Любовь — она желтого цвета

Шерлок перекатывается на другой бок, сгибает руку в локте и с читаемым вопросом на лице смотрит на Джона. Джона почти не видно: под открытым небом так необычайно темно, что с трудом различаешь даже поднесенную к лицу ладонь. Зато небо усыпано миллиардом перламутровых звезд. Подмигивают, шепчутся, делятся между собой своими звездными секретами, широко зевают и с первыми лучами солнца уходят спать. Джон рассказывал занятную байку о падающих звездах: что именно так появляются падшие ангелы, вдохновленные собственной музой на такой далекой Земле. Это похоже на сиднеевскую «Астрофил и Стелла», только с диаметрально противоположными ролевыми моделями. «Ангелы-звезды влюбляются и не могут больше быть мерилом широкого небосвода. Они очарованы человеком и бросаются на растерзание физическому притяжению. Это их первый и последний полет», – Джон говорил это так одухотворенно, так уверенно и так размеренно, что казалось, он сам не единожды выступал свидетелем подобных полетов в один скоропостижный конец. – У меня осталась последняя нетронутая страница в блокноте, – Джон касается широкой ладони, заключая ее в свою, и вдыхает горный воздух полной грудью. Воздух наполняет легкие со свистом, и Джон чувствует себя таким живым. – До полуночи совсем немного: надо успеть. – Всё это фикция, ничего не произойдет, если ты набросаешь рисунок даже на минуту позже. Не загоняй себя в рамки, – лениво сообщает Шерлок. Он снова растянулся во весь рост на мягкой высокой траве; та игриво щекочет открытые щиколотки, и он нелепо улыбается каждый раз, когда зелёная волна прогибается под порывами ветра и так упорно лижет кое-где покрытую комариными укусами кожу. – Но я дал себе обещание. Джон говорит неразборчиво, крепче сжимает руку Холмса в своей и доверчиво укладывает голову тому на плечо, замыленным взглядом следя за бросавшимися в глаза созвездиями. Шерлок пахнет костром и акацией, а Джон бесконечно счастлив.

***

– Что на этот раз? Мне не терпится увидеть конечный результат поскорее. – Постой, я пока не закончил с фоном, – смеется Джон, чувствуя, как длинные пальцы давят на правое плечо, а сверху них укладывается подбородок. Шерлок всегда любил подсматривать, когда он возился с красками: наблюдал завороженно, отмечая малейшие штрихи, и щурился, когда Уотсон снова измазывал пальцы в краске, а потом нарочито лез целоваться. Так что в скором времени кое-где на лице Шерлока можно было лицезреть бледную палитру акварели. Джон передает ему блокнот, открытый на последней выпуклой от воды странице, и подсматривает за его реакцией. Светло-сиреневые мазки, пересекающиеся с обильной концентрацией белого – это сегодняшнее небо; тлеющий под тополем костер и выставленные вокруг него полукругом блестящие валуны, в некотором отдалении – возле песочного островка – приютились бесформенные рюкзаки (красный и зеленый), на ветке смешно покачиваются тяжелые, покрытые грязью пшеничные ботинки. – Белки, синий локомотив, вечерние сказки, – читает Шерлок, жадно всматриваясь в рисунок, будто бы хочет вновь и вновь перематывать на повторе ускользающий сквозь пальцы последний день лета. Джон всегда суммировал запоминающиеся впечатления в три емких слова или словосочетания, старательно выводя аккуратным, но слегка пляшущим почерком свои ассоциации прямо под датой новых творений. И Шерлок любил каждое из них. – Да, я помню, как грустно закончился тот экспромт «Король говорит», – усмехается Шерлок, дует на бумагу, внеся свою лепту в процесс высыхания, а потом быстро клюет Джона в щеку. – Хочу просмотреть твой блокнот снова. – Ты не изменяешь своим полуночным традициям.