Утро начинается с...

      Леонарду снился Джим – как и всегда. В этот раз ему почему-то снились джимовы губы. Во сне Леонард не то понимал, не то думал, что понимал одну простую вещь: у Джима вечно открыт рот или хотя бы губы разомкнуты. Чуть-чуть. Настолько, что скажи кому – не поверят. Настолько, что заметить это вообще можно было, только если долго и внимательно изучать лицо Джима. Словом, такое знание было доступно, да и важно, только соулмейту, быть которым выпало как раз Боунзу.       Джим во сне чего только не делал. Ничего неприличного, нет, просто Леонард будто бы мысленно перебирал, какими помнил эти губы, или смотрел фильм, посвященный специально им, что-то такое. Джим смеялся, облизывался, улыбался, Джим задумчиво прикусывал губу, Джим взахлеб рассказывал какую-то историю, Джим зачем-то вылезал из-под одеяла, говорил «чшш, спи, я сейчас вернусь» и уходил босиком – хотя нет, это уже вряд ли был сон, но неважно... Джим шептал его имя по слогам, снова и снова. Приоткрывал рот и дышал на его, Леонарда, губы, чтобы подразнить и не сразу дать себя поцеловать. Облизывался после чего-то сладкого и липкого, высовывал самый кончик языка, выглядел при этом невероятно сосредоточенно. Джим...       Джим лез на кровать, бессовестно утаскивая одеяло на себя. Падающие с его волос холодные капли – только что из душа? – оставляли мало надежды на то, что Леонард все еще спит. Он открыл глаза.       Одной ногой Джим все еще стоял на полу, его руки удерживали свернутое в кучу одеяло. В ответ на испепеляющий взгляд он только широко улыбнулся (кажется, сонная версия испепеления впечатляла недостаточно).       - Только не говори мне, что уже утро, - заворчал Леонард, ища спасения под подушкой. Джим немедленно откопал его обратно и обездвижил наглым поцелуем. Сон как рукой сняло.       Оторвавшись, он снова взглянул на Леонарда. На его губах цвело желто-малиновое пятно, и, судя по ухмылке, губы Боунза теперь украшало что-то не менее яркое. Леонард прижал ко рту пальцы, словно все еще надеясь, что метку можно просто стереть, если захотеть как следует.       - Бессовестное ты создание, - тихо сказал он, улыбаясь против воли. – У меня четыре лекции сегодня, начинаются прямо с утра. Мне что, в таком виде идти?       - А ты не ходи, - усмехнулся Джим и снова наклонился. Боунз рванул его за футболку, подмял под себя и поцеловал уже сам, раскрашивая прикосновениями лицо и шею. Проведя по ключице языком и оставив восхитительный бирюзовый след, он самым ласковым своим тоном промурлыкал Джиму на ухо:       - Иди нахер.       - С удовольствием, - выдохнул тот. Чтобы не оставлять сомнений в подтексте своих слов, он закинул ногу на бедро Леонарда и сам же почувствовал, как по спине бегут мурашки.       Маккой сглотнул. Сопротивляться соулмейту было сложно, а такому нахальному – и вовсе почти невозможно, но он попытался воззвать к голосу разума:       - Я же тебе говорю, четыре лекции... У тебя вроде не меньше?       - Ты думаешь, я помню? – прозвучало в ответ. Джим даже не смог подавить дрожь в голосе, когда вел ладонью по талии Леонарда – не прижимая к себе, не настаивая, совсем ненавязчиво запуская руки под пижамную футболку...       Боунз сам не понял, выругался он или нет, все равно его выдох был смят поцелуем. Да и поздно ругаться, если знаешь, что твой мейт почему-то обожает трахаться именно по утрам и, обычно внимательный, ради этого игнорирует даже твое вечное шипение по поводу «боевой раскраски». И именно по утрам, в промежутках между этими чертовыми поцелуями, вспоминалось предположение о том, что прикосновения нужного партнера чувствуются ярче, отодвигая любой прежний опыт на второй план, нравятся больше, заводят сильнее... Джим, несомненно, тоже так считал, потому что угомонился на удивление быстро и только и знал, что подставлять шею под покусывания, постанывать и ерзать. Он едва ли не сам вынырнул из своей футболки и одарил Маккоя шальным блестящим взглядом, в котором читалось: он уже перевозбужден настолько, что из пижамных штанов сейчас тоже сам выпрыгнет, господи-сделай-уже-что-нибудь. После того, как они каким-то образом разделись, не отрываясь друг от друга, возбуждение обоих стало настолько явным, что Маккою больше ничего не оставалось, кроме как потянуться за смазкой.       Впечатление от сна вернулось, и осторожные плавные движения не могли отвлечь Леонарда от того, чтобы зачарованно смотреть на губы Джима. Тот первое время лихорадочно дышал и то и дело резко двигал бедрами, стараясь урвать побольше удовольствия, переставая кусать губы только затем, чтобы ответить на поцелуй. И невозможно было не целовать его, не стараться почувствовать на вкус цветную яркость меток и не оставлять новые. Кирк в какой-то момент словно насытился и опустил голову на подушку, его подбородок был чуть приподнят, а губы приоткрыты, он раз за разом облизывался, и они влажно блестели.       Маккою короткой прелюдии было недостаточно – не потому, что он не захотел бы Кирка без нее, а в эстетическом смысле, что ли. Смотреть на грудь и живот человека, с которым занимаешься сексом, было странно, когда глаз не цеплялся за радужные следы губ и пальцев. И руки сами просились оставить метку здесь, и здесь, приласкать чужую шею, растереть соски и уловить дрожь от этого, а потом скользнуть вниз по животу, задевая кончики ребер. И совершенно необходимо провести пальцами по члену (его так удобно обхватывать ладонью, что одно это с ума сводит), но пару раз, не больше, иначе вместо всхлипов и стонов можно услышать о себе много нового и интересного... Дотронуться до солнечного сплетения, почувствовать стук сердца...       Так было нужно им обоим: чувствовать не только скольжение и усиливающиеся толчки, но и что-то более сложное, легкое, терпкое, чтобы голова шла кругом. Леонард точно знал, что нравится Джиму, и перебирал нужные точки, будто снова и снова составлял их карту, остро чувствуя трепет чужого тела. Тот не оставался в долгу – вжимал в спину костяшки пальцев, пока не позволяя себе царапаться, прихватывал уже влажные от пота волосы, чтобы взять поцелуй, то и дело облизывал свои чертовы губы, уже сплошь покрытые заходящими один на другой следами. В ответ на легкий укус мочки уха он простонал неожиданно громко, подхлестывая и без того разгоряченного любовника, и прогнулся в талии, чтобы лучше ощутить ускорившийся темп.       ...Джим уже не кусал губы, а отчаянно ловил воздух и выдыхал хрипло и решительно. Его рот был открыт, и Леонард снова и снова касался его губ своими, но не целовал, на это его уже не хватало. Хотелось покрепче сжать зубы, чтобы сдержать собственные стоны, и он испытывал свое терпение, осторожно прихватывая губами или прикусывая губы Джима, иногда переходя на шею и плечи, роняя горячие выдохи на кожу, как расплавленный воск, и даже удивляясь, что дыхание не оставляет меток на чужом теле. Он слушал дрожащее, рваное дыхание Джима, едва окрашенное звуками, и исступленно впивался взглядом в его губы, вздрагивающие в ответ на прикосновения.       Внутри что-то закипало. Терпение ускользало, и в этом виновато было не только возбуждение само по себе: Джим уже так скулил, глядя на Боунза затуманенными глазами, что крышу сносило. Они усиливали удовольствие друг друга, отражали его снова и снова – чувствуешь? а ты? – и оно росло благодаря их связи, которая сейчас почти ощущалась физически. Был весь мир, далекий и неважный сейчас, и были они.             - Лео... – тихо всхлипнул Джим с таким беспомощным выражением лица, что становилось понятно: вот-вот кончит. Он прошептал еще что-то, совсем неслышно, и закусил губы.       Боунз резко остановился, безжалостно сгребая простыню в кулаки, чтобы вернуть себе контроль над телом. Джим ахнул и мучительно сглотнул:       - Ты... что... Продолжай, черт бы тебя побрал...       Совсем не спеша исполнять требование, Леонард скользнул губами по шее Джима и старательно прикусил, оставляя очередной яркий засос. След получился сиреневым, неожиданно нежного оттенка, даже на губах будто остался конфетный привкус. Хотелось долго-долго целовать это сладкое место и потом наконец рассказать Джиму, что он похож, например, на лавандовую карамель... Впрочем, не вышло. Джим застонал в голос и толкнулся бедрами навстречу, и все: Маккой сорвался, его тело просто не могло не ответить. Мелькнула мысль, что второй паузы Кирк бы ему еще долго не простил, и голова опустела.       Когда Джим вдруг распахнул припухшие губы, Боунз потянулся поцеловать его, но чуть не получил подбородком в нос, когда тот резко запрокинул голову. Во время оргазма у него становилось такое выражение лица, будто ему одновременно невероятно хорошо и ужасно больно, и он, только что оцарапав плечо Боунза, теперь держался кончиками пальцев, словно ему нужно было почувствовать присутствие любимого в момент полной беззащитности. Он замер, затем захныкал, несколько раз судорожно двинул бедрами и через несколько мгновений наконец расслабился.       Боунза тихие стоны всегда заставляли терять голову. Он поймал лицо Джима в ладони и все-таки поцеловал, грубо и властно. Джим приобнял его, и прикосновение легких рук к плечам было слаще самой искусной ласки. Леонард запустил пальцы в волосы Джима, прижимая его к себе, продолжая поцелуй, пока возможно, и позволяя поймать губами свой стон, свою дрожь и свою слабость, когда жаркая волна накрыла и его.       ...Мимо проползло немало секунд блаженной лени, прежде чем остыли горячие тела и головы и двое вернулись в реальность. Джим перевернулся на живот и положил подбородок на руку с видом, будто собрался вечно так лежать. Маккой вдруг обратил внимание, что сейчас его губы были плотно сомкнуты. Затем зрение словно перефокусировалось, и он заметил, что творится с раскраской лица его мейта. Смотреть в зеркало самому пока не хотелось.       Они коснулись друг друга руками и лениво переплели пальцы. Леонард привычно удивился тому, что именные метки – аккуратная L с двумя завитушками на запястье Джима и шустрая J на его собственном – никогда не перекрывались следами прикосновений, хоть убей. Это было по-своему мило. Он поцеловал запястье Джима, тот лишь тихо фыркнул:       - Если подумать, ты сейчас поцеловал самого себя.       Он послушно поцеловал свое запястье с инициалом Джима, хотя тот вряд ли заметил, и приподнялся на локте, чтобы поцеловать любовника в плечо и под лопатку. Бросив взгляд на его спину, он довольно ухмыльнулся, увидев на заднице прекрасный, целиком кобальтово-синий отпечаток ладони: такая четкость линий! Хоть на дактилоскопию отправляй, если это несносное чудо потеряется.       Он даже не сразу обратил внимание на писк будильника.       Будильника? Минуточку, сколько времени?       - Будем считать, что пора вставать и делать дела, или еще немного поваляемся?       Джим выглядел таким расслабленным и спокойным – сама невинность, честное слово, даже не поверишь, что его только что выебали.       - Подожди-ка. То есть... ты разбудил меня раньше? И мы еще даже никуда не опаздываем? – Боунз смотрел на него со все возрастающим подозрением.       - Ага. Времени куча. А что, хочешь повторить?