Любовь — она желтого цвета

Солнечный свет игриво лезет сквозь краешек приоткрытой ткани палатки, любопытным зверем таится у самых ног – греет, ласкает, вызывая легкое покалывание в желтоватом островке кожи. А потом лезет дальше, очерчивая контур спрятанных под пледом предплечий, и в плавном пируэте замирает на кончике носа. Шерлок смахивает сорванца тяжелой ладонью, щурится от неудачи, и в итоге приоткрывает один глаз. Веки слипаются, но он делает над собой усилие, опирается на локте, и автоматически проводит рукой по пустому месту под боком: Джон всегда вставал раньше. Нос чует аромат жареных сосисок, бобов и костра. Вылезти из палатки выходит только спустя десять минут: он чувствует буквально каждую ноющую мышцу от вчерашнего похода. Вчера они с Джоном покорили два высоких холма, чуть не угодили в глубокий овраг, и видели молодую самку оленя. – Они немного пережарены, – словно в свое оправдание первым делом выдает Джон. На нем с утра только легкая спортивная майка и пижамные штаны на полосатой резинке. Джон любил ходить босиком, тем более, когда место их локации к этому наиболее располагало: нагретый песок приятно щекотал ступни, норовя погрузить в себя целиком, и постепенно окрашивался в темные оттенки ближе к журчащей реке. Вместо ответа Холмс оставляет сухой поцелуй на взъерошенной макушке, опускается на поваленный ствол дерева, и цепляет вилкой шкворчащую на миниатюрной сковороде сосиску. Пропитанная духом костра, она вызывает целый спектр вкусовых ощущений; Шерлок одобрительно мычит, а в следующий момент слышит удивительное пение флейты. Этого бамбукового приятеля Джон всегда таскал с собой в солидарность к нескольким скетчбукам, сгрызанным карандашам, и палитре красок. – Я вижу огромное зеленое поле — знаешь, такие показывают в рекламе «Милки» – так вот, и таких же красивых монохромных коров, и они лоснятся от насыщения, и ты впереди них с сяо-ти (1), и они идут, повинуясь гласу флейты, – делится Шерлок, по-прежнему сидя с закрытыми глазами: так легче представляется. – Как в сказе про паренька, который повелевал крысами, только здесь всё намного прозаичнее. – Предводитель коров, значит? – бормочет Уотсон, легко поддевает своим плечом плечо Шерлока, и смеется. – Пастушья проза пользовалась спросом в пятнадцатом веке. Это романтизация и единение с матерью-природой, полное уверование в эденов сад на земле, и бесконечная эйфория. Ты бы вписался в картинку. – Только у меня условия: чтобы обязательно на мне была облезлая соломенная шляпа и джинсовый комбинезон. – Мы в пятнадцатом веке, забыл? – Холмс лезет руками под ткань струящейся на ощупь майки, заключает Джона в кольцо рук, и смыкает пальцы замком на противоположном боке – аккуратно и медленно, чтобы не потревожить тихую песнь дыхания. У Джона смешно напрягается жилка на шее с каждым вздохом, и раздувается грудная клетка, слегка подрагивают прикрытые под настырным солнцем ресницы, и Шерлок мечтает о том, чтобы это мгновение могло продлиться вечность и еще один день.

***

– Скорее, Джон! Ты разве не слышишь? Джон слышал и едва ли поспевал, цепляясь одеждой за ветки, не замечая перевернутые приливом воды сырые камни. Шерлок шел слишком быстро, зеленый рюкзак плохо виднелся среди дикой рощи. – Постой! – он волнуется, когда не слышит ответа, почти переходит на бег, сбивая мешающий козырек кепки назад. – Шерлок, ты... – Тише, – бледная рука останавливает его на полушаге, голова Холмса повернута к видневшемуся на опушке дереву – это яблоня. Он переходит на шепот, в бесконтрольном движении сминая пальцами красную майку Джона, когда повторяет вопрос: – Ты слышишь? Джон напрягает слух, хмурится и... в самом деле улавливает монотонное жужжание. Вскидывает взгляд на Шерлока, который уже медленно держит путь к яблоне. – Там на ветке пчелиный рой. Смотри. И Джон видит: армия, нет, целое войско пчел, клубящихся вокруг одинокой ветки – обхаживают, переговариваются, о чем-то спорят, покидают ряды, и снова бросаются в толпу пчелиной семьи. – Это новая колония. Они совсем недавно покинули прежний улей, добровольно оставили на попечение новой королевы, и теперь ищут новый. Здесь им будет спокойно. Они уже строят фундамент для нового дома, – со знанием дела объясняет Шерлок, широко улыбается, и делает еще пару ознакомительных шагов, в точности зная, когда следует остановиться. – Я бы хотел своими глазами увидеть начало переселения. Они вошкаются сильнее обычного, у них даже меняется пение, они будто бы ждут приказа королевы... – То есть, она сама решает, когда покидать улей? – Джон склоняет голову вбок, оказывается рядом с Холмсом, и приглядывается к пчелиной возне. Свою любовь к этим маленьким созданиям Шерлок стал показывать еще с самых первых этапов их знакомства. У него даже был специальный значок с ежегодного ивэнта #SaveTheBees, и Шерлок заслуженно гордился своим увлечением. Он говорил, когда будет уверен в своем финансовом положении, обязательно построит собственный пчельник, будет наблюдать за своим детищем, и даже не будет надевать специальный костюм пчеловода. Джон видел его однажды в таком: приходилось приложить немало усилий, чтобы не засмеяться. Но смех, подкрепленный трогательностью момента – никак не смешливым видом Шерлока в необычном наряде. – Не всегда. Пчелы сами чувствуют это – его называют «зовом природы» или «пчелиной сонатой». И, что удивительно – они не вправе вернуться назад. Это противоречит инстинкту. Королева, скорее, пожертвует своей жизнью, но возвращаться в свой старый дом определенно не станет. – Почему они вообще его оставляют? – Потому что... – Шерлок не знает, как подобрать правильные слова. Он открывает рот несколько раз подряд, с таким же успехом захлопывает его, и покачивает головой: тяжело, когда не можешь облачить то, что творится в твоей голове, в комбинацию из алфавита. Но Шерлок старается: – Потому что это дань следующему поколению. Если большая часть роя покидает улей – она покидает его в самом расцвете сил. Они заботятся о подрастающем поколении, они жертвуют собой, чтобы могли жить другие. Им интересно строить восковые стены заново, конструировать соты, заботиться о племянниках, сестрах и новорожденных. Им нравится творить с нуля: они без этого просто не могут. Я не знаю, как еще объяснить... Шерлок удрученно вздыхает, прикованным взором следя за толкающейся черно-желтой оравой, у него на сердце тепло и мягко, и Джон медленно берет его за руку, желая стать частью медового воспоминания. Но Джон где-то в глубине души знает: он уже ею успешно стал.

***

Тонкий свет от фонарика прыгает в объятиях палатки, мечется из стороны в сторону, а Джон мысленно бранится, что не взял с собой хотя бы один ремень, чтобы закрепить луч света на голове. Однако это не мешает ему чертить по бумаге плавные линии, увлеченно менять нажим и стучать кончиком карандаша по губам в моменты, когда нужно смотреть на картину издалека. Три шестиугольные ячейки расположены в самом центре страницы, и в каждую вписан миниатюрный фрагмент. Соты похожи на стеклянные окна, куда можно воровато взглянуть – узнать, что творится по ту сторону неизвестности, и насладиться первичным любопытством. В первой – бурлящая река и деревянная лодка, по форме напоминающая толстую флейту; дальше – танец двух пчел вокруг пушистых цветов лаванды; и в завершение – грязно-зеленая бутылка вина, в которой они с Шерлоком оставили свои послания. Джон трет уставшие глаза и поскорее выключает фонарик, когда с противоположной стороны палатки слышится копошение, успокаивает давно заснувшего Шерлока аккуратным прикосновением ладони, и моментально проваливается в глубокий сон. «Фа-мажор, медовый пьедестал и записки в будущее».