Start Again

      

Ну, целуй меня, целуй, Хоть до крови, хоть до боли. Не в ладу с холодной волей кипяток сердечных струй.

Как много крови. Она такая красная, яркая... Саске кажется, что это странно, слишком неправильно с таким обожанием смотреть на то, как кровь пузырится, делает простыни красными, алыми. — Саске...— голос слишком знакомый, но Саске не воспринимает. Боль глушит все чувства, глаза завороженно смотрят, как белые пальцы, не принадлежавшие ему сейчас, растирают, мнут, требуют снова запаха— запаха стали. — Саске...— голос приглушенный, задушенный. Саске не может ответить, поднять глаза— немыслимо. Слишком много крови, слишком... Тёплые руки обхватили его истерзанные плечи, губы коснулись лба, где проступил ядреный пот. — Посмотри на меня, — это не приказ, просьба. Саске не хочет, но тут же, мгновенно, рывком вскидывает глаза. В них много влаги. — Тебе больно?— Итачи смотрит в эти глаза, такие же как и у него самого, непокорные. Ему страшно услышать молчание в ответ, ему больно глядеть в родные глаза, замечать в них слёзы и знать их причину. Это ломает его, чувство страха забивается в черепную коробку, давит, хочет раздавить. На глазах— рябь, в горле— спазма. — Уходи, — коротко просит Саске, умоляет. Нет сил говорить больше, чем полагается, это ужасно, мучительно. Губы Итачи касаются его виска, клейкая слюна остаётся на коже, вбивается, как гвоздь. Ужас. — Не могу, — последовал ласковый ответ, губы коснулись розовой мучки уха, — однажды я совершил ошибку, отстранившись от тебя. Больше я не смогу, — это действует больше, чем признание, имеет эффект значительно весомый, чем поцелуй. Это больше, чем может казаться. Это реальнее. — Нам нужно поговорить, — дыхом отвечает Саске. — Не сейчас, — отвечает Итачи и целует его в губы, но Саске упорно отталкивает его, смерит злобным взглядом, — что ж, давай поговорим, если приспичило. — Твоя любовь ко мне— это ненормально. Это неправильно, мерзко. То, что было, это... У меня нет слов. Как ты мог? Мог так поступить? Зверское желание? Похоть? Мне противно. Мы— братья. И так будет всегда, я ухожу, — но твердая хватка на запястье не дала ему этого сделать. Злобный рык, другая рука Итачи сжала пальцы Саске до слабого хруста. Он застонал. — Не брат ты мне больше, не брат, — голос хриплый от волнения, — Я давно тебя люблю по-другому. Отрекаться не собираюсь, а если ты уйдешь, то я покончу собой, — глаза Саске расширились, губы задрожали, стало больно от внезапно нахлынувших чувств, захотелось разрыдаться. Глаза Итачи сверкали, дымились синим огоньком. Страшно, а ещё чертовски больно. — Я ненавижу тебя, ненавижу твои слова. Это кощунство. Но я не смогу оставить тебя, ты тварь. Ненавижу! Ненавижу...— губы Итачи накрыли его губы, язык прорвался внутрь, срывая плотины... Слёзы, липкие и мерзкие застыли на ресницах, ноздри задрожали, душу разрывали противоречия. Неправильно...? А может все- таки все не так, кажется. Тёплые руки на плечах, губы на коже, жар, сдавливающий грудь, что хочется кричать. Где найти границу? Не перейти её? Они давно уже перешли, стали грязными для этого мира, но остались чище для себя самих. Итачи отстраняется от Саске, давая ему возможность вдохнуть кислород, тот, в свою очередь, вздыхает хлипко, из-за горла рвётся клокочущий хрип. — Я люблю тебя,— произносит Итачи, вдавливая его в себя,— Люблю! И принимай, как хочешь. Ты-мое все, без тебя не смогу. — А я больше, чем люблю,— в горле звенит колокольчик, снова слёзы. Сколько можно?— Мои чувства светлее, чем твоя похоть и разврат, намного значимей, чем твои признания. Я ненавижу тебя, но не могу не признать, что люблю тебя. Люблю другой, иной любовью. Чистой. Непорочной. Это больше чем любовь, намного больше! — Разве любовь не самое высокое чувство, может быть выше? Саске, ты ребёнок. Глупый ребёнок. Что может быть чище, чем любовь? Что может быть светлее? Ты себя слышишь? Ты любишь меня, но как тебе кажется, светлой любовью. Как понимать? Ты называешь мою любовь похотью, а твоя? Разве— это не разврат любить собственного брата? Разве инцест— это не мерзко и ужасно? «Больше, чем люблю»— нет Саске, ты просто любишь, а твои слова просто повод придать своей любви больше значимости, чем моей. — Я не...— договорить ему не дал Итачи, с силой вцепившись в его губы. Поцелуй был грубым и жёстким, Саске ощутил даже, как тошнота сосёт под ложечкой... — Какое может быть не? Ты пытаешься оправдаться, но не можешь. — Ты говоришь, что нет ничего светлее, чем любовь, а как же семейные узы? Или даже не так— что, если моя любовь к тебе вовсе не любовь, а читая привязанность? Ты не думал об этом, Итачи? «Больше чем люблю...»— значит не люблю вовсе, питаю другую...— его прервал громкий смех Итачи. Он прикрыл рот, смеясь, другой рукой хввтался за сердце. Сквозь слёзы смеха, произнёс: — Нет, Саске, ты не прав. Когда ты ласкаешь котёнка, заботишься о нем, то— это чистая привязанность. Ты привыкаешь к нему, стремишься не отпускать, привязываться можно только к несчастным существам, Саске. То, что ты испытываешь ко мне— это любовь. Но выраженная в другом понятии, ты любишь, но— ты хочешь стать для меня всем, а я хочу только одного: любить тебя. Это бред, глупость. Он сам понимает, что несёт? Саске кажется, что с ним сейчас случится коллапс, слишком много слов... Итачи целует его в лоб, тихонько ухмыляется. — Ты для меня уже все, но позволишь ли ты мне любить себя, как я хочу? Смиришься? — У меня есть выбор? Хорошо, но если ты пообещаешь, что после этого ты перестанешь думать о суициде. — Я и не думал. — Я могу уйти. — Можешь, но кто тебе даст?— поцелуй сшиб все колкие слова, вертящиеся на языке. Может Итачи прав? Может все его слова, действительно аксиома, положение принимаемое без доказательств? А, что даже, если и нет? Его не отпустят, да и он не сможет уйти. Мерзко. «Мы не выбираем кого любить...» — Я не пожалею даже то, что так люблю...