Триста секунд

Сто пятьдесят семь, сто пятьдесят шесть, сто пятьдесят пять…   За его спиной — холодная, чертовски твердая бетонная стена. В голову лезут глупые бессвязные мысли, отвлекающие от счета, — вроде гороскопа в сегодняшней утренней газете. Гороскоп обещал легко разрешимые проблемы на работе. Он усмехается: видимо, распоротый живот вполне можно счесть проблемой на работе. А взрыватель, зажатый в онемевших пальцах, — разрешением этой проблемы. Легким — но пока недоступным.   Сто девятнадцать, шепотом считает он, сто восемнадцать, сто семнадцать…   Он снова улыбается. Наверное, со стороны это похоже на неумело сделанное сеппуку*. Не то чтобы кто-то мог полюбоваться им со стороны. Остальные ушли вперед, заканчивать работу. Ему осталось потерпеть меньше двух минут — из пяти. Господи, какие же они длинные!   Сто два, напоминает он себе, сто один…   Он зажимает левой рукой рану на животе, чувствуя под противно-липкими от крови пальцами что-то скользкое и гладкое. «Что-то», как же. У него вырывается истерический смешок, тут же тонущий в приступе такой невыносимой боли, что на мгновение ему кажется — все. Он не сможет. Но в правой руке под пальцем все еще ждет кнопка.   Восемьдесят восемь, восемьдесят семь…   Из широкого, как клоунская улыбка, разреза продолжают вываливаться блестящие сизые кольца внутренностей, и он все время порывается их подобрать, чтобы не налипла всякая гадость с бетонного пола, но удерживает себя от этого бессмысленного занятия. Ему все труднее считать — цифры такие трудные, а он очень устал. Голова кружится, нестерпимо хочется пить и спать. Он почти не чувствует ног и рук, пальцы норовят разжаться и выронить взрыватель. Но нельзя. Пока нельзя.   Шестьдесят четыре, шестьдесят три…   Сердце бухает в ушах неровно и громко, пытаясь качать оставшуюся кровь — изрядное ее количество разлито вокруг него, под ним, в нем, выплескивается с каждым ударом сердца изо рта и огромной раны, пропитывая одежду — и, кажется, даже бетон. Белая рубашка уже стала бордовой.   Сорок шесть, сорок пять…   Где-то вдалеке громыхают шаги, раздается стук впечатавшейся в стену двери. Помещение мгновенно наполняется голосами, но он не в силах понять ни слова. Он видит перед собой высокие военные ботинки со шнуровкой и узнает их. — Блядь! Да что же это такое… Блядь! Голос тоже знакомый. Галлюцинации, вяло думает он — и заставляет себя продолжать считать. Сейчас здесь никого не должно быть. Галлюцинации означают, что скоро он потеряет сознание. Осталось меньше минуты. Он обязан продержаться. Галлюцинация неожиданно берет его за подбородок и поднимает его лицо вверх. Руки у галлюцинации горячие и шершавые. Перед глазами беснуются огромные черные мухи, и он не может ничего разглядеть. Надо продержаться.   Тридцать один, тридцать…   — Потерпи, я сейчас… — настаивает галлюцинация. — Двадцать два, — шепчет он. Что-то давит на его приросший к кнопке палец. Вдалеке, за стеной тумана, раздается резкий хлопок, и на одно ослепительное мгновение мир обретает цвет, звук и объем — ослепительно-яркий, оглушающий и бьющий прямо в лицо. А потом мир заваливается на бок и гаснет. Наконец-то.