Doesn't hurt.

Кёнсу больно. Только уже не физически, а морально. От собственной никчёмности. Кёнсу плачет каждую ночь. Только тихо, пытаясь скрыть свои боль и слёзы в мягкой подушке, которая за ночь становится уж слишком мокрой. А Чанёль молча обнимает его сзади, с осторожностью, будто фарфоровую куклу, притягивая к себе. Чанёлю тоже больно. Может быть, даже больнее, чем Кёнсу. Может быть, в тысячу раз больнее. Но он все равно грустно улыбается, каждое утро, чувствуя, как ноет в груди, когда он испуганно замирает на одном месте, только проснувшись, и подолгу прислушивается к дыханию. Кёнсу дышит тихо. И альфе кажется, что с каждым днём его дыхание затухает все сильнее. Кажется, что готов умереть, когда сердце пропускает удар за ударом, и он тяжёло опускается на подушку, закрывая глаза. И так подолгу лежит рядом, разглядывая любимое лицо напротив. Чанёль старается запомнить каждую черту, каждую мокрую после долгих слёз ресничку своего омеги, и с мучительно болезненной улыбкой чувствует, как медленно умирает сам. Запах Кёнсу, как и он сам, увядает с каждым днём, но Чанёль всё равно каждый вечер утыкается носом в его шею, стараясь запомнить, как пахнет истинный. Запомнить до мельчайших подробностей, даже несмотря на то, что уже никогда не сможет забыть. Ни омегу. Ни его тёплый весенний аромат, сейчас ставший по-осеннему печальным, словно опавшие когда-то листья. Словно почти зелёные, но уже мёртвые осенние листья. Без какого-либо намёка. Чанёль просто должен запомнить. Чанёль должен знать, что у него ещё есть немного времени. Кёнсу на это каждый раз только печально улыбается, медленно прикрывая глаза, и слабо тянет альфу на себя. — Чанёль? — омега уже давно не говорит, что любит, потому что не должен держать, потому что у альфы должен быть выбор. Но Чанёль прекрасно знает, что любит, и его не нужно просить дважды. — Я тоже люблю тебя, — нависая сверху, Чанёль выдыхает тихо-тихо, и упирается локтями в подушку по обе стороны от головы омеги. Сейчас Кёнсу красивый. Кёнсу всегда красивый. Чанёль снова жадно ловит взглядом каждый жест истинного, каждую лёгкую улыбку. И сейчас, альфе кажется, что всё хорошо, что это всё тот же вредный омега, который ещё год назад язвил и подшучивал над Чанёлем, кидал в сторону альфы взгляды из-под бровей, заливисто смеясь. Его личико сейчас спокойно. И Чанёль, тихо выдыхая, накрывает пухлые потрескавшиеся губы своими, мягко утягивая в поцелуй. Омега только хлопает глазами. А Чанёль думает, что они стали ещё больше на худом и сейчас особенно бледном лице. — Ты пил таблетки? — спускаясь поцелуями к холодной шее, Чанёль снова спрашивает тихо, большими ладонями аккуратно оглаживает худые бедра, чувствуя, как омега под ним одобрительно вздыхает, закусывая нижнюю губу, и чуть выгибается навстречу прикосновениям. Кёнсу медленно кивает. Забывать про таблетки он не может. Да и альфа всегда стоит над ним, ожидая, пока гора обезболивающих таблеток не будет запита водой. А потом поднимает руки, оплетая плечи любимого, крепче притягивая к себе. — Всё хорошо? У тебя ничего не болит? Чанёль медленно забирается горячими ладонями под футболку омеги, болезненно вздыхая от осознания того, что у Кёнсу рёбра теперь выделяются ещё сильнее. Омега снова выдыхает и кивает головой. Только не понимает, с чем соглашается. Ему хорошо… Правда. В такие редкие минуты правда хорошо. Чуть вздрагивая от мурашек, сразу разбежавшихся по всему телу, омега медленно тянет футболку альфы вверх, губами припадая к горячей коже, мягко подаваясь бедрами вперёд, как бы намекая на то, что ему не хочется больше ждать. Прикрывает глаза и снова утягивает в поцелуй, почти ничего не чувствуя вокруг. Только Чанёль. Только его горячие руки. Прикосновения. И поцелуи. Всё сразу становится таким интимным, когда альфа, выдыхая и водружая два пальца в рот, медленно разводит его худые коленки, целуя впалый животик, а затем, медленно оглаживает колечко мышц, наслаждаясь тем, как омега, совсем привычно, дрожит под ним, сжимая тонкими пальцами белые простыни. — Я тоже тебя люблю, — запоздало выдаёт Су, и толкается навстречу пальцам альфы, чем добивается от самого себя тяжёлого стона. Чанёль дышит через раз, боясь даже шевелиться, и омега сам нетерпеливо качает бедрами. Ему как воздух необходимо, чтобы истинный сейчас просто забыл обо всем. О болезни. О страхе. Чтобы отпустил. И Чанёль отпускает, предельно аккуратно шевеля пальцами внутри омеги и уже закатывая глаза от узости своего маленького и такого открытого сейчас перед ним мальчика. Дыхание учащаеся. Становится жарко. Да и альфа уже не боится навредить, перемещаясь настойчивым поцелуем к губам омежки, чуть покусывая, чем выбивает новый стон из выгибающегося под ним Су. Только вот не может понять, виноват ли в этом поцелуй или его пальцы. Но омега, уже не смущаясь, разводит перед Чанёлем колени, немного всё же краснея из-за того, что он всё ещё одет. — Ты уверен? — тихо шепчет Чанёль, чуть наклоняясь и шепча над самым ушком истинного, вынимает пальцы и сдерживается, чтобы не облизнуть их, ведь этим можно смутить ещё сильнее, а Чан боясь, что это будет их последний раз, старается быть наиболее осторожным в своих движениях и жестах. Кёнсу не отвечает, тихо хныча. Он прекрасно знает, что Чанёлю не нужно его разрешение, и послушно ждёт, пока альфа стягивает домашние мягкие штаны сразу вместе с бельём, быстро проводя ладонью по уже затвердевшему члену, ещё сильнее возбуждаясь от того, что омега сейчас так невинно кусает губы в ожидании. — Кёнсу-я… Малыш, — Чанёль снова нависает сверху под тихий полустон омеги, и чувствует, как дрожит сам, когда его запястья настолько крепко, насколько только может сейчас Кёнсу, обхватывают маленькие ладошки. И альфа даже не может подложить под своего омегу подушку, ведь он слаб. Нужно быть осторожнее. Но Су это совсем не нужно. Он не хочет, чтобы его жалели. Не хочет! Не хочет! Не хочет… Ему необходимо. Как воздух. Как самое важно, что может быть в жизни. Ему нужно прошлое. Ему нужна жизнь, такая, какой она была всегда. Омега чуть улыбается. И альфа улыбается ему в ответ, медленно входя в такое податливое и прохладное тело под собой, когда худые ноги крепко обхватывают его поперёк прясницы. Только всё равно больно. Им обоим. Потому что оба они прекрасно знают, что больше не смогут… Что больше, чёрт, не смогут так отдаться друг другу. И, пожалуй, эта боль в груди, чуть левее, заставляет их обоих только сильнее желать продлить этот момент, превращая его в свою личную вечность. Чанёль почти сразу же мягко толкается навстречу, за столько лет уже выучив, что любит его омега, и губами ловит его тихий стон, ощущая, как ему давят на поясницу, почти умоляя не прекращать. И альфа не может отказать. Они отдаются друг другу без остатка, потому что иначе никак. И Су кажется, что ему уже давно не было так тепло. Внутри… Сердце, наконец, забилось. Так, как всегда должно было. А у Чанёля даже звёздочки заплясали перед глазами, ведь его омега. Его истинный. Его маленький беззащитный мальчик улыбается. Впервые… Впервые за эти несколько дней. — Я люблю тебя… Я люблю тебя… Я никогда не забуду тебя. Никогда… — ритм становится рваным, беспорядочным настолько, что Кёнсу теряется, метаясь по смятой постели, и тихо-тихо стонет, будто боясь спугнуть этот момент. А Чанёль… Чанёль смотрит ему в глаза, говоря каждое свое слово так, будто никогда больше не сможет повторить. — Ты мой… Мой омега. Я не отдам тебя даже смерти. Омега дрожит, чувствуя, как к горлу поступает комок, и едва кивает головой, позволяя альфе мечтать. По щекам снова текут слезы. И Чанёль, кажется, ещё долго будет помнить их вкус. Возможно, всю свою жизнь. А, может быть, и всю оставшуюся вечность. Настолько горькие и солёные, совсем не сочетающиеся с такой тёплой и уже не вымученной улыбкой. Чанёль знает, что видит её последний раз. Но почему так больно осознавать это? Этой ночью Кёнсу больше не плачет. Этой ночью он чувствует себя настоящим. Он чувствует себя живым. У Кёнсу совсем пропадает запах. Что может быть хуже для омеги? Кёнсу больше не пахнет. Только плачет, стараясь спрятать свои слезы. Он бы уже давно ушёл от Чанёля, ещё только узнав свой диагноз, но идти ему некуда. Так же, как некуда бежать от того, что сейчас происходит в его жизни. Омега снова плачет, совсем увядая, бледнея с каждым днем всё сильнее, хотя альфа с грустью подмечает «уже некуда». А потом тихо просит в одну из ночей, но так, чтобы Пак точно услышал: «На море». И Чанёль слышит. И прячет лицо в подушку, кусая ту, будто это она во всём виновата. А омега лишь осторожно поглаживает его широкие плечи, уверяя, что все обязательно будет хорошо. Кёнсу больше не пахнет, но альфа до сих пор чувствует аромат старой, но еще зелёной листвы. Они оба знают, что «хорошо» не будет. Но продолжают притворяться, только чтобы видеть такие необходимые улыбки друг друга. Чанёль выполняет его желание. Кёнсу устало переминается с ноги на ногу и прямо в одежде заходит в воду. Тёплую. Ему нужно тихо выдохнуть и вспомнить. Вспомнить, как впервые увидел своего Чанёля. Вспомнить, как впервые Чанёль кинул на него свой яркий, по-своему улыбающийся взгляд. Ему просто необходимо провернуть в памяти каждую минуту, каждое слово, которое он говорил альфе. И едва улыбнуться тому, как когда-то задирал ушастого парня, ещё будучи совсем ребёнком. Омега помнил… Помнил, кажется, всё. И от этого становится только больнее. Он сразу понял, что Чанёль его дуал. И это было великим счастьем. Ведь… не каждый встретит своего альфу, выйдя поиграть на детскую площадку. Они вместе с одиннадцати лет. Когда у Чанёля были еще пухлые щечки, а Кёнсу был слишком задиристым омегой. Они были вместе всю жизнь. И, может быть, поэтому так больно. Омега делает несколько шагов и скрывается под водой, чем до смерти пугает рванувшегося к воде альфу, но его помощь не требуется. Через пару метров Су выныривает и плывёт дальше. Дальше, дальше, дальше… Пока силы не кончаются окончательно. Здесь глубоко. И, если что, Кёнсу может захлебнуться. Но только не у своей «небесной» пары на глазах. Если честно, ему так хочется умереть, уйти, но единственное, что держит — Чанёль. И миллион мечтаний, которые так и не сбылись. Кёнсу уже знает, каким он будет в последнюю секунду своей жизни, только бы не умереть во сне. И что он скажет своему Пак Чанёлю. Он обязательно попросит прощения. Он обязательно скажет, что любит. И не станет снимать кольцо с безымянного пальца. А даже если и станет… Омега переворачивается на спину, чтобы передохнуть, и чувствует, как вода расходится возле него волнами. Альфа совсем близко, кажется, последовал за ним. И Су точно знает, что ему нужно всего лишь вытянуть руку, что он и делает, переплетая свои пальцы с пальцами Чанёля. На его уже посиневшем запястье, со следами иголок от шприцов, знак бесконечности, и омега сильнее сживает ладонь, зная, что на руке альфы такой же. Так они лежат молча. И Кёнсу наслаждается глубиной звездного неба над собой и тьмой неизвестности в той глубине, которая находится под ним. Нужно всего-то сделать выбор: вверх или вниз. Но он не хочет. Потому что Чанёль всегда будет держать его рядом. Просто у До Кёнсу чертов не операбельный рак матки, а под ним пугающая бесконечность чужих душ. Рядом его пара. Его альфа. А теперь небеса хотят, чтобы он ушёл. Хотят, чтобы Кёнсу бросил того, без кого теперь не может представить свою жизнь. Чтобы никогда не стал примерным папой. Чтобы видеть только темноту. Потому что… Чёрт! Кёнсу кричит в пустоту холодных льдинок в небе и захлебывается отчаянием, сжимая ладонь Чанёля крепче, от чего последний вздрагивает. — Что будет дальше? — наконец, успокоившись, спрашивает омега, в собственных мыслях проклиная весь мир, за то, что тот забирает у него всё самое дорогое. — Не знаю, — тут же вторит ему Чанёль. Тихо. Даже его немой крик утопает в той боли, что окружает этих двоих. — Но я всегда буду рядом. Обещаю. Кёнсу верит. «Умирать совсем не больно», — наконец, решает он. Но только почему каждую ночь так страшно закрывать глаза?..