Его выбор

– Ты же понимаешь, что это вызов, – мягко говорит Хосей. Смотрит на электроскрипку в руках Чиаки; она не могла быть другого цвета, только тёмно-красного, иначе это не Чиаки. – Мне нравится, – говорит Тогане упрямо. И что-то про воплощение мечты, но Хосей не слушает, вздыхает, трёт пальцами ноющий висок. Он в больнице всего второй день, а Чиаки уже успел найти приключений на свою голову. Пускай в Джиннан лояльны к использованию электронных инструментов и приветствуют смелые эксперименты своих учеников, но вне школьных стен обязательно найдутся те, кто вычеркнет его из списков конкурсантов. Просто потому, что от скрипки идет провод к усилителю. Чиаки или не задумывается об этом, или (что более вероятно) жутко самонадеян. Осталось Серизаву пересадить за синтезатор и пойдут на заклание втроём. А Серизава и согласится ведь, неожиданно думает Токи. Стоит же у них в классе "Ямаха" с арпеджиратором и чёрт знает чем еще в начинке, хоть завтра выкатывайся на площадь, концерты давать. Хосей цепляется за эту мысль, усмехается. Будет забавно. Грех пропускать веселье, особенно если врачи ни в чём не уверены. – Про меня ты забыл, конечно. Топчущийся рядом Чиаки вздёргивает подбородок. – А ты со мной! – И добавляет, уже менее уверенно. – Со мной же? – С тобой. Потому что, по сути, всё равно на чём играть. Для Тогане это – вызов. Что-то личное, творческое. А у Токи главная задача в жизни, она же заветная мечта – не сдохнуть раньше времени. А то как-то совсем тупо получится. Он бы и на электронном сямисэне играл, если бы это что-то изменило. – Где заказывал? – спрашивает Токи, кивая на инструмент. – Хочу черную. – Мрачно, – ухмыляется Чиаки. – И белый кейс. Будем лабать рок-каверы на Синатру. – Сдурел?! – Хохочет, падая рядом на скамейку. – Моцарт! – Нет. "Пляску смерти". В конце концов, Токи имеет право на собственный каприз. С черным юморком такой каприз. Лисьи глаза напротив сощуриваются. – О, слушай-ка, а точно! Это будет бомба. Чиаки проигрывает в финале национальных. Хосею так и чешется сказать: "Я ведь предупреждал", но он прикусывает язык – потому что не предупреждал, на самом деле. Чиаки рано или поздно должен был огрести, и он огребает; правда, немного с неожиданной стороны – от собственного отца. Он единственный демонстративно выставил нули в судейском табеле. По всем пунктам. Чтобы наследнику неповадно было браться за электронику. Потому что – смеётесь что ли? Бетховен! И электроскрипка! Неслыханное кощунство. Новая Ванэсса Мэй, поглядите на него только. Тогане-папа и его жёсткие методы воспитания, Токи почти в восхищении. Остальные судьи оценили выступление высоко, Чиаки ведь отлично играет, в самом деле. Тем обиднее. Он стоит за кулисами с каменным лицом, пока Кисараги-старший принимает награду, а позже, в кабинете студсовета, смахивает со столика чайный сервиз. Серизава ползает на коленях, собирая осколки своих любимых чашек, сверкает глазами из-под разлохматившейся чёлки. Они оба подавлены, а Хосей хоть и успокаивает общими фразами и тоже хмурит брови и поджимает губы, но втайне забавляется. Всё веселее, чем валяться под капельницами. Тем более, что Тогане вовсе не нуждается в жалости и не собирается сдаваться. Пропадает в частной студии всё свободное от школы время. Репетирует так, что через неделю сереет лицом. Заявляется на все мало-мальски значимые конкурсы в стране. Ты притормози, – говорит Токи в телефон, потому что в последнее время они только по телефону и общаются, Чиаки уже даже на уроках не показывается. Ты не понимаешь что ли, – отвечает на том конце. Я себе доказываю, себе, не ему! Я для себя это делаю! Ладно-ладно, – говорит Хосей. Ты про нас забыл только. Не забыл! – орет Чиаки в трубку. Погоди, сделаем так, что все ахнут. Серизава заваривает в своих чайниках какую-то трехлепестковую фантасмагорию. Токи разбирается с подзапущенными делами оркестрового клуба и, скучая, действительно покупает белый кофр для черной скрипки. Серизава, увидев это, смеётся, и Токи долго смотрит на него, потому что, кажется, это впервые – такое проявление эмоций на обычно бесстрастном лице. Одна фанатка как-то верещала: "Его покорность меня возбуждает!". Хосей без понятия, почему это вспомнилось. Поклонниц, к слову, у Серизавы не меньше, чем у обоих семпаев. Он красивый ведь, думает Токи. Просто не выпендривается, как некоторые. Держать электроскрипку в руках поначалу необычно, но приятно, и довольно скоро Хосей прикипает к ней. Со временем потихоньку разбирается в тонкостях звукоизвлечения, пробует свои любимые произведения – получается, да ещё как. Первые дни вообще – волшебство. Без усилителей она тиха и бездушна, но стоит воткнуть штекер, и Хосею кажется, будто в руках у него трепещет небольшой дикий зверь. Даже локти дрожат. Мощный пьезодатчик вышвыривает звук в мониторы, все огрехи бьют в уши, Токи кусает губы, исправляется – и прямо шалеет, приходится опускать смычок и медленно дышать. Понимает, что так понравилось Чиаки – возможность выбора. Сила звучания. Шоу, в конце концов. Действительно, для Тогане, постоянно ищущего новые способы самовыражения через музыку, не отходя при этом далеко от любимой классики, электроскрипка идеальна. Как-то вечером он спрашивает у Чиаки об этом, и тот подтверждает догадку. Удивительно, думает Токи, почему я это понял, а его отец – нет? – До тебя наконец дошло, что можно всех порвать? – смеётся Тогане. Становится лучше на какое-то время, Токи понимает это, когда очухавшийся организм требует удовольствий. Но подниматься с дивана в кабинете оркестрового клуба всё ещё лень, поэтому он просто тянет Серизаву к себе за запястье. Тот резко вдыхает сквозь зубы, прячет взгляд "ну-наконец-то" за чёлкой, но до задницы не допускает, а бороться не хочется. Можно ведь и без лишних телодвижений обойтись, думает Токи, бесшумно щёлкая камерой на телефоне, пока растрёпанный Серизава пытается отдышаться, привалившись к дивану и стиснув колени. На следующий день они вдвоём, не дождавшись Чиаки, пробуют звучание с концертным роялем, потом с синтезатором. Экспериментируют с настройками допоздна. Токи подбрасывает сонного Серизаву домой, тот прижимается лбом к стеклу, за которым мелькают ночные огни, и сыто улыбается. Чиаки возвращается вихрем, фонтанирует идеями. Через месяц напряжённой работы они выверяют свой основной перфоманс до секунды. В финале вскидывают руки со смычками вверх и синхронно опускают их. Круто, – шепчет Серизава. – Господи боже, – проговаривает Чиаки. – Как это развидеть теперь... Серизава дёргает ворот рубашки, пытается справиться с пуговицами. Шея и плечи у него в красных пятнах. Хосей пожимает плечами – оправдываться нет смысла, попались так попались. – Извращенцы, – шипит Чиаки, а сам косится на бёдра Токи, на длиннющие волосы по обнаженной спине прямо до копчика. – Оденься уже! Серизава подныривает под локоть и исчезает за дверью. – Это вместо репетиций у нас тут теперь?! – Дурак ты, – медово шепчет Токи на ухо. – Это хорошо, попробуй... Тогане зажмуривается, отталкивает. – Завались на эту тему вообще! А если бы вместо меня директор зашел?! Йокогаму заливает солнцем, оно брызжет в глаза от моря, от боков огромного белоснежного лайнера, от плит под ногами. Пока Хосей протирает очки, а Серизава возится с настройками, Чиаки подключает усилок и даёт "венгерочку" в одного. Брамс на разогреве, Тогане-папу паралич бы разбил. Публика постанывает, детишки, держась за материнские юбки, притоптывают ножками, пожилая леди в инвалидной коляске качает головой, но улыбается. Токи скалится тоже, задорное исполнение резонирует в кончиках пальцев, хочется немедленно подхватить мелодию. Серизава за синтезатором вводит программу и слегка прогибается в спине, наблюдая за Чиаки – ага, ему тоже отдаёт в хребет таким Брамсом, понимает Токи. Они решили обкатать свой номер публично, прямо на набережной. Идея понятно чья, поддержана единогласно понятно кем. Хосей воздержался, и ему остается только размять кисти и встать в красивую позу, спиной к спине партнёра, для пущего эффекта. Надо было волосы сзади собрать, думает он, поводя плечами – жарко. Краем глаза видит, как Серизава запрокидывает голову на секунду, ухмыляется, прежде чем опустить пальцы на клавиши. Эк нас всех, – смеётся про себя Хосей. Он ловит этот кайф уже не в первый раз за полтора года их электронного безумия; подсесть на это круче, чем на лекарства. Он слышит Чиаки всем телом, как себя, а если закрыть глаза – можно осязать его пальцы на струнах как собственные. Их коллективно накрыло как-то во время отборочных на очередные межшкольные. Они тогда сначала спорили до хрипоты – Вивальди, не Вивальди. Хосей пытался избавиться от настойчивой ассоциации с одной некогда популярной скрипачкой, Чиаки обиделся на шутку, вопил, что попса – это Аюми Хамасаки, а он хочет "Шторм" и всё тут. Чёрт с тобой, – сказал тогда Токи, вспомнив, что ему вообще-то без разницы что играть. Во время репетиций их потряхивало, всех троих, а в переполненном зале вдарили так, что Чиаки потом смотрел на свои руки и повторял – что за фигня? Серизава шмыгнул в туалет, и лицо у него было малиновое. А Токи жмурился и пил воду; ему почему-то хотелось вдавить Чиаки в стену и укусить. Дичь какая, думал тогда Токи. Мы, наверное, действительно извращуги. Богатенькие шизики. Против пошлых лепестков роз с потолка в финальной части конкурсного выступления Серизава не возражает. Как будто он когда-нибудь возражает вообще... Поэтому Хосей снова остаётся в меньшинстве, и терпеть эту романтическую чушь приходится со слащавой маской на лице. Смотрится, откровенно говоря, жутковато, он проверяет в зеркале перед выходом на сцену, да и мышцы лица потом будут болеть. Но что поделать, Чиаки несёт, его зацикленность на соперничестве с братьями Кисараги уже слегка напоминает паранойю, отсюда и розы. Тогане-папа на этот раз спонсирует конкурс и сидит в ложе один, не считая телохранителей, и папе доказать надо тоже много чего, даже больше надо, чем обойти Сэйсо. А мы с Серизавой два дурака на поводу у Чиаки и его загонов, думает Токи. Один дурак идейный – вон как зубы стиснул, лицо решительное, в глазах вдохновение. Второй – еще хуже, дурак бессмысленный, который, вдобавок ко всему, с утра накачался лекарствами и теперь будто слегка обдолбан. Чиаки же дурной и без всяких таблеток – от предвкушения. Ну, теперь-то никуда не деться, повязаны крепко, не распутать, разве что отрезать друг от друга по живому. Их накрывает сильнее, чем прежде; Токи понимает это, когда "Пляска смерти" пронзает его насквозь где-то под рёбрами. Чиаки вполоборота скользит по нему взглядом – как кипятком плещет. И Серизаве тоже несладко, по лицу видно. А может и сладко. Допустим, задумка с лепестками была ничего, – мысленно признает Хосей. Зал молчит, но дрожит, вот-вот прольётся через край. Они задерживают дыхание, в тишине эффектно вскидывают смычки, спиной Токи ощущает горячие лопатки Чиаки, а потом овации чуть не опрокидывают с ног. Публика беснуется и долго их не отпускает, на сцену летят букеты, записки. Серизава кланяется деревянно, как колодезный журавль, но в глазах пляшут сен-сансовские черти. Чиаки выхватывает из букета розу, целует её и бросает девчонкам в первых рядах. Адреналиновый отходняк наступает как-то быстро, сразу за кулисами. Токи подхватывают с обеих сторон, он выпрямляется – нормально, всего лишь секундная слабость, но его держат в четыре руки. – Ты как? – тихо спрашивает Чиаки, касается губами уха. – Идти можешь? Черты его лица разгладились, сейчас он непривычно мягкий весь, поехавший, целует в висок, и Токи думает – ага, а вот теперь не могу. Ощущает, как рука Серизавы вынимает шпильку, пальцы проникают под освобождённые волосы, сжимают и поглаживают шею и затылок – ах ты, тихоня, – смеётся мысленно Токи. На них смотрят, но плевать. – Мы не выиграем, – убеждённо говорит Хосей. А Чиаки царапает его живот через рубашку и озорно подмигивает. Похоже, он себе уже всё доказал.