***
Однажды, на земле произошла страшная катастрофа. Люди, зазнавшись и почувствовав себя подобными богам, развили свои технологии до такой степени, что смогли вмешаться в само строение человеческих тел — стало возможным изменение ДНК еще в зарождении жизни. Названая «чудом» новой эпохи технология позволяла убирать все генетические заболевания и предрасположенности, и при этом развивала лучшие генетические качества и особенности. Высокий иммунитет, конец множеству болезней прошлых тысячелетий, куда более прочные и долгоживущие тела — все это стало возможно. Новая жизнь превратилась в забавный конструктор в инкубаторе и с течением лет стала не только роскошью высших сословий, но обязательной процедурой рождения для каждого на земле. За пару сотен лет с появления технологии мир полностью заполнился «людьми из пробирки». Идеальные физически люди, здоровые, без отклонений в развитии и мутаций теперь населяли Землю. Но у множества преимуществ была и обратная сторона. Долголетие. Перенаселение. Нехватка ресурсов. В 2300-х годах эра генетических чудес переросла в страшную давку и беспорядки за право жить на Земле. Грызня с работниками генетических лабораторий, участившиеся убийства на улицах, хаос в переполненных городах… все это было не столь страшно, как внезапно ополчившаяся природа. Земля сама решила сбросить себя оковы псевдобогов, напомнив, кто был главным на самом деле. 2328 год стал началом конца. Мир охватила неведомая доселе болезнь, противопоставить которой генетикам было нечего. Мир погрузился в панику. Точки изменения ДНК, разбросанные по городам вместо древних аптечных пунктов, были бессильны, болезнь сама словно выросла в пробирке и была неуязвима для обычных теперь методов изменения, а давно забытая фармацевтика теперь мало кому была известна. Редкие ученые, изучавшие ее на уровне древних наук, становились к станкам в исследовательских лабораториях, но все было тщетно. Человечество гибло. Первое открытие о нависшей угрозе сделал канадский кинолог. Вирус, гулявший по планете, затрагивал не только людей, но и некоторых животных, в том числе собак. Собак, чье потомство было выведено искусственно, как и нынешнее людское поколение. Рожденные же естественным путем, чьих предков не затрагивали лаборатории, продолжали жить, хотя их братья, находящиеся в одном с ними пространстве умирали. Этот факт быстро разнесся по всему миру и поставил жирный крест на мировых инкубаторах — система из чуда разом превратилась в самую масштабную катастрофу. В то же время начались спешные исследования ДНК естественно-рожденных животных. Те являлись пока единственным ключом к спасению. Безумное предложение скрестить виды было воспринято со скепсисом, но… Человечество лишилось уже двух третей населения, а потому ученые предпочли действовать. Первый удачный эксперимент по скрещиванию провели в Англии, возрождая старинные легенды о химерах. Ускоренные процессы развития и технологии делали свое дело, и получившееся существо мало напоминало человека, но болезнь отступила. Иммунитет к ней был получен, а получеловек-полузверь мог жить в этом мире, сохраняя свое сознание. Генетические лаборатории наполнились отчаявшимися людьми, которые уже были на пороге смерти. Улицы отныне напоминали кадры из фэнтезийных фильмов, когда мимо проходили кентавры или у прохожих виднелась густая волчья шерсть. Лабораторий не хватало, болезнь все сильнее охватывала планету, и в этот миг новое открытие сделали японские ученые, чей эксперимент так же увенчался успехом. Нано-люди, так назвали свои творения японцы. Здоровые, сохранившие свою форму и способности к существованию, но… Лишившиеся личности и сознания. Пустые, по сути, оболочки, которые стремились к знаниям и беспрекословно выполняли любые вложенные установки. Марионетки, которых можно было «запрограммировать» как во благо, так и во вред, давая возможность создания из них идеальных людей. Вместе с нано-людьми родился проект «Утопия», полностью контролировавший их жизнь от начала и до конца, учитывающий все необходимые для существования и дееспособности установки. Теперь выбор был за заразившимися: сохранить свое сознание, но лишиться человеческой внешности или же оставить облик, но потерять личность. В любом случае, возводились пронумерованные изолированные города проекта «Утопия», ровно двести пятьдесят штук по всему миру, на создание которых были пущены последние силы, и в них ежедневно доставляли сотни людей со всего мира. Города оснащали нужными технологиями и оборудованием, уничтожали все лишнее внутри, в том числе изгоняли подальше химер, предоставляя их на произвол судьбы. В 2332 году последний человек из пробирки прошел перекодировку в городе номер 127, оставляя свою личность и превращаясь в шестеренку отшлифованной системы — наследия предков. Около 700 миллионов человекоподобных существ было спасено в наступившей новой эре.***
Девушка быстро бежала по рабочему сектору большого города, силясь успеть до закрытия главных ворот. Ее светлые волосы были забраны в высокий хвост, а плотная одежда научного института была покрыта слоем пыли и грязи. «Поразительно, как быстро они соорудили такие махины. Вот что значит сплотили разом все человечество и бросили все силы на общую цель» — говорил несколькими часами ранее Альфред, когда Аня, прижимая к себе наглухо закрытый кейс, прощалась с ним у лаборатории. Пробраться в жилой квартал оказалось труднее, чем она могла предположить, но все же скрытые и замаскированные ходы ей были известны еще с момента первых шагов в разработке проекта «Утопия». Проект уже был запущен, оставшихся на земле людей спешно эвакуировали к ближайшим городам и перекодировали их личности прямо на месте. По десять минут на человека — ровно столько времени занимало полное изменение структуры нервных импульсов по всему телу. Ничтожно мало в сравнении с прошедшими четырьмя годами хаоса, паники и отчаяния. Слишком много для людей, чьи жизни уже висели на волосок от смерти. — Проход строго воспре… — послышался голос охранника совсем рядом с воротами, но Аня на ходу ткнула ему под нос свой пропуск, не сбавляя скорости. — Я разработчик проекта, уйди с дороги, — раздраженно произнесла она на международном диалекте. Голограмма вспыхнула зеленым разрешающим светом, и Брагинская выскользнула сквозь ворота наружу. Вслед ей был кинут почтительный поклон, которого девушка уже не видела. Времени больше не было ни у кого. Аня с легкостью скинула со спины гравитационную доску, прикрепленную до этого на манер рюкзака и, включив ее, вскочила сверху. Доска плотно обхватила ноги ремнями, загудела, поднялась в воздух, и вот уже Брагинская без проблем маневрировала между завалами техники и оставшегося после строительства мусора. Скорость возрастала, а ветер все сильнее бил в лицо девушки. Спустя несколько минут езды она уже видела впереди стены заброшенной ныне и более не нужной лаборатории. Когда-то, еще пару лет назад, здесь нельзя было протолкнуться от толпившихся людей, но теперь не было видно ни души. — Аня? — надломленный, несколько изменившийся за последние годы голос послышался вместе с мелькнувшей тенью спереди. Черный силуэт, куда выше человеческого роста, неторопливо выглянул из-за стены лаборатории, являя на свет странное, устрашающего вида существо. Доска полетела прочь, когда девушка бросилась в объятия химеры и зарылась в мягкую, чуть мокрую от прошедшего ранее дождя густую шерсть. — Альфред… — тихо прошептала она, коротко целуя того в щеку. — У тебя получилось? — в голосе проскальзывали рычащие нотки от видоизмененной гортани, но Брагинская уже успела привыкнуть и к этому. Он волновался — это было слышно слишком хорошо. — Да, кейс там, — голос Ани затих вместе со всхлипом. — Господи, Ал, мне так страшно. Весь этот мир… он закончится со дня на день, — она снова зарылась в шерсть, отчего слова звучали совсем глухо и невнятно. Альфред мягко провел по волосам Брагинской, которая впервые за столько лет показывала свою слабость и больше не выставляла себя бессердечным и сильным ученым. В этом больше не было необходимости. — Осталось так мало людей: лишь мы, ученые, и те, кто решил не принимать ни одну из сторон и умереть от болезни, нежели жить в новой эпохе. Почти все города уже запущены и функционируют, а этот подключат завтра на рассвете, после чего никто больше не сможет попасть внутрь. Этот мир умер, Ал. Кто мог подумать, что он закончится так? — она плакала тихо, впивалась в шерсть пальцами и смазывала о нее непрошенные слезы. Она плакала впервые с запуска разработки проекта, когда еще верила, что «Утопия» и правда спасет многим жизни. — Эй, мир еще не кончился! — хрипло ответил ей Альфред, сгребая девушку в объятия когтистой ладонью, заросшей шерстью. Он улыбался тепло, хотя в пасти виднелись острые клыки. — Мы — люди. И мы не исчезнем так просто с лица Земли. Его уверенный, рычащий голос эхом пролетел по округе. Аня кивнула, не в силах больше выдавить из себя слов. Ей все еще было страшно, но родные объятия придавали сил и ей. Все верно, люди не могли исчезнуть так просто.***
— Химеры — это одичавшие люди, которые ничем неотличимы по развитию от диких зверей вроде волков, медведей и лис. Утраченные знания о цивилизованном мире, техническом прогрессе и передовых технологиях, делают их биологическим мусором, — статного вида мужчина неторопливо прохаживался перед большим монитором и указывал рукой на виды тех или иных химер, пока класс из пятидесяти человек помечал полученные знания в голограбуках с безразличным спокойствием и поразительной синхронностью. — Они — главная опасность современного человечества. Они подлежат полному уничтожению. Контакт с химерами — строжайшее нарушение законов и порядков. За поддержание такого контакта человек направляется в перекодировку. Урок окончен. Словно вторя словам учителя, по коридорам за дверью пронесся механический звук звонка, подтвердившего окончание. Дети разом встали со своих мест, синхронно прощаясь с преподавателем, после чего подхватили голограбуки и дисциплинированно вышли из класса. Мужчина, согласно положенным правилам, продолжал стоять у доски и безразлично смотреть на опустевшее помещение, в котором слабо свистели встроенные в потолок лампы. Он был невысоким, но ладно сложенным, с аккуратно причесанными серебристыми волосами и алыми глазами. Строгий костюм черного цвета был неотличим от остальной формы школьных учителей, а галстук плотно обтягивал шею. Положенные четыре минуты ожидания истекли, и он, подхватив портфель в руку, и сам последовал к выходу. — 2567-й год от Рождества Христова. 28 мая, 16:15, — гулом скандировали динамики на улицах города номер 127. — Погода умеренная, +23, без осадков и отклонений, ветер западный, 5 метров в секунду. 2567-й год… Мужчина тряхнул головой, отмахиваясь от повторяющихся слов, как от назойливых мух, и сверился с карманным голограбуком. Согласно прибору, через пятнадцать минут он должен был войти в свой дом и заняться домашними делами. Мужчина кивнул сам себе и последовал вперед по улице, чуть ускоряя шаг, чтобы успеть вовремя. Улицы в это время были полны народу. Все дневные рабочие следовали по домам на заслуженный отдых, в то время как ночные без спешки шли к своим постам. Спешки не было никогда — весь день был полностью распланирован умной системой для каждого, и время четко подгонялось под индивидуальные особенности организмов, будь то скорость передвижения, возраст или количество употребленной за день энергии. Гилберт Байльшмидт — так звали этого мужчину, — исключением не был, а потому ровно в 16:30 он шагнул за порог собственного дома и тут же отработанным движением скинул на вешалку пиджак. Алгоритм, заложенный в голову должными установками, подразумевал обед и дневной получасовой сон для восстановления энергии и исключения перегрузок, а потому Гилберт последовал на кухню, подогревая приготовленную заранее порцию ежедневного пайка. Вкус был привычным, чуть соленым, а еда питательной, так что он неторопливо умял обед, после чего лег на диван, моментально засыпая. Карманный будильник прозвенел ровно через полчаса. Гилберт поднялся на ноги, потянулся и замер в ожидании. С этого момента алгоритм расходился на несколько линий, и это до сих пор было непривычно и странно. Мужчине оставалось лишь решить, последовать за установками, даваемыми с рождения или же двинуться по нечеткой, туманной дорожке, которая открылась для него совсем недавно.«Система не единственно верный путь. Правила можно нарушать, если это не причинит другим человекоподобным вреда. Желания и жажда знаний рождают новый алгоритм.»
Слова едва ли успели прозвучать в голове, а Гилберт уже тянулся к обычной толстовке вместо костюма и дорожному рюкзаку. Свернутое одеяло, сменная одежда, пара порций пайка, — все было аккуратно сложено внутрь вместе с фонарем, аптечкой и зажигалкой, согласно встроенным знаниям по элементарным средствам выживания и самообеспечения. Туда же лег пистолет, коим Гилберт обзавелся совсем недавно, забрав его из ближайшего хранилища. Тщательно закрепив застежки и водрузив рюкзак на плечи, Байльшмидт мельком взглянул на экран голограбука, на котором высвечивалось яркое «ОТДЫХ», и оставил прибор на столе, направляясь на пустынную в этот час улицу, где от привычной дороги до школы быстро свернул к высоченной стене города — границе его мира. Этот маршрут он знал уже достаточно хорошо, хотя горевшие в первые разы запреты, вбитые в голову с рождения, до сих пор иногда сбивали с толку и заставляли на несколько секунд остановиться и оценить правильность установок и действий.Запрещено выходить за стены. Запрещено передвигаться по городу без голограбука. Запрещено выполнять любые действия не соответствующие списку разрешенных занятий или без должного указания системы.
«Правила можно нарушать, если это не причинит другим человекоподобным вреда.»
Последнее аннулировало действие всех предыдущих и развязывало руки. А потому Гилберт снова собирался с мыслями и шел вперед, где уже виднелись небольшие двери во внешний мир. Пустырь перед выходом освещался слабым светом флуоресцентных ламп. Здесь, около стен, всегда было особенно безлюдно, за исключением дней вылазок во внешний мир. В такие дни тут собирались целые экспедиции, которые, впрочем, возвращались уже к вечеру со всем необходимым. Ночевать вне города так же было запрещено. Охраны не было — никому в здравом уме не пришло бы в голову нарушить запреты. Никому, кроме Гилберта, у которого был золотой ключик в голове, дающий ему свободу. А потому он быстро набрал незамысловатую комбинацию кода и толкнул поддавшуюся невысокую дверь, которая уходила в рабочий сектор. В отличие от вычищенных до блеска улиц города, здесь было действительно грязно. Брошенная когда-то давно техника развалилась окончательно, как не работали и многочисленные панели, теперь больше напоминавшие экспонаты доисторической цивилизации. Это сбивало с толку поначалу, казалось Гилберту, привыкшему к совершенно другой жизни, странным и неправильным, но в тоже время манило новой информацией. Теперь он знал, что чуть дальше есть нечто куда более интересное, но в первые вылазки он исходил весь рабочий сектор вдоль и поперек, пока не запомнил расположение каждого разбитого монитора и проржавевших листов. Это было еще одно правило, нарушать которое запрещалось. Выход наружу был доступен только добытчикам, специально запрограммированным для этой работы. Гилберт таковым не являлся. Он был школьным учителем, помогал в архивах и хранилищах, но за стенами города не был ни разу, пока однажды не появились спасительные слова, навсегда изменившие его монотонную жизнь. И пусть данная свобода поначалу была абсолютно бесполезна, со временем Гилберт понял, для чего ее можно использовать. Для единственного ценного, что осталось в людях — для получения знаний. Промышленные помещения, разные сектора города, государственные здания он перебрал в первый год и тогда же научился подбирать нужное время для своих вылазок. Когда все было изучено вдоль и поперек, в ход пошли голограбуки из архива, что стало намного интереснее и познавательнее. Множество технической информации, постулатов о выживании и правилах этого мира были лишь мелочью, по сравнению с найденными архивами. Там были голограммы разных мест, о существовании которых Гилберт даже не подозревал. Огромные поля, водяные просторы, скопления деревьев, во много раз превышающие городской парк, — все это было столь непохожим на город, что Байльшмидт мог смотреть на них часами, не отрываясь и усваивая те или иные факты. Именно тогда и зародилась идея попасть за стены города. Именно в тот момент данный по чистой случайности «ключик» показался действительно ценным. Желания рождали новый алгоритм. Воздух за стенами почти не отличался от воздуха внутри, но Гилберт все равно каждый раз останавливался на небольшом выступе перед склоном и подставлял лицо ветру. В этом не было никакого смысла и знаний, это действие было абсолютно неинформативным, но от чего-то повторялось из раза в раз. Этого Гилберт объяснить не мог, как и рождавшееся в голове смятение от вида необъятных просторов, слишком грязных и живых, слишком бессистемных и не окруженных высокой стеной. Пологий склон спускался к реке, а чуть дальше по течению виднелась редкая поросль леса. Гилберт последний раз кинул беглый взгляд на город и зашагал вперед, поправив на плечах лямки тяжелого рюкзака. Этот мир был для него все таким же странным и непонятным, сколько бы раз он не оказывался в этом открытом и по-своему притягательном пространстве. Гилберта интересовало абсолютно все, будь то сгнивший мусор, иногда встречающийся под ногами, запахи, витавшие вокруг и отличающиеся от стерильно-механических запахов города или же столь непривычные звуки природы, которые обрушивались на голову громкой какофонией и завораживали. Гилберт оценивал все это, рассматривал, запоминал, переключаясь с одного факта на другой, раскладывая все в голове по полочкам. Здешний мир был кладезью новых знаний, которые не заканчивались подобно голограбукам в архиве, которые не ограничивались огромными стенами. Лес встретил Гилберта звонкой трелью птиц и шелестом листьев от поднявшегося ветра. В отличие от городских аллей, здесь растительность не подчинялась никакой системе расположения: кустарники наползали на стволы и переплетались между собой, мешая проходу. Но Гилберт двигался вперед, осторожно обходя особенно густые заросли, пока не оказался на небольшой лужайке. Здесь он закончил свое путешествие в прошлый раз, и теперь, остановившись, решал, куда пойти на этот. Его раздумья прервал громкий хруст и оглушительное рычание. Он кинул взгляд в сторону звука, но за буреломом деревьев не было видно ровным счетом ничего. Рычание повторилось, а вслед за ним последовал почти человеческий крик. Алгоритм в голове срабатывал быстрее, чем Гилберт сам успевал соображать, и в его руках уже оказался пистолет, а сам он неторопливо отступал к краю лужайки, прислушиваясь к нарастающим звукам. Рык раздался совсем рядом, и на полянку вслед за мелькнувшим силуэтом выпрыгнул огромных размеров медведь. Его темная шерсть была сбита и увешана мелкими листьями и ветками, черные глаза сверкали яростью, а в открытой пасти виднелись острые клыки. Гилберт не раздумывал, когда нажимал на курок. Первый выстрел прошел мимо, зато два последующих впились в массивного зверя, который тут же взвыл от боли и рухнул на землю. Последний выстрел прекратил все метания, глаза зверя закатились, а судорожный вздох прервался на середине. Гилберт опустил пистолет, рассматривая огромную тушу, как вдруг рядом зашевелился кто-то еще. За этим кем-то и гнался через бурелом медведь, он же кричал в лесу и теперь поднимался с земли, на которую чуть ранее упал, споткнувшись о корень. Гилберт замер, а рука с пистолетом сама собой дернулась вверх, когда он увидел, кто это был. Перед ним, на первый взгляд, вставал светловолосый паренек. Светлые кудри спадали на аккуратное лицо, а глаза испуганно смотрели на своего спасителя с оружием. Эти глаза пугали. Черные, с фиолетовой радужкой по центру, в обрамлении пушистых ресниц, они смотрелись жутко и неправильно. Гилберт оторвался от взгляда, рассматривая и другие особенности паренька. Бледный торс, начиная от живота, был покрыт густой шерстью, длинные пальцы на руках завершались острыми когтями, а вместо привычных ног виднелись широкие копыта. Картину завершали лосиные рога, которые красовались на голове, и острый ряд зубов, показавшихся за неловкой улыбкой. Перед Гилбертом была химера, и палец сам уже тянулся к курку, чтобы избавиться от опасности. — Вы убьете меня, да? — вдруг произнес парень, слегка склонив голову. — Жаль, умирать не особо приятно. Гилберт смотрел во все глаза на мягкую улыбку, которую до того еще ни разу не видел, вслушивался в странный голос, не механический, как в городе, а наполненный чем-то… Чем-то, чего Гилберт не мог понять или объяснить. Это завораживало. Это интересовало. Это затягивало жаждой новой информации. — Если я оставлю тебя в живых, это причинит вред человекоподобным? — негромко спросил Гилберт, всматриваясь в изменившееся лицо паренька. — Наоборот, это только обрадует мою семью, — только и покачал головой он. Дуло пистолета дрогнуло и опустилось вниз, а парнишка, казалось, не мог поверить в произошедшее. — Тогда я могу нарушить это правило, — кивнул Гилберт сам себе. Сбоку послышались чьи-то шаги, но он не обратил на них никакого внимания, с любопытством рассматривая химеру, которую впервые видел воочию, а не на мониторе в классе. Тонкий свист прозвучал совсем рядом с ухом, а острая боль в районе шеи сбила с толку. Гилберт потянулся к впившейся в кожу игле, а тело вдруг сковала странная слабость. Он рухнул на землю, замечая еще одни приближающиеся копыта, но не в состоянии сфокусировать на них взгляд. — Я Гилберт Байльшмидт, — последнее, что прошептал он, перед тем, как провалиться в пустоту.***
— Мы дети технологий, дети разума и последователи великих знаний. Мы — ценность оставшейся цивилизации, верхушка цепи и верхушка этого мира. Мы — последние люди, людьми рождены и умрем, защищая наше наследие и знания предков. Так начиналось каждое утро в городе номер 127, когда из динамиков разносился звучный голос диктора. Гилберт невольно повторял эти слова, давно вбитые в голову, и шел в сторону хранилищ, где сегодня ему предстояло провести рабочий день. На улице стоял первый месяц осени 2565 года, но это не играло никакого значения, каждый год был таким же, как предыдущий, каждый день был подобен прошедшему, без происшествий и отклонений, все по системе. Гилберт неторопливо спустился в огромное помещение хранилищ и подошел к нужному стеллажу, где сегодня должна была проходить сортировка. Обычная рутина заключалась в записи данных с голограбуков в систему и распределении их по именам, фамилиям и годам жизни владельцев. Работа была не сложной, но монотонной, что, впрочем, мало волновало Гилберта. Последний голограбук с тихим писком выключился и отправился на полку, когда Гилберт, наконец, отвлекся от многочасового сидения. Время уже приближалось к обеду, а потому Байльшмидт поднялся с места и направился было к выходу, но… В воздухе повис странный электронный писк. Гилберт развернулся на звук, исходивший от стены хранилища, а с той вдруг с грохотом слетела вставная панель, открывая небольшую нишу. Гилберт замер, спешно перебирая в голове алгоритмы, но ни один из них не подходил под сложившуюся ситуацию, а потому он двинулся к стене. Углубление было неровным, словно его вырезали в спешке подручными средствами, а в нем покоился небольшой серебристый кейс. Незнакомый предмет. Гилберт потянулся к нему, хватаясь за металлическую ручку. Все неопознанные объекты должны были сдаваться в сортировку — так гласили правила. Кейс с трудом поддался напору и выскользнул из ниши, а взгляд Гилберта зацепился за выгравированные на нем слова на международном диалекте.Система не единственно верный путь. Правила можно нарушать, если это не причинит другим человекоподобным вреда. Желания и жажда знаний рождают новый алгоритм.
Гилберт должен был отнести кейс в сортировку и продолжить работу на сегодня. Он стоял и вчитывался в буквы, которые переливались при свете флуоресцентных ламп, а после опустил кейс в свой портфель, плотно защелкивая застежку и выходя из хранилища. Он должен был отдать незнакомый предмет, но теперь мог этого не делать.***
Звонкие удары по щекам отдавались гулом в гудящей голове, а влажная трава щекотала кожу. — Ну надо же, очнулся, наконец. Никогда не думал, что нано-люди такие хилые, — раздался рядом незнакомый рычащий голос. — Джеймс, ты сам выстрелил снотворным! Поверить не могу, что ты сделал это, не разобравшись в ситуации! — возмущался второй. Гилберт слабо простонал, приподнимаясь на локтях и стараясь сфокусировать взгляд. Он все еще был в лесу, правда, судя по редким деревьям, его перенесли к самой кромке высоких зарослей, за которой начинался знакомый склон и виднелись высокие стены города. — Ну я же не знал, что он не опасен! — взвился первый, и от его голоса голова снова отдалась гулом. — Они, знаешь ли, обычно нас убивают без раздумий. Может он вообще бракованный какой-то или умственно отсталый? Разговор затих вместе с недовольным цоканьем второго, который уже опускался ниже, в упор смотря на Гилберта. — Ты как? — мягко поинтересовался он. — Прости моего брата, он лишь заботился о моей безопасности. — Брата? — Гилберт поднял взгляд на собеседника, а потом на стоящего чуть поодаль мужчину, которого сразу не заметил. Тот и впрямь был похож на этого паренька, разве что был несколько крупнее в плечах, с более выраженными мышцами. Выглядел он угрожающе. — Да, это мой брат, Джеймс, — дружелюбно представил парнишка. — А я — Мэттью. Как ты уже понял — мы химеры, а ты?.. — Я человек из города, — ответил Гилберт, поднимаясь с влажной земли. Его вещи лежали здесь же, даже пистолет не был украден, что несколько удивляло. Все знания о дикарях развеивались буквально на глазах. — Вы не похожи на диких зверей, — сухо произнес он. — И вы умеете разговаривать… — Да ладно, какой наблюдательный, — фыркнул Джеймс, подходя ближе. За его спиной виднелся лук и небольшой чехол с трубкой и дротиками. — Зато ты очень похож на всех этих бездушных тварей за стенами. Такой же сухарь, — сплюнул он, хмурясь сильнее. — Мы люди, а не бездушные твари, — поправил его Гилберт ровным, почти безразличным тоном. Он старательно запоминал сейчас все изменения мимики на лицах химер и интерес к ним возрастал с каждой секундой. Мэтт тем временем мягко положил руку на плечо Джеймса и улыбнулся. — Джей, брось эти пустые нападки, — попросил он и повернулся к Гилберту. — Брат преувеличивает. Ты все же не очень похож на человека из экспедиции, и у тебя нет должного оборудования. Тогда что ты делаешь в этом лесу? — поинтересовался он. — Я пришел за знаниями, — просто ответил Байльшмидт, делая шаг к Мэтту и внимательно рассматривая столь странную внешность. Джеймс рядом заметно напрягся, но Гилберт словно не замечал этого вовсе. — Что из себя представляют химеры? Если мои знания на счет вас ложны, значит, должно быть иное описание. Вы, как я вижу, не опасны, не похожи на диких зверей и постоянно меняете выражения лица. Зачем? Мэттью с секунду молчал, удивленно смотря на человека перед собой, который замер на ничтожно маленьком расстоянии, а потом вдруг рассмеялся, прикладывая к лицу когтистую ладонь. — Меняем выражения лица? — вторил он вопросу, широко улыбаясь. — Так мы выражаем эмоции! Это, — он показал на себя, — улыбка, она показывает радость. Джеймс вечно недоволен, а потому хмурится, хотя иногда он делает это по привычке, а у тебя на лице полное безразличие, — пояснил он. — Эмоции? — не понял Гилберт. — Что это? — Ох… — Мэттью задумался. — Это то, что появляется неосознанно, против твоей воли и выражает отношение к происходящему. — Ну началось… — Джеймс фыркнул, плюхаясь прямо на траву и срывая колосок, который тут же отправил в рот, пока Мэтт продолжал. — Все не так уж и сложно, — не обращая на брата внимания, говорил парень. — Например, радость рождается, если я вижу или чувствую что-то приятное или забавное, злость, если что-то неприемлемое для себя, удивление, если что-то непривычное, — перечислял он. — Удивление… — Гилберт вспоминал то странное ощущение, которое рождалось в голове, когда он смотрел на бескрайние просторы природы и думал о ее бессистемности. Наверное, это и были эмоции, но их оттенки так тяжело было уловить, что Байльшмидт обычно их попросту не замечал. — Я знаю, что такое удивление, — кивнул он. — Но остального еще не испытывал. — Мне кажется, всему можно научиться, — тепло улыбнулся Мэтт, а в его пугающих глазах играли мягкие искорки заходящего солнца. Вечер постепенно опускался на лес. — Эмоции и чувства прекрасны и удивительны, как и весь наш мир. — Но тебе этого ведь не понять, человек? — встрял Джеймс, скептично глядя на Гилберта из-под сведенных бровей. — Ваш род стремится только к знаниям и выживанию. — Я не понимаю пока. Но эмоции тоже знание, — возразил Гилберт, вскинув взгляд на темнеющее постепенно небо и подхватывая с земли рюкзак. — Любым знаниям можно научиться, — он подобрал и пистолет, под настороженными взглядами, но лишь убрал его в карман рюкзака. — Мне нужно идти, но я приду сюда снова через два дня. — Тогда я с радостью буду учить тебя нашему миру! — воскликнул Мэтт. Гилберт кивнул и, попрощавшись, торопливо зашагал прочь к стене. — Мэтти, ты это серьезно? — удивленно спросил Джеймс, поднимаясь с земли, когда светлый силуэт человека заметно отдалился. — Ты едва ли его знаешь, и он из людей… Забыл сколько химер погибли от их ружей? — Я помню, — серьезно кивнул Мэтт. — Но сейчас я уверен, что сделал правильный выбор, — он смотрел вслед мужчине и думал. — Он следует каким-то своим правилам, раз смог выйти за стены. И, быть может, это поможет нам, наконец, сломать столь долгую вражду. — Надеюсь, ты прав, — вздохнул Джеймс, слабо трепя младшего брата по голове.***
— Это?.. — Гилберт чувствовал, как разом перехватило у него дыхание, от огромного, воистину необъятного простора воды. Его пугало это чувство, но в то же время настолько цепляло окружение, что он и правда задыхался, не в силах ничего сделать с собой. — Это океан? — голос разом сел от этой догадки, а Мэттью рядом с ним тихо рассмеялся, качая головой. — Нет, это всего лишь озеро, — пояснил он, присаживаясь на массивные камни на берегу, о которые чуть ниже ударялась слабыми волнами вода. — Хотя это большое озеро, но оно и в сравнение не идет с океаном. — Озеро… — Гилберт смаковал это слово, сопоставляя с видом перед собой, и чувствовал, как чаще в груди билось сейчас сердце. — Оно намного больше реки, — заметил Байльшмидт, силясь подсчитать, насколько огромным тогда был океан. Получалось у него плохо, а потому он снова уставился на синюю гладь воды перед собой. — Я рад, что тебе понравилось, — кивнул Мэттью, наслаждаясь прохладным ветром, который приятно обдувал всю береговую линию. Эта встреча с Гилбертом была уже далеко не первой, и с каждым разом Мэтт все сильнее убеждался, что тогда, в лесу, сделал правильный выбор, когда предложил этому странному человеку свою помощь. Гилберт и правда был странным. Он, несомненно, был очень умным, с легкостью запоминал любую информацию и мог запросто рассказать строение различных высокотехнологичных штук, но при этом совершенно не подозревал о каких-то простейших вещах, которые Мэтта окружали с самого рождения. — Мама часто водила нас с Джеймсом сюда в детстве и рассказывала о прошлом, — тихо вздохнул Мэтт, переводя взгляд на воду и плавающих в ней уток. — Это озеро — Онтарио, самое маленькое из пяти Великих озер североамериканского континента. А страна когда-то называлась Канадой, — Мэттью покачал головой. — Хотя теперь это не имеет никакого значения, стран больше нет, ваши города неприступны, а в нашем народе с каждым годом остается все меньше знаний. Голограбуки приходят в негодность от времени, а сделать новые или починить… — он с некоторой грустью посмотрел на свои ладони, больше подходившие для охоты и добычи, нежели для работы с техникой. — Не удивительно, что многие, и правда, становятся дикими. — Так не должно быть… — покачал головой Гилберт. — Знания важны, нельзя их терять, — он подошел ближе к Мэтту, присаживаясь рядом на теплый от солнца камень. — Расскажи мне еще о семье? Неужели вас не разделяют с родителями при рождении? — листва на деревьях зашелестела сильнее вместе с вопросом. — Конечно нет! Семья… — Мэттью задумался, невольно улыбаясь. — Это здорово, иметь семью, — мечтательно проговорил он. — Это люди, которые всегда окажутся рядом и поддержат, что бы ни случилось, которые дают тебе силу. Они защищают тебя, оберегают, заботятся, учат жизни и дают тепло, — он на секунду запнулся. — Я имею ввиду не физическое тепло, а душевное, — поправил сам себя Мэтт под внимательным взглядом Гилберта. — Оно проявляется во всем… Мама, например, в детстве всегда сидела рядом с нами, пока мы с братом не уснем, она рассказывала нам сказки, пела колыбельные, открывала каждый день что-то новое и потрясающее. Это непередаваемое чувство, слышать ее голос и находиться рядом. Даже сейчас, когда я сам уже больше не ребенок, — он замолчал, а Гилберт тщательно переваривал информацию, представляя все эти действия. Они казались несколько бессмысленными, но отчего-то все равно зарождали в душе странное чувство. Байльшмидт постарался зацепиться за него, а Мэтт вдруг удивленно охнул. — Ты улыбаешься, — прошептал он. — Я? — Гилберт и сам, казалось, был удивлен. Значит это чувство и было радостью, о которой говорил Мэттью. — Мне очень понравился этот рассказ и он правда… — он запнулся, подбирая нужное слово, — теплый. Значит, я все же могу чувствовать? Мэтт закивал часто, осторожно касаясь чужой ладони. — Ты тоже человек, Гил, как и я — говорил он, чуть стискивая пальцы. — И я никогда не поверю, что у вашего рода нет души. Его голос буквально звенел от уверенности. Теперь Мэтт абсолютно точно знал, что сделал правильный выбор. Гилберт и правда был человеком.***
— Поверить не могу, что едва ли не опоздал на урок! Действовать по системе оказывается так сложно, когда имеется столько вариантов алгоритма, — Гилберт смеялся, сидя на небольшом бревне, выглядывающем из-под снега, и болтая ногами. Он был одет в теплую куртку, на шее был завязан шарф, а серебристые волосы находились в приятном беспорядке, что придавало ему особого шарма. За два года общения с Мэттом, от того безэмоционального, сухого человека, пустой оболочки, не осталось и следа. Мэтт, к слову, сидел сейчас рядом. На нем был грубо сшитый из шкур полушубок, который плотно прилегал к голому торсу и защищал от сильных в это время года морозов. — Будь осторожен, — говорил он, смахивая с волос падающий с неба снег. — Если тебя поймают… — То отправят в перекодировку, — закончил за него Гилберт. — Поверь, я знаю это лучше кого-либо, но так же я слишком хорошо знаю свой город, чтобы избежать этого, — улыбнулся он. — Кстати, о городе… Он потянулся к своему рюкзаку, вытаскивая на свет небольшой серебристый кейс. Мэттью с интересом уставился на незнакомый предмет, а после перевел взгляд на ухмыляющегося Гилберта, который хитро щурился, но молчал. — И что это? — спросил Мэтт под одобрительный кивок. В последнее время Гилберт часто приносил разные интересные штуки из города. Некоторые из них Мэтт видел в своей деревне, о некоторых только слышал от стариков, которым еще довелось пользоваться старой техникой, пока та совсем не износилась. — Это что-то очень интересное, — подмигнул Гилберт. — А если быть точнее — кто-то. Он осторожно, почти с нежностью открыл защелки кейса и достал оттуда самый обычный голограбук из потертого металла. Мэтт с интересом смотрел на символику фирмы и понимал, что перед ним лежит вещь двухсотлетней давности. Механизм с трудом заработал, стоило Гилберту нажать на кнопку, а из проектора появилась объемная, чуть ребристая от потертых линз фигура девушки. Мэттью замер, вглядываясь в приятные, но несколько напряженные черты лица, светлые волосы, спадавшие на плечи и глаза сиреневого цвета, а Гилберт тем временем нажал на воспроизведение. — Здравствуй. Этот голограбук не представляет опасности ни для кого и ты можешь оставить его себе. Скорее всего, ты нашел его в кейсе, в городе 127, возможно, ты его житель и послушный гражданин, этого я знать не могу, но, кем бы ты ни был, прошу выслушать эту запись до конца, — звук несколько дергался, но даже так Мэтт мог различить мягкий тембр девушки. — Для начала, мне стоит извиниться. Скорее всего твоя жизнь уже изменилась, раз ты не избавился от кейса сразу и прочел надпись. Я уверена, она продолжит меняться и дальше, поэтому всегда помни о своей безопасности и не давай системе поводов сомневаться в тебе. В случае перекодировки, все твои вещи будут уничтожены как источник опасности, в том числе и этот голограбук, и тогда люди навеки останутся узниками проекта «Утопия». Девушка остановилась ненадолго, а Мэтт все яснее понимал, что к чему. До сих пор он не решался спросить у Гилберта, что позволило ему нарушать правила, считая, что просто произошел сбой в системе. Но этот голограбук развеивал все предположения. Девушка, тем временем, продолжила: — Меня зовут Анна Брагинская, хотя это имя вряд ли скажет тебе о чем-либо. И все же невежливо будет утаивать его от тебя. Я являюсь одним из создателей и технических исполнителей проекта «Утопия», а так же разработчиком и отладчиком системы команд и установок. Когда мы только начинали создавать проект, я была уверена, что он и правда сможет спасти остатки человечества и сделать их жизнь спокойнее. Но, к сожалению, время было против нас, — девушка тяжело вздохнула — Мэтт почти ощущал, насколько виноватой она себя чувствовала. — Мы смогли дать лишь минимум для примитивного существования, но абсолютно упустили духовную часть. Скорее всего, тебе кажется это непонятным, и в этом, несомненно, есть и моя вина. Но я верю, что личность есть у каждого из нано-людей, нужно лишь развить ее, — она снова замолчала на пару мгновений. — Я не могу знать наверняка, поступаю я верно или нет. И все же мне хочется верить, что человечество не закончит свою эру бездушными оболочками. Стремись к знаниям и используй их во благо, кем бы ты ни был. Стремись к другим человекоподобным и защищай их, кем бы ни были они. Возможно проект все же будет доработан, пусть уже и не нами. Запись погасла, оставляя после себя несколько всплывающих текстовых пунктов. Мэтт умел читать, поэтому с удивлением смотрел на графы, а Гилберт, предупреждая вопросы, пояснил: — Она записала сюда полное техническое строение города, в том числе и управление системой, — его голос звучал чуть тише обычного. — Это значит… — Мэтт ушам своим не мог поверить. — Да, с помощью нее можно перекодировать полностью всю систему, добавить новые установки, изменить маршруты… В общем полностью управлять городом и сознанием людей, — он выключил голограбук, осторожно убирая его обратно в кейс и бездумно проводя по надписи. — Но последствия такого вмешательства неизвестны, — вздохнул он. — У нас больше нет систем, с помощью которых можно было бы смоделировать такое огромное пространство и проследить за его развитием с тем или иным вмешательством, а без этого все может рухнуть. — Но ты-то, тем не менее, выбился из этой системы? — раздался сзади насмешливый голос. — Простите, вы так мило сидели парочкой, что я не решился вам мешать раньше, а просто подслушал, — пожал плечами Джеймс под укоризненным взглядом брата. — Это другое, — мотнул головой Гилберт. — Мне повезло встретиться с Мэттом, иначе я бы так и ходил до конца жизни в лес, не осознавая, для чего мне этот поиск знаний. Эмоции… Они слишком сложные, чтобы вбивать их технически, для них нужны впечатления, нужны люди. — Ну, надо же, ты наконец перестаешь казаться мне сухарем, — усмехнулся Джеймс. — Завались, — беззлобно фыркнул Гилберт. — И тем не менее… — задумчиво протянул Мэтт. — Эта девушка, Анна, рискнула оставить в городе кейс, хотя знала, что он нарушит систему как минимум у одного. Это могло привести к катастрофическим последствиям, встреться ты на воле с дикарем, который вбил бы тебе в голову, что всех нано-людей нужно уничтожить. Но этого не произошло. Гилберт задумчиво смотрел в сверкающий на солнце снег, после чего все же покачал головой. — Пока я не готов так рисковать и действовать на авось, — тихо произнес он. — Ну и тоску же вы наводите, ребята, — зевнул Джеймс, опуская ладони на плечи парням. — Вам определенно надо развеяться и отвлечься от своих гнетущих мыслей. — Ты это к чему? — удивился Мэтт. — К тому, что матушка ждет вас в деревне на чай. И не вздумай отказываться, — хмыкнул он. Гилберт удивленно переглянулся с Мэттом, а Джеймс уже уходил в лес, оставляя на снегу ровную дорожку следов копыт. — А разве мне можно в вашу деревню? — тихо поинтересовался Гилберт. — А черт его знает, но видимо можно, — пожал плечами Мэтт, спрыгивая на снег с бревна. В деревне химер Гилберт до этого ни разу не был и знал о ней только со слов самого Мэтта. Увиденное же несколько выбивало из колеи, привыкшего к городу Байльшмидта. Невысокие деревянные домики с соломенными крышами издалека были почти не видны под большими шапками снега. На протоптанных копытами и лапами дорожках между домами бегали дети, а закутанные в шубы химеры занимались хозяйством, то и дело переговариваясь между собой и заливисто смеясь. Гилберт замер на подходе, вглядываясь в эту красоту, и никак не в силах поверить, что все это реальность, что никто не ходит по четко установленному графику и не сверяется с голограбуком на каждом шагу. — Рот закрой, а то еще простынешь, — ухмыльнулся Джеймс, подталкивая Гилберта вперед. Он неторопливо двинулся по скрипучему снегу, так и не отводя взгляда от окружения. — Мэтт вернулся! — загалдела ребетня, когда заприметила знакомого паренька, — А рядом с ним такой странный дядя, — зашептались они следом, во все глаза, смотря на Гилберта. — Может он заяц? Хотя ушей и хвоста не видно… А может?.. Байльшмидт вдруг рассмеялся, присаживаясь на корточки, а дети испуганно замерли, смотря на незнакомца. — Я не заяц и вообще не зверь, — улыбнулся он, протягивая детям голые, без шерсти ладони. — Я человек, такой же, как и вы. Рядом довольно хмыкнул Джеймс, а ребята, не заметив никакой угрозы, подбежали ближе, с интересом рассматривая светлые волосы, совсем бледную кожу и гладкие ладони без когтей. Они расспрашивали Гилберта обо всем, с удивлением слушали его ответы, а потом все сильнее улыбались и радовались. — Так, мелочь, дядя Гил тут совсем окоченеет, если вы продолжите свой допрос, — в какой-то момент рявкнул Джеймс и дети притихли. — Я обещаю, что не последний раз привожу к вам этого оболтуса, так что успеете наговориться, — чуть улыбнулся он. Ребята радостно закивали и разбежались, махая на прощанье ладошками. — А ты, оказывается не такой суровый, — усмехнулся Гилберт, поднимаясь на ноги и натягивая обратно перчатки на замерзшие руки — погода и впрямь была не теплой. — Джеймс вообще очень добрый, просто не любит этого показывать, — улыбнулся Мэтт. — Разболтался тут… — заворчал Джеймс, утягивая Гилберта за собой. — Идем уже к маме. Домик Мэтта и Джеймса находился в самом конце улицы, а Гилберт едва оказавшись там, сразу понял, в кого характером пошел Мэтт. Маргарет — так звали маму братьев, — буквально излучала тепло и любовь ко всему живому. В отличие от сыновей она была невысокого роста, почти с Гилберта, с аккуратной фигуркой, закутанной сейчас в теплую одежду, и без рогов, хотя животные длинные ушки все же виднелись из-под вьющихся светлых волос, заплетенных в косы. Мягкие черты лица, даже несмотря на возраст, выглядели привлекательно, и Гилберт поначалу никак не мог оторвать от этой женщины взгляда, настолько завораживала ее внешность. Помимо внешности, Маргарет оказалась отличной хозяйкой. Она быстро снарядила стол из скромных пожитков и разлила по кружкам горячий чай, который хоть и не был тем самым чаем из древности, но ароматно пах и на вкус был крайне приятным. Гилберт так и замер, едва отхлебнув его и ощутив вместо питательной, но в целом безвкусной воды, причудливый сладковатый привкус. Еда тоже оказалась на высоте и не шла ни в какое сравнение с пайками, так что Джеймс с Мэттом только посмеивались, глядя на увлекшегося Байльшмидта, который с глупой улыбкой смаковал обед. — Потрясающе, — чуть позже говорил он Маргарет, помогая убрать со стола и вымыть всю посуду, пока Джеймс с Мэттом рубили дрова для печи. — Знаете, я никогда не испытывал подобного… — тихо добавил он. — Да брось, самая обычная еда, — улыбнулась Мэгг. — Я не только о еде... — Гилберт смывал водой из таза самодельное мыло с тарелок и смотрел в небольшое окошко, рядом с которым находился. — Все это, вся ваша жизнь… Она настолько не похожа на город и пропитана теплом, что я словами не могу передать, что сейчас испытываю, — на дорожке снова играли дети и кидались друг в друга снежками, звонко смеясь. — Это так, только это тепло и помогает нам выжить и не потерять себя, — голос Маргарет стал заметно грустнее. — Наш народ гибнет, Гилберт. Все технологии, медицина, история, знания, канули в лету и с каждым годом нас, тех кто живет общинами и ценит прежние традиции, остается все меньше, — она подняла вверх свой глубокий задумчивый взгляд и Гилберт снова невольно засмотрелся. — Я видела тех, кто больше не знает языка, кто повинуется животным инстинктам и уничтожает все на своем пути. Они стали обычным зверьем, и весь наш род постепенно уподобается им. Мне страшно представить, что однажды и в этой деревне станут рождаться дети без этих милых улыбок и добродушных взглядов. Мне страшно, что звериная сущность может победить и во мне. Она замолчала, возвращаясь к посуде. Гилберт так и стоял, замерев, а в сердце непонятно щемило от неизведанного чувства. На щеке стало влажно, и Байльшмидт с удивлением смахнул слезу. — Полно вам, это не стоит слез и грусти, — Маргарет снова улыбалась. — Мы — люди, и я уверена, что сможем выстоять и не потерять своей личности. Разговор постепенно перетек в другое русло, но Гилберт так и не мог отделаться от этих грустных и обреченных слов, сказанных перед затянутым морозными узорами окном. — Уже уходишь? — поинтересовался Джеймс, когда Гилберт, спустя несколько часов, потянулся к рюкзаку. — Я не должен привлекать к себе внимание в городе, чтобы не выдать себя, — вздохнул он. Джеймс кивнул. — Будь осторожнее, мне бы не хотелось терять такого странного друга, — хмыкнул он, хлопая Гилберта по плечу. — То что сказала твоя мать… Это правда, что вы можете потерять свои личности за животной сущностью? — поинтересовался он. В глазах Джеймса скользнула легкая тень, но губы так же растягивались в ухмылке. — Брось, мама слишком много думает, — отмахнулся он, как-то неестественно улыбаясь и отводя взгляд в сторону. В повисшем молчании потребовалась лишь пара секунд, чтобы сделать свой выбор. — Я хочу попробовать вмешаться в систему, — твердо заявил Гилберт. — Мы все — люди, и только вместе мы сможем выжить и остаться людьми. За окном шел снег, а Маргарет мягко улыбнулась, отталкиваясь от двери и спускаясь на дорожку деревни. — Он и правда нечто, — сказала она Мэтту, который аккуратно складывал поленья под тент. — И я уверен, что он сможет изменить нашу жизнь, — кивнул тот матери.***
— В какой же дыре ты все-таки вырос… — Джеймс озирался по сторонам, неторопливо двигаясь по техническим коридорам, откуда сквозь окна был виден сам город, пустынный в этот час, но все равно отталкивающий своей чистотой и системностью. — Не удивляюсь теперь, почему ты был таким сухарем, — хмыкнул он. Мэтт недовольно пихнул брата локтем под ребра, а сам смотрел в окна с некоторой грустью. Они были здесь уже не первый раз, но привыкнуть и впрямь было сложно, особенно когда на улицах появлялись люди. Безэмоциональные, с нечитаемыми лицами, они, казалось, даже двигались строго с определенной скоростью и по проложенным траекториям, что выглядело слишком неправильно и неестественно. Мэтта, во всяком случае, это порядком пугало, да и Джеймс погляднывал на это с опаской. Глядя теперь на Гилберта, сложно было поверить, что и он когда-то был таким же. Он, к слову, сейчас шел впереди и явно нервничал. Нахальное обычно лицо было слишком серьезным, брови сводились к переносице, ладони то и дело бездумно сжимались и разжимались. — Ровно в шесть утра система выводит приветствие на все улицы города, — в очередной раз начал проговаривать он, и Мэтт прислушался, закрепляя уже тысячу раз проштрудированную информацию. — В этот момент все жители выходят из домов и слушают речь, после чего выполняют действия согласно голограбукам. Значит, именно в это время, мы должны подключиться к трансляции и заставить всех прослушать ее, но… — Гилберт тяжело вздохнул. — Переключение трансляции находится в центре города, тогда как все данные загружаются здесь, — закончил за него Мэтт. — А так как мы химеры, нас убьют стоит только ступить на улочки городка. Не самая радужная перспектива, — несмотря на напряжение, Джеймс был на удивление весел. — Именно, поэтому в центр отправлюсь я, — Гилберт последний раз промотал весь план в голове и кивнул сам себе. — Вы запомнили, что и как нужно будет сделать? — напоследок спросил он, а Джеймс дружелюбно хлопнул его по плечу. — Не переживай, мы все сделаем как надо, — подбодрил он. — А ты только попробуй попасться, найдем после перекодировки, и заново будешь терпеть весь треп Мэтта, — рассмеялся он. — Если что-то пойдет не так, оставьте голограбук с кейсом себе. Кто знает, раз подействовало на меня, то может выцепите и еще кого-нибудь, — Гилберт был слишком серьезен, что немного пугало. Мэтт лишь улыбнулся, подходя ближе и сбагривая его в объятия. — Все будет хорошо, Гил. Мы все справимся, — пообещал он. — Я буду в это верить, — кивнул Байльшмидт и, кинув прощальный взгляд на братьев, зашагал по лестнице вниз. На улице стояла середина лета и теплый ветер гулял по пустынным улицам городка номер 127. Это был бывший пригород Торонто, как теперь знал Гилберт, и это знание отчего-то заставляло улыбаться, благо вокруг пока никого не было, чтобы вызвать подозрение. Их план полностью полагался на чистое везение и удачу. Гилберт сам не понимал, как ему пришло в голову, подключить к общей системе Анину трансляцию, но это и правда было идеальным и единственным выходом. «По сути, она дала мне самые основные установки для развития», — говорил несколькими месяцами ранее Гилберт, сидя в небольшом домике рядом с братьями. — «Она усилила стремление к знаниям, направила их применение только в положительную сторону и защитила химер своими словами. Я уверен, что это были не спонтанные слова, Аня точно представляла о чем говорит, а значит понимала, что спасение могло лежать именно в них. А еще она поселила идею о развитии личности. При всем при этом, ее предостережение о системе не давало мне слишком открыто нарушать порядки города, а значит и с этим не должно возникнуть проблем. Так если сработало на мне, почему не сработает на остальных?» Это было рискованно, но других вариантов не было. План был простым — после трансляции, при удачном ее прохождении, нужно было привлечь людей из деревни, чтобы те помогли развить минимальные личностные особенности. Достаточно было дать им понять, в каком направлении двигаться, а остальное пришло бы с течением времени, за счет наблюдения за другими или в ходе общения. Самому Гилберту во всяком случае понадобилось около месяца нечастых вылазок, чтобы понять саму суть эмоций, а дальше дело лежало лишь за впечатлениями и частым общением. Центр города в это время был еще слишком пустынным и тихим. Высокий постамент с подключенным микрофоном предназначался для речи управляющего, когда на этот пост приходил новый человек, но большую часть времени место пустовало. Здесь же, за стойкой, находился и переключатель. Главная опасность состояла лишь в том, чтобы Гилберта не поймали раньше, чем закончится трансляция или сразу после ее окончания. Перекодирока была процедурой слишком быстрой, а Байльшмидт теперь и правда слишком боялся потерять все свои воспоминания, полученные за эти два года. Он дорожил ими, как дорожил Мэттом, Джеймсом, милой Маргарет и деревенскими ребятами, к которым успел привязаться за это время и которые искренне полюбили его. Гилберт тряхнул головой, стараясь не думать о плохом и торопливо залез на постамент, присаживаясь за стойкой и тяжело вздыхая. Скрываться больше не было смысла — в случае неудачи его вычислили бы в любом случае, — а потому собственный голограбук был с собой и показывал 5:58. До трансляции оставалось всего две минуты, и он прикрыл глаза, испытывая жгучее волнение вперемешку со страхом. Эмоции, даже такие, были слишком прекрасны. За спиной постепенно нарастал гул шагов, и Гилберт вцепился взглядом в экран, рукой нащупывая за спиной переключатель. Одна минута стала настоящей каторгой, для сошедшего с ума сердца, отдающегося гулом в ушах. Свет ночных фонарей погас за ненадобностью, цифры переключились и выключатель звонко щелкнул, эхом проносясь по центральной площади полной таких знакомых и безразличных лиц. — Здравствуй. Этот голограбук не представляет опасности ни для кого и ты можешь оставить его себе. Скорее всего, ты нашел его в кейсе, в городе 127, возможно, ты его житель и послушный гражданин, этого я знать не могу, но, кем бы ты ни был, прошу выслушать эту запись до конца… Силуэт Ани возвышался над постаментом, подсвеченный восходящим из-за стен солнцем. На площади стояла гробовая тишина, как всегда это было во время трансляций. Но Гилберт точно знал, что система уже пришла в действие и люди с необходимыми алгоритмами уже направлялись в сторону постамента, хотя пока их и не было видно. Аня продолжала говорить, и Байльшмидт тихо вторил давно заученным словам. Сейчас он прекрасно мог различать горечь и обреченность в ее усталом и измученном голосе, но в первый раз едва ли мог осознать, что испытывала девушка, вмешиваясь в эту авантюру. — Стремись к знаниям и используй их во благо, кем бы ты ни был. Стремись к другим человекоподобным и защищай их, кем бы ни были они. Возможно проект все же будет доработан, пусть уже и не нами. Запись закончилась и общее оцепенение словно слетело с толпы. Люди потянулись к голограбукам, чтобы узнать алгоритм на сегодня, пока охранники неспешно поднимались на постамент. Голограбук тихо пискнул, отображая алое «ПЕРЕКОДИРОВКА». У Гилберта ушла в пятки душа, когда две пары сильных рук схватили его с двух сторон. Все расходились, словно не вняв словам абсолютно, сердце в груди Гилберта колотилось слишком сильно, и он вдруг в отчаянии вырвался и бросился назад к постаменту, переключая трансляцию на микрофон. — Люди города 127, выслушайте меня! — закричал он, что было силы, хотя сам понятия не имел, что хотел сказать. Толпа замерла, разворачиваясь тысячей безразличных лиц на Байльшмидта, растрепанного, без строгого костюма, с горящими уверенностью глазами. — Вы лишь пустые оболочки, живущие… Нет! Существующие за счет системы! Вы рождаетесь, выполняете алгоритм жизни и умираете, не оставив после себя ничего. Никакого развития, никакого прогресса, лишь бессмысленное хранение «наследия». Так не должно быть! — охранники постепенно подбирались все ближе, а в голове Гилберта билась только одна мысль. — Система не единственно верный путь! — охранники протянули вперед ладони. — Правила можно нарушать, если это не причинит другим человекоподобным вреда! — сильные руки стиснули плечи и дернули прочь от микрофона, но Гилберт вцепился в стойку до побелевших костяшек. — Желания и жажда знаний рождают новый алгоритм! Слова повисли в гробовом молчании. Никто больше не двигался с места, не смотрел в разрывавшиеся от сигналов голограбуки озаренные алым светом, тяжелая хватка не ослабевала, но охранники больше не пытались оттащить его подальше. — Передайте эти слова всем и каждому, — твердо сказал Гилберт, зажигаясь прежней уверенностью. — Только так мы снова станем людьми!***
— Аня, что будет, если этот человек научится плохому? — Альфред всматривался в виртуальную модель городка, где все ходили до тошнотворного одинаково и системно. Аня стояла чуть поодаль, прислонившись к стене и безразлично глядя в потолок. — Город погибнет или же его обезвредит система, и тогда ничего не изменится, — откликнулась она, мельком глядя на осточертевшую голограмму, которую видела перед собой весь последний год с момента разработки проекта. Для года система была построена просто потрясающе и без единого изъяна и бага. С точки зрения человечности она была слишком ужасна и безжизненна. — А каков шанс на успех? — Альфред подошел ближе к девушке, опасливо прижимая уши к голове. Брагинская чуть улыбнулась и потрепала между ними. — Я не считала, — грустно отозвалась она. — Но могу с уверенностью сказать, что он почти равен нулю. Система даже слишком хорошо настроена для уничтожения инакомыслия. — И все же ты делаешь это, — Альфред не спрашивал, он утверждал, с обожанием глядя на поджавшую губы Аню. — Я верю в человечество, Ал, — просто сказала она. — И ты, и я, несмотря на различия, люди. И они заслуживают быть людьми. Система прогрелась, — Аня взглядом указала на камеру перекодировки и оторвалась от стены. — Обещай, что снова сделаешь меня мной, — вздохнула она. Альфред кивнул и крепко обнял ее на прощание, прежде чем закрыть прозрачную капсулу и встать рядом с пультом управления. Он быстро набрал знакомые комбинации, и прежде чем нажать на кнопку запуска, последний раз кинул взгляд на Аню. Брагинская улыбалась ему. Тепло, загадочно, мягко, как умела улыбаться только она. Кнопка прогнулась под пальцем, и камера наполнилась необходимым раствором, постепенно стирая все эмоции с приветливого лица Ани. Джонс с болью смотрел на это, но точно знал — он сможет снова сделать из Брагинской человека.***
— Ну, вот и все, — мужчина выключил голограбук и потрепал детей по серебристым, как и у него самого макушкам. — А что было потом? — застенчиво спросил Гюнтер, нежась рядом с отцом. — Да, расскажи, как ты стал самым крутым человеком в городе! — с азартом вторила ему Юльхен под смешки Гилберта. — Ну, крутым это слишком сильно сказано, — покачал головой он и откинулся на спинку, прикрывая глаза. — 4 июля 2571 года стало толчком к заново родившемуся человечеству. Изолированный город номер 127 постепенно открыл свои двери для химер, которые помогали нано-людям обретать эмоции и познавать жизненные ценности. Люди, в свою очередь предоставляли им лекарства и обучали утерянным знаниям, — Гилберт вздохнул. — Не обошлось и без проблем. С обретением сознания возникло и неповиновение, и хаос, что едва ли не привело к полному развалу жизни в городе. Но собранный городской совет и узаконенные правила сделали свое дело. В то же время было решено избирать главу города, как это делали наши предки… — Ты рассказываешь это как наш школьный учитель, — насупилась Юльхен. — Аж спать от таких историй хочется, — она сладко, но обиженно зевнула. — Так я на то и рассчитываю, — хмыкнул Гилберт. — Гюнтер, вон, уснул, и тебе пора. Он осторожно приподнялся с места, подхватывая сына на руки, в то время как дочь спрыгнула на пол и увязалась следом. В детской горел только небольшой ночник, когда Гилберт уложил Гюнтера на кровать, мягко поцеловав его в лоб. — Пап, разве люди могут вообще ничего не чувствовать? — тихо спросила Юльхен, когда отец мягко накрыл ее одеялом. — Нет, дорогая. Без эмоций люди лишь пустые оболочки, роботы, которые не представляют из себя ничего, — он мягко потрепал дочь по светлым волосам и, погасив ночник, вышел за дверь. На улице уже стояла глубокая ночь, когда Гилберт, наконец, толкнул дверь лаборатории, где уже суетились ученые. — Опаздываешь, — хмыкнул Джеймс, хлопая мужчину по плечу и приветливо скалясь. — Не слушай его, он сам только что вошел, — улыбнулся Мэтт, оказываясь рядом. Гилберт только ухмыльнулся, качая головой и проходя вглубь исследовательского центра. В самом центре, на небольшом постаменте, горела виртуальная модель близлежащего города 128, которая показывала ускоренное развитие уже неделю, что соответствовало примерно двум годам. — Отклонений нет? — поинтересовался Гилберт, наблюдая, как модельки людей в разных частях города общаются между собой и смеются. — Никаких, сэр Байльшмидт, — широко улыбнулся Мэтт. — Проект «Человек» полностью готов к запуску! — Значит, пора начинать новую эру этого человечества! — радостно отозвался Гилберт. В 2581 году, спустя десять лет после падения системы в городе 127, законченный проект «Человек», созданный химерами, был успешно внедрен во все оставшиеся 249 городов по всему миру. Пятью годами позже, на территории Новой России был создан аппарат по предотвращению мутаций, обретенных в ходе скрещивания с животными, что позволило химерам вернуть человеческий облик, не затрагивая их сознания. После двухсот лет застоя, человечество снова существовало и развивалось на Земле.Знания и личность — великий дар, и лишь обладающий и тем и другим может называть себя человеком.