелья Волхову. За прошедшие пару недель без приема Сна без Сновидений и его личного лекарства от синдрома ничего выходящего за рамки с Вадимом не происходило. И за это стоило сказать спасибо Малфою. Северус и знать не хотел, чем они занимались, но благодаря этому целитель чувствовал себя сносно. Разве что настрой был все таким же ровным, равнодушным даже. Не сказать, что Снейпа полностью удовлетворил результат отношений этих двоих, все-таки Волхов оставался каким-то непривычно замороженным, но плюсы были налицо. Как докладывал Драко, Вадим перестал путать сон и явь, а редкие эмоциональные скачки происходили без магических выбросов, и это было главное. Встреча с Альбусом началась с распития традиционной чашки чая, на сей раз почему-то зеленого. — Итак, Альбус, вам хватило времени выяснить все, что вы хотели? — поинтересовался зельевар деловым тоном. Директор кивнул. — Прости за задержку, Северус, я не думал, что все так затянется. Но я смотрю, мальчик больше не сходит с ума. Позволь поинтересоваться, как вы вышли из положения? Снейп неприятно усмехнулся. — Отношения. Ваш мальчик завел себе любовника. Альбус поперхнулся. Глаза его расширились. — Уж не хочешь ли ты сказать, что вы с ним… — Нет! Мерлин, нет! Вы не так поняли, Альбус. Волхов завел роман с ровесником, не стоит переживать на этот счет. Директор откинулся на спинку кресла. — Ну что ж... Это хорошо, что Вадим нашел… выход, — замялся директор, — но в свете новых фактов эта связь… грозит нам неприятностями. А, то есть против связи профессора и ученика Дамблдор ничего не имел? — Что вы имеете в виду? — сразу насторожился Северус. — Я зайду издалека, Северус. Понимаешь, — Альбус отставил чашку и переплел пальцы нервным движением. — Люди с синдромом Грин — проводники. Причем проводники колоссальной магической мощи. Ты видел это, когда Вадим устроил бурю, помнишь? Северус кивнул. — Обычный волшебник имеет в своем магическом поле своеобразный узел, максимум два. Это посредники между аурой мага и концентратором, сиречь волшебной палочкой. А у людей с синдромом Грин таких узлов много. Чем их больше, тем на более удивительные вещи они способны. Но к сожалению, как ты помнишь, они очень чувствительны к любым магическим проявлениям и поэтому не способны жить в нашем мире. Я нашел информацию о том, что в древности такие как Вадим становились жрецами и друидами. Иногда они удалялись от мира и считались святыми, отшельниками. Творили чудеса. Их всех отличало одно — они никогда не жили в магических местах постоянно, появляясь там только для проведения обрядов или ритуалов. — Я почти все из этого знаю. Вы выяснили что-то еще? Почему вы считаете Волхова опасным? — Не торопись, Северус, я дойду до этого момента. Терпение, — Альбус отхлебнул из чашки и продолжил. — Такие маги всегда жили вне магического мира. Многим магам это не нравилось. Люди, способные на чудеса, всегда вызывали зависть, они постоянно были на виду у магглов. И в конечном итоге Инквизиция начала охоту на ведьм во многом из-за них. Северус хмыкнул и кивнул. Подробности позорного поражения магов на истории магии скромно опускались. В учебниках Министерство предпочитало печатать веселые истории о том, как колдуны и ведьмы глумились над магглами, аппарируя с места казни или накладывая на себя заклинание заморозки, как Венделина Странная. Про то, что как раз-таки маглорожденные колдуны создали орден Святой Инквизиции, который отравлял магам жизнь вплоть до появления Волдеморта, Министерство предпочитало молчать. Обыватели до сих пор не знали, что эпидемию драконьей оспы вызвали инквизиторы и что именно Волдеморт был тем магом, который навсегда избавил их мир от источника заразы. Инквизиция, загнавшая волшебников практически всего мира в подполье и державшая их в страхе почти восемьсот лет, была не просто уничтожена — ни одна церковь никогда даже не вспомнит о существовании магического мира. И пусть Министерство Магии сейчас умалчивает его заслуги и цели войны, не давая маглорожденным даже подумать о новом объединении. Не важно, что Волдеморт возродился безумцем и на человека похож весьма отдаленно — древние семьи запомнят его навсегда. И как поистине великого мага, и как кровожадное чудовище, каким он стал после возрождения. — И, если их убивали или пытали, они проклинали всех вокруг. Магглы об этом не знали. Когда был разгар охоты на ведьм, под раздачу первыми попадали обладатели синдрома Грин… — Чума, — пораженно выдохнул Северус. — И не только, — подтвердил Дамблдор. — Оспа, сифилис — добрая половина эпидемий тех времен была вызвана адептами зеленого пути, которые умирали насильственной смертью. Маги поначалу пытались их спрятать, но в магических местах те быстро сходили с ума, принося столько же разрушений и смертей, как у магглов, если не больше. После пары печальных случаев Совет Лордов постановил, что носителям синдрома запрещено селиться в местах силы. Тогда они носили другое название — адепты зеленого пути. Уже Вадима газеты растиражировали как носителя синдрома Грин. Я специально уточнил у мистера О’Фея. На самом деле, все могло сложиться иначе, наткнись О’Фей на книгу со старым названием. Он упоминал зеленый путь, но в официальном заключении, подшитом в личное дело, значится только синдром Грин. Вадиму бы не позволили учиться в Хогвартсе, будь он хоть трижды записан в Книгу душ, если бы до лордов дошла правда. Возможно, не сразу, но в конце концов кто-то бы вспомнил старый закон. А его до сих пор так и не отменили. — Вот как, — с кривой усмешкой подытожил Северус. — А от Волхова, значит, эту информацию вы скрываете нарочно, ведь он сразу воспользуется этим, чтобы уйти из магического мира. Ведь он никогда не хотел оставаться здесь. — Да, верно, и ты ему этого тоже не скажешь, Северус, — не смутился директор. Северус скрипнул зубами. Да, прямой запрет Дамблдора он обойти не сможет и будет молчать. Не скажет. Но намекнет, однозначно. Эта информация нужна Вадиму. — Единственный случай, который описан в книгах, когда носитель синдрома остался жить в магическом мире, был в пятнадцатом веке в Румынии. Тогда спутником адепта стал маг. В остальных случаях это были магглы, очень редко — сквибы. Хотя в связке с адептом сквиб обретал возможность колдовать. Можно предположить, что спутником стал самый сильный волшебник в окружении того адепта — тот, кто смог замкнуть все чувства и ощущения носителя на себе. Образовать замкнутую систему. Сохранились свидетельства, что адепт, резонируя с аурой мага, в разы усиливал его. Своеобразный симбиоз, защитный механизм от агрессивной окружающей среды. Адепт получал возможность спокойно жить в магическом мире, а его избранник становился сильнейшим, первым среди равных. И всем в глазах носителя синдрома Грин. Единственной целью и смыслом жизни. Без них они просто сходили с ума. Ради своих спутников адепты были готовы на всё. На всё. У Снейпа внутри что-то екнуло и неприятно сжалось. В желудок будто провалился ледяной ком, а горло сдавило спазмом. « — …Всё-таки ты мазохист, как Русалочка у Андерсена. — Всё для прекрасного Принца. Ехидная усмешка на губах. Вадим старается не показывать, что ему больно стоять. Его твердые пальцы зарываются в волосы, и от макушки до пят по телу разливается удовольствие…» Вот значит, что это такое. Северус — идеальный партнер Волхова. Тот самый спутник. Да, опасность, как для него, так и для Вадима, впрочем, и для всего магического мира островов была действительно нешуточная. Стоило только чему-то случиться с Северусом — и Хогвартс получит разъяренного безумца, потерявшего контроль над силой от боли и гнева. К чести мальчишки стоит признать, что он постарался подстраховаться всеми возможными способами. Даже провел ритуал с жертвоприношением, чтобы защитить Северуса. — Вспомни, когда ты впервые увидел восторг в глазах мальчика? — спросил Альбус. Первый урок… Полный обожания взгляд… «Зелье идеально»… Директор все знал. — Я понял, директор. Чего вы ожидаете от меня? Каких-то действий? Альбус, прошу, скажите, что нет, — голос сипел, и Северус потянулся сделать глоток, но обнаружил, что чай уже закончился. Северус даже не представлял, что ему теперь делать и как ко всему этому относиться. Одно дело, когда поклонник — влюбленный мужчина в теле подростка, готовый к сотрудничеству, несмотря на отказ, и совсем другое — когда этот поклонник может устроить эпидемию неизлечимой гадости. Это здорово напрягало, а моральные вопросы и принципы вообще меркли на этом фоне. — Нет, не жду. Успокойся, Северус, я просто хочу, чтобы ты был как можно осторожнее, — Альбус задумчиво посмотрел в окно. — Синдром Грин в тех редких случаях, когда удавалось его исследовать, описывают как непостоянное явление со своеобразными пиками. Пик — максимальная концентрация силы, которую способен провести через себя носитель в один момент. Как заклинание, проходящее через палочку. И во время пика адепт не может, как правило, самостоятельно справиться с этим. Ему либо нужно покинуть место силы, либо… связать себя со своим спутником. Но так совпало, что во время первого спонтанного выброса — пика — единственным подходящим человеком для Вадима был ты. Взрослый маг со сформировавшимся узлом и большей силой, чем у остальных. Возможно, есть еще факторы, о которых мы не знаем, ведь чаще всего адепты выбирали себе магглов. Возможно, связь вообще не зависит от магической силы, а от силы воли или чего-то другого. Кто знает… Дамблдор махнул рукой, и чашка снова наполнилась. Северус автоматически отхлебнул. Не любовь, а всего лишь магическая привязка. Ведь до первого урока Вадим на него обращал внимания не больше, чем на любого другого преподавателя в школе. Неважно. Пусть. Так даже лучше. Так легче. И наконец-то стало ясно, за какие заслуги Вадим его полюбил. — То есть, он выбрал меня только потому, что рядом не оказалось больше никого подходящего? — Да, случай нетипичный донельзя, ведь обычно выбирается партнер противоположного пола, ведь он предназначен для продолжения рода. Но да, ты определенно спутник Вадима. На первом курсе он только обозначил связь и, возможно, со временем сумел бы переключиться на кого-то еще, однако тем летом опекунов Вадима убили, и я отдал мальчика тебе. Ты замечательно справился с его депрессией, но это также укрепило вашу связь, образовав эмоциональную зависимость. Свою роль сыграло и то, что после того случая с василиском ты все время находился рядом с ним. Это уникальный случай, на самом деле. Миф об истинных партнерах имеет под собой реальное явление! — директор посмотрел на убитого Снейпа и лукаво улыбнулся. — Северус, ты что, расстроен? — А что мне, радоваться, что ли? — огрызнулся зельевар. — А, то есть мне показалось, что ты расстроен тем фактом, что мальчик влюбился лишь потому, что у него не было выбора? — Не мелите чепуху, господин директор! — отрезал Снейп. — Меня расстраивает тот факт, что со мной подобное вообще произошло. — Хм. Ну, что же… — Дамблдор задумчиво пригладил бороду. — Он же не преследует тебя, старается помогать, не ведет себя как одержимый, не устраивает сцен ревности и глупых поступков не совершает — словом, ведет себя вполне прилично. С одной стороны, это хорошо. Пока связь находится в таком подвешенном состоянии, есть шанс, что он сможет пережить самый неблагоприятный расклад и переключиться на другого мага. С другой, пока связь нестабильна, Волхов будет продолжать оставаться также нестабильным. И это намного опасней… возможных последствий. Ты понимаешь, Северус? — остро взглянул на него старик. О да, Северус понимал. Четыре дня. Четыре жутких дня Вадим самым натуральным образом тихо сходил с ума. Что могло случиться, не начни Северус давать ему зелья, представлять не хотелось категорически. Спасибо Малфою, они с Вадимом сошлись очень вовремя. Как-то слишком вовремя… — Директор, всё, что вы мне сейчас рассказали… Возможно, что Темный Лорд знает это. — Почему ты так решил? — нахмурился Дамблдор. — Мальчик, с которым встречается Вадим — Драко Малфой. Он искренне симпатизирует Волхову… — Но его симпатия не исключает приказа, — догадался директор и тяжело вздохнул. — Да, порой самые светлые чувства являются причиной самых темных поступков. Слепая вера не дает разглядеть уродство идеала. Взгляд голубых глаз затуманился, погрустнел. Дамблдор рассеянно погладил край чашки и снова тяжело вздохнул. — Северус… Я понимаю и чту твои чувства к Лили. Это лучшее, что в тебе когда-либо было и есть, но… Мальчик не должен попасть в руки к Темному Лорду, даже если придется пожертвовать личным. Северус с тоской посмотрел на дно своей чашки. Но нет, чай не содержал никаких галлюциногенов, и Альбус сказал именно это. Похоже, слухи о дружбе директора с Гриндевальдом имели под собой веское основание в отчетливых голубых тонах. Сначала это чертово напророченное снарри, а теперь… Вот это вот всё! Иначе с чего вдруг Дамблдор пытался подсунуть в постель сначала Поттера, а теперь о Волхове заговорил? Остро захотелось убежать к себе в покои и забиться под кровать. Он одним глотком осушил чашку. Увы, там по-прежнему был всего лишь чай, а не что-то покрепче. Вроде виски. — Вы хотите подложить Волхова в мою постель, — заключил Снейп и злобно вдавил чашку в блюдце. Фарфор жалобно треснул. — Чтобы истинный целитель оставался в своем уме и не угрожал магическому миру Великобритании, чтобы следить за ним и в любой момент, независимо от исхода войны, на него повлиять. Или избавить мир от угрозы. — Откровенно говоря, твоя кандидатура оказалась несколько неожиданной. Изначально, до того, как ты сказал о Драко, я планировал привязать мальчика к отпрыску одной из лояльных Ордену семей, однако это невозможно. Вадим рискует сделать неправильный выбор, — признался Дамблдор с самым невозмутимым видом. — И не нужно сгущать краски. В первую очередь я думаю о вашем благе. Так как ситуация требует срочных мер, я склонен признать, что это пойдет на пользу вам обоим. Ты сможешь уберечь целителя от импульсивных поступков, а он сделает для тебя всё. К тому же, я беспокоюсь о тебе. Ты так долго был один, а с Вадимом вы уже нашли общий язык… И ты испытываешь к нему весьма теплые чувства… — Теплые чувства? Теплые чувства?! — разъярился Снейп. — Он мне как младший брат! Я никогда, даже в самом лютом бреду не представлял его с собой в постели! Вы вообще понимаете, что только что приказали мне, профессору и декану, разбить парочку пятнадцатилетних учеников, соблазнив одного из них? Я далеко не святой, но это просто за гранью добра и зла! Это даже звучит отвратительно! — Северус, успокойся, выпей еще чаю… — К черту ваш чай! И вы идите к черту! Я буду оберегать и защищать Волхова всеми силами, но не ждите, что я буду трахать его по вашему приказу и делать счастливый вид! Вы переходите все границы! Северус орал долго и самозабвенно, выплескивая всю свою злость. Дамблдор слушал молча, внимательно. И когда слова кончились, он подлил еще чаю, не обращая внимания на полный бессильной злобы взгляд, и бодро заговорил. — Я понимаю твоё негодование, Северус. Это непростительно — взваливать на тебя еще и это. Но подумай. Просто подумай! Ты знаешь, как опасна твоя работа. Ты наверняка уже понял, что твой шанс пережить войну крайне мал. Любовь этого мальчика — дар. Тебе удивительно повезло, Северус. Лучшей защиты, чем Вадим, я для тебя и придумать не могу. Никто не посмеет тронуть спутника истинного целителя при любом раскладе. Максимум, что тебе грозит — изгнание. Я не требую, чтобы ты вступал с ним в любовные отношения прямо сейчас. И не требую любить его как Лили. Просто… будь помягче. Присмотрись. Мальчику будет достаточно от тебя лишь надежды, чтобы закрепить связь. Надежда привязывает крепче любви. Директор в своем репертуаре. Шанс на спасение и спокойную жизнь — он знал, чем надавить. Вот только целитель и так уже повязан клятвой. Сейчас Северус хотел всего лишь его уберечь от всех этих интриг. Он ему в этом поклялся. А в таком случае закреплять намеченную связь никак нельзя. Так у Вадима еще был шанс. — Хорошо, — Снейп обессиленно прикрыл глаза. — Это… приемлемо. Из разговора можно было сделать вывод, что Дамблдор не подозревает об их с Волховым сотрудничестве. И это было хорошо. С остальным они справятся. Честно говоря, Северусу очень хотелось промолчать и закрепить связь тайком, чтобы никакие Малфои не посягали на его союзника, чтобы Вадим точно не вздумал уклоняться от своих обещаний. На первый взгляд выбор, стоящий перед Северусом, был крайне призрачен, но на самом деле — принципиально важен. Это был выбор в первую очередь перед самим собой. Либо он мог воспользоваться незнанием мальчишки и применить его таланты себе на пользу, скрыв истинную природу его отношения, либо открыть все карты и говорить всё как есть, без прикрас, отказываясь от такой соблазнительной связи в пользу безопасности… Северус скомканно попрощался и вышел за дверь. Горгулья за его спиной проворчала что-то о вежливости и встала на место. Звук шагов гулко разносился по всему коридору. Северус ускорился, входя в любимый ритм, и свернул в сторону подземелий. Сквозняк обдал порывом холодного ветра, хлопнула мантия, развеваясь. В темном окне, озаряемом светом факела, мелькнуло отражение стелющегося за спиной длинного вороного крыла на тонком серебристом полотнище. Вот уже который год волшебный шарф спасал от вечного холода школьных коридоров. Пальцы сами потянулись к шее погладить текучую ткань. Выбор был сделан. Волхов заслуживал честности. Нельзя утаивать от него настолько важную информацию. Он должен знать природу этой болезненной любви. И стоит смотреть правде в глаза. Вряд ли целитель захочет с этим что-то делать. Что ж, Северусу не привыкать быть мерзавцем. Он защитит его любой ценой.* * *
У него были необыкновенные руки: твердые, гладкие и очень чуткие. Они с одинаковой уверенностью как причиняли боль, так и дарили нежность. У него были очень вкусные губы. Они потрясающе поддавались напору и в нужный момент проявляли упрямство. У него был очень чувственный голос и серебристый смех. Его шепот пускал мурашки по спине, обещая острое наслаждение на грани с мукой. У него был запах холода, грозовой свежести и озона — ненавязчивый, свободный. Как он сам. За его искренний смех я был готов простить ему практически все. В такие моменты он становился открытым и настоящим, сбрасывая свою холодную надменную маску. Он с небрежной легкостью врывался в подземелья и вел меня на улицу, к озеру или опушке Запретного леса. И от его улыбки серый промозглый октябрь превращался в прекрасную пушкинскую осень. Рядом с ним всё становилось таким — воздушным, чудесным и бессмертным. Словно прошлого и будущего никогда не существовало, а был только застывший миг настоящего. Отступали тревоги и заботы, а проблемы становились приключениями. Будто за ним стелился шлейф из сладкого, невесомого забытья. Как в какой-то сказке. И от этого изнутри рвалось что-то возвышенное и неимоверное, отчего мне постоянно хотелось читать ему стихи. Мы с ним легко начали и могли в любой момент столь же легко и просто закончить это странное волшебство. И такая свобода — быть вместе или расстаться — подарила простор и долгожданный покой. Наконец-то можно было вздохнуть полной грудью. Малфой — зачарованный принц, сын Снежной королевы, умудрившийся одним своим поцелуем потушить внутри тот пожар из магии, сомнений и страстей, который сводил меня с ума. По щеке невесомо скользнуло что-то нежное и щекотное. Немного покружило по скуле, опустилось к уху и пробежалось по подбородку к губам. Я улыбнулся. — Когда ты спишь, меня разрывают эмоции. Я никак не могу понять, то ли мне хочется стать твоей подушкой, то ли придушить тебя этой подушкой, чтобы ты навеки остался таким, — тихо прошептал Малфой. В руках у него было белое пуховое перо. Видимо, наколдованное, как и тахта, на которой мы бесстыдно занимались всякими непотребствами. — Что тебе снилось, Вадим? — Ты. Малфой польщенно хмыкнул, заглянул в душу серебристым взором, провел рукой по запястью и потянул его к своей шее. Я вспомнил, в каком восторге он закатывал глаза, когда моя ладонь сжимала ему горло, и погладил небольшие синяки на его сливочной коже, пропустил сквозь пальцы мягкие платиновые пряди. Малфой прикрыл веки и выдохнул, почувствовав тянущую боль в волосах. Кто бы мог подумать, что мазохизм в этом семействе — фамильная черта? Я мимолетом глянул на наручные часы и разжал кулак. Мы пропустили обед. — Нам надо идти. Пропустим трансфигурацию. — Ну, и черт с ней! — небрежно бросил Малфой и потерся щекой о ладонь, напрашиваясь на ласку, как кот. — У тебя теория, а я и так всё знаю. — Я плохо на тебя влияю, — сокрушенно вздохнул я. — Чистопородный лорд, волшебник, годами не ступающий на презренную маггловскую землю — и вдруг черт! На шее что-то чесалось. Я потер её и уставился на покрасневшие пальцы. Царапина? Надо же, я и не заметил. Малфой хмыкнул, наклонился и медленно, с оттяжкой лизнул эту царапину, отчего её защипало. Кажется, или его на самом деле уносит от вкуса крови? — Я не настолько стар, безнадежен и отстал, — пробормотал он, причмокнув. Взгляд не отрывался от моей шеи. В голову полезли вычитанные еще в прошлой жизни истории о том, что сиды Неблагого двора не брезговали человечинкой. Почему-то это не пугало, а добавляло остроты. — Тем более его грех не выучить, когда ты так часто повторяешь это слово. Я охнул, когда в шею вонзились острые зубы, посылая по телу волну удовольствия вперемешку с болью. Малфой зализывал эту проклятую царапину, урча от удовольствия и весьма возбуждающе сопя в ухо. — Черт! — Что и требовалось доказать. Эту самодовольную усмешку так и хотелось стереть с губ, и я её поцеловал. Серебристые глаза сыто сощурились. Вот уж вправду, чистопородный сид… или как там их официально называют? Туата. — Всё! Никаких больше уроков!— объявил Малфой, аккуратно застегивая на мне рубашку. — Пошли лучше на кухню. Я тебя научу пить Шардоне и есть устриц. — Где в Хогвартсе ты найдешь Шардоне? А уж тем более устриц? — О, mon ami, в Хогвартсе волшебники рода Малфой могут достать всё. И он сдержал слово. Как оказалось, Малфои — существа запасливые и предусмотрительные. Тайничок под чарами стазиса снабдил нас бутылочкой превосходного вина, а домовики с радостью сгоняли за устрицами. Не прошло и получаса, как перед нами лежала небольшая корзинка. Похоже, эльфы притащили их прямиком от рыбаков. Устрицы выглядели свежими, влажно поблескивали и слегка пахли морем. На берег озера мы не пошли, в Запретный лес тоже. Малфой был, конечно, беззаботен, но не до такой степени, чтобы распивать спиртное на виду всей школы. Он вывел меня на парапет одной из башен и парой взмахов палочки создал нам круглый столик со стульями. Из воздуха соткались два бокала, ведерко со льдом, в которое погрузилась бутылка, и прочие приборы. Его колдовство было преисполнено небрежного изящества. Ветер трепал его платиновые волосы, умудряясь не портить прическу. Он был удивительно гармоничен здесь, на высоте, среди воздуха и прохладного сырого ветра, на фоне свинцово-синего неба и золотисто-багряных всполохов листвы Запретного леса. Само совершенство. Я любовался и очаровывался им с охотой уставшего от жажды бедуина, набредшего на оазис. Он шутил, вызывая ответную улыбку, учил разбираться в вине и в подробностях рассказывал о том, как правильно есть устриц. Я посмотрел, как беззащитно дрожит прозрачное тело моллюска от лимонного сока, и признался: — Будь я не целителем, а каким-нибудь ювелиром, я бы это есть не стал. Как-то оно не очень аппетитно выглядит. — Это деликатес! — Верно. И на несчастье этого морского гада, я не брезглив. Я втянул в рот содержимое раковины и замер, задумчиво прислушиваясь к сигналам языка. Создалось полное ощущение, что во рту оказались сопли с лимоном и морской водой. Понятно, почему её жевать не рекомендуется — потому что делать это решительно невозможно. Я мужественно сделал глоток, и бедная устрица рухнула в мой желудок, чтобы через двадцать минут помереть там от асфиксии. Малфой с интересом следил за выражением моего лица. — Ну, как? — Знаешь… — я судорожно глотал вино. — Крестьянская кровь моих предков, которые столетиями жили у пресных рек, как-то… не воспринимает таких изысков. Малфой хохотнул и с видимым удовольствием съел свою устрицу. — Это не предки — это ты ничего не понимаешь во французской кухне. Я ложечкой выковырял очередную устрицу из раковины и отправил её в рот. Малфой удивленно моргнул. — А зачем продолжаешь есть, если не понравилось? — Ну, не умирать же той первой устрице в одиночку? Тем более, еда сытная. Чистый белок! — я выхлестал вино из бокала. Взгляд у него стал цепким и странным, когда в мой рот отправилась третья устрица. — Вадим… Извини за вопрос, но… Ты голодал? Я отложил пустую раковину. — Почему ты так решил? — Тебе не понравились устрицы, но ты их ешь, потому что они сытные. А еще ты всегда носишь с собой еду. Все думают, что это просто мера предосторожности, тебе ведь подливали зелья, но… Я только сейчас понял, что вся твоя еда — продукты длительного хранения. Я опустил взгляд. Малфой попал в точку. Моё детство, то далекое детство, когда я был настоящим ребенком, пришлось на девяностые. А мои родители были простыми людьми не самых высокооплачиваемых профессий: врач и милиционер. Огород был небольшим, коз у нас украли. Спасибо соседям и родне, которые делились молоком и яйцами, и лесу за грибы, ягоды и даже иногда настоящую дичь. Чтобы не загнуться, мы пахали всей семьей, в том числе и я, на тот момент настоящее семилетнее дитя. И мои гастрономические капризы как-то очень быстро прошли. Сомневаюсь, что они вообще были. Какие капризы, если поесть хоть что-то, да еще целых три раза в день — уже счастье? Потом, конечно, всё постепенно наладилось, но смотреть на пустой холодильник я не мог никогда. Детская привычка таскать в сумке хоть какое-нибудь печенье или козинак в студенческие годы вернулась, а потом подкрепилась попаданием сюда. Стоуны были хорошими людьми, но на наказания в виде лишения ужина я несколько раз нарывался. — Это магглы тебя морили голодом? — проницательно спросил Малфой. В голосе его слышалась тщательно подавляемая злоба. — Приют? Я наслышан об их традициях… — Никто меня нарочно голодом не морил, — твердо сказал я, поднимая голову и глядя прямо в посуровевшие глаза. Дыхание перехватило. В горле как будто врастопырку застряла злосчастная устрица, пытаясь спасти свою жизнь. Я заинтересованно уставился на озеро, попивая вино. Отсюда открывался потрясающий вид. И Шардоне такое вкусное, гораздо вкуснее морских гадов. Малфой потянулся через стол и сжал мою руку. Я искоса глянул на него и лукаво улыбнулся. — Но раз среди европейской аристократии считается деликатесом еда средневековых голодающих французов, могу угостить замечательным эрзянским блюдом, которое частенько ели в голодающем Поволжье двадцатых и сороковых годов. Запеченные мыши с лесными грибочками и ревенем, конечно, не дотягивают по степени изысканности до улиток и лягушачьих лапок, но кто знает, может, если бы вторая мировая растянулась еще лет на десять, мы бы выдумали что-нибудь еще, а потом втюхали вам это как национальный деликатес? Малфой совершенно неаристократично поперхнулся вином. Я злорадно расхохотался, глядя на его позеленевшее лицо. Он посмотрел на меня, посмотрел на устриц. — Мыши с лесными грибами? Серьезно?! — Ну, вы же едите устриц и всякие потроха. Шотландский хаггис я до сих пор не перевариваю, русская няня гораздо вкуснее. И раз уж мы заговорили об изысках… Я как-нибудь угощу тебя холодцом с хреном, тебе должно понравиться. И свиным салом. С черным хлебом и чесноком. Лицо Малфоя было неописуемо. Наверное, такое же выражение было на моём лице, когда во рту очутилась устрица. Месть — это не только холодное блюдо, но и самое вкусное.