Вечер весны

      «Февраль. Достать чернил и плакать!» — писал Пастернак. А я пишу, что поэты друг друга понимают. Понимают, даже если жили в разных веках.       Я не плачу, но кожа мокрая от моросящего дождя, едва уловимого и лёгкого, как десерты в бистро, куда мы ходим с Лапкой после занятий. Февраль плачет. Я грущу. Я ищу себя. Я такая же, как и в любой другой месяц. Я поправлю февралю пальто, открою зонт над его головой и возьму за холодную руку, мол, брат, ты не один. Не плачь, февраль. Не дай повода плакать мне.       Когда я ехала в электричке на учёбу, напротив меня сидел молодой человек. Я слушала музыку в наушниках. Играл инди-поп, а я время от времени записывала в свой блокнот какую-то чушь, которая мне на тот момент казалась глубокой и важной. Так на розовой странице появились следующие заметки:       1. Глубоководные рыбы идут на дно, не потому что хотят. Они тонут.       2. Жизнь — это смех и слёзы, а остальное — это уже существование.       3. Конечно, кашу маслом не испортишь, но всё-таки этот фразеологизм создавали ещё до появления машинного масла.       4. Материал, из которого сделан мой телефон был на Земле с момента появления человека. Электро-магнитные волны были всегда. Телефон мог быть ещё у первобытного человека, просто он ещё не знал, как всё соединить, чтобы получился сей гаджет. И поэтому я верю в светлое будущее. Наше общество может быть идеальным. Жизнь на Земле может стать раем. И станет, когда мы поймём, как же использовать то, что нас окружает. Это как с телефонами. Нужно лишь время, а вот средства у нас есть уже давно. (Развить эту мысль!)       Я записывала мысли в свой блокнот и совсем не обращала внимания на молодого человека, напротив меня. А потом к нему подсела девушка, и они стали оживлённо что-то обсуждать. И вот тогда я сняла наушники.       — Вот и всё, — сказал он девушке, толкнув её по-дружески в плечо, — я решил проблему, которая так тебя мучила всю жизнь, ровно за две минуты.       Я глянула на крутые и, видимо, чертовски дорогие часы на его руке, а потом на него самого. Что-то мне нравилось. Но что? Внешность не такая уж и выдающаяся, чтобы зацепить незнакомку. Но я просто чувствовала, что что-то такое в нём есть. Что-то такое, что есть во мне тоже.       И тогда он стал раскрывать девушке свои проблемы, что сродни открытию своей души. Он заговорил про то, что гложет его. И он предупредил, что за две минуты его проблему, к сожалению, точно нельзя решить.       — У меня нет цели в жизни, вот в чём дело. Раньше всё было так просто. Наверное, у меня слишком рано начался кризис среднего возраста, — и он рассмеялся, но рассмеялся фальшиво, да так фальшиво, что меня этот смех даже покоробил изнутри. — В школе ты гонишься за хорошими оценками, чтобы поступить в престижный вуз, у тебя есть стремление, и это на самом деле здорово. В вузе ты думаешь, как бы не вылететь и получить этот чёртов диплом. И ищешь работу, которой будешь доволен. Но вот, я нашёл работу, она прекрасная, жаловаться не на что, но что дальше? Семья? К ней я ещё не готов, нужно перед таким шагом избавиться от мудака внутри меня. А это способно сделать либо время, либо влияние второй половинки. Ну, а пока, я просто есть, но я не знаю, что мне с этим фактом делать.       О, он страдает! Взгляните, как страдающий узнаёт страдающего! Сколько времени в день я трачу на мысли о том, почему у всех всё одинаково? Час? Больше? За завтраком, чисткой зубов, дорогой в универ и с универа в общагу, параллельной линией при мыслях о чём-то другом. Я думаю о том, как все идут в детский сад, потом в школу, потом получают какое-нибудь образование, дальше работа, семья, повторение одинаковых дней друг за другом и смерть. Порочный круг, в котором вертится каждый из нас. И у всех, в сущности, одна и та же проблема. И вот в этом вагоне едут два человека, которые чувствуют всеобщую тоску. Двое отвечают за всех. Наверное, мы самые стойкие. Или самые слабые. Я не знаю.       Мне ли уж говорить о стойкости? Я приехала на учёбу, но в итоге каждый вечер заканчивается тем, что мои соседки пьют, включают светомузыку, а я не могу уснуть до трёх утра. Да, с ними я не пью. Если я и напьюсь когда-нибудь, то это будет с моими друзьями, а не с левыми людьми.       Но всё-таки сорванный сон пять раз за неделю — это слишком. И над дверью весит фотография бешенного Рака с подписью: «Хозяин комнаты 212». А я слишком свободолюбива, чтобы терпеть это. И мусорка стоит у моей кровати, почти у головы. И я не устраиваю сцен, не закатываю скандалов. Я не включаю громко музыку, когда просыпаюсь в восемь, а все отсыпаются после бурного вечера. Я не хочу быть такой, как они. И из-за этого я страдаю.       Я так хочу знать, кто я. Но, может, нужно попробовать новый метод: идти от обратного. Например, так: я точно не воин. Я точно не тот, кто развяжет войну. Я скорее пожертвую своими интересами, чем стану вести себя, как мразь.       Только чёрные круги под глазами напоминают, что когда я лежала и смотрела в четыре утра в потолок, с пляшущими на нём огнями светомузыки, мои мысли были другими. Я уверенно говорила себе, что завтра утром, в восемь вся комната будет наслаждаться инди-попом и старым-добрым блюз-роком, которые я так люблю слушать. И вообще, я могу пожертвовать ночью, и когда все улягутся спать, включить свет и свою музыку до самого утра. Пусть не выспимся мы все. Хватит обращаться со мной, как с тряпкой. Я с ними, как миссия с папуасами, а они со мной, как охранники с заключённым. Теперь я стану надзирателем тюрьмы.       Эта шальная бессонная неделя дала мне понять то, что я знала всегда, но до этого ещё не прочувствовала и не пропустила через себя. Сила цепи измеряется силой её слабого звена. Твоя благодать (это слово — значение имени Анна, кстати) измеряется не просто твоими добрыми побуждениями, она измеряется твоими добрыми побуждениями в тяжёлые времена.       А в четыре часа утра, когда басы дешёвой клубной музыки отдаются у меня глухими ударами в груди и висках, я всё ещё помню, как меня зовут, но уже забываю, что моё имя обозначает.       И так я ещё больше ухожу от того, кто я такая.