Часть 1
16 июня 2017 г. в 04:34
Он убрал ногу с головы девушки, печально всхлипывая с отчаянной улыбкой и бросил на землю разряженный револьвер, даже не удивляясь тому, что увидел. Это совсем, совершенно не неожиданно. Оружие упало куда-то на траву, отражая от своей серой поверхности золотые примятые колосья, прямо как посеревшие от безнадеги, когда-то янтарные глаза блондина, отражая теперь не больше, чем запыленное зеркало, мутно отсвечивая.
Красные разводы венами покрывали раскроенную бледную грудь, отдавая на белом фоне, будто на холсте, ярко-рубиновым, напоминая картины не совсем искусного художника, как те, что рисовала неумелая брюнетка, штрихуя и водя кистями. Кровь стекала вниз по бедру, пропитывала когда-то светлые, испачканные гарью и грязью штаны, капая на колосья. Шого подумал, что сейчас оставляет частичку себя в этом мире, обливая землю, с которой будут есть миллионы людей, своим проклятым ядом, понимая, что только благодаря этому останется хотя бы косвенно в памяти глупых наивных живых.
А дальше, не разбирая дороги, он просто бежал. Бежал вперед. От всего: от бед, от воспоминаний, от собственного я, от своей судьбы в лице молодого полицейского, который оставил такой четкий след на сердце, который не оставлял больше не единый человек. И двигаясь вперед, перед глазами стоит совсем не лицо матери или отца. Не учителей, которые ничего не понимали. Не всех тех глупых использованных людей и даже не его самого, а только Когами, что, кажется, вызывал эмоций больше, чем собственная смерть. Кровь бурлила, и блондин был уверен, что и на теле она просто кипит, обжигая рану. Не потому что она очень глубокая и отдает болью во всем теле, а потому что шипела от одной мысли, что его догонят, повалят на траву и посмотрят в глаза, которые снова загорятся азартом и жизнью.
Но легкие уже болят и образы мутнеют. Мутнеет и все вокруг. Ноги становятся мягкими, как желе, и нормально наступать ими невозможно, колени подгибаются и немеют, будто чужие. Эйфория, сердце стучит так быстро, а потом замирает. Звуки медленно отдаляются, оставляют сознание и разум. Глаза болят от таких ярких колосьев. Может, он уже и не жив вовсе, а это дорога в Рай? Нет, парень не верил, что Царство Божье существует, тем более, было бы логичнее, что Макишима попадет в Ад, как все злые люди, не угодившие и той, высшей системе. Его всегда интересовал вопрос: "Если бог существует, то почему берет в Рай только не грешивших?". Почему, если он любит всех одинаково, не берет плохих людей к себе, давая надежду на то, что все изменится к лучшему? Что они не грешники, а просто ошиблись?
Вот уже и конец поля, а Макишима падает на колени, будто в ноги Господа Бога, оставляя кровавые отпечатки на земле, как следы для охотника и замечает, что грунт сырееь. Он пачкает его слезами, совсем не чистыми, какими плакали герои в прочитанных им когда-то книгах, показывая тем самым свою прозрачную и безгрешную душу. Больно. Внутри больно, от того, что это последнее увиденное им.
Антагонист поднимает голову, смотрит наверх холма и теперь пробует на вкус соленый металл, капающий на сухие губы, размывая трещины и рану.
Он не может умереть тут. Не может так просто остаться внизу, у подножия, он должен добраться до Олимпа, плюнув в лицо Зевсу и ухватить за ноги Геру, моля о пощаде. Почувствовать благовония храмов и посмотреть в последний раз сверху вниз на этот мир, который так стремился познать и изменить.
Теперь он стоит на коленях и чувствует каким-то шестым чувством, что в спину ему дышит тот, от кого он убегал. Аид, державший на поводке многоглавого адского пса, что по моновению руки хозяина готов вцепиться ему в глотку.
— Ты ведь тоже знаешь, что такое настоящее одиночество, - коротко и хрипло отзывается уже почти бесплодная грязная душа, в последний раз вдыхая этот аромат травы, смотря в глаза Зевсу. Черные, отражающие тысячи свечей и одно обезображенное лицо грешника.
— Не знаю, Шого, — пожимает плечами Когами, глядя в потемневшее небо, в котором его враг видел лицо высших сил, — Потому что это наша история, я никогда не был один.
И ведь верно. Это был рассказ о нем и этом человеке. Они никогда близко не общались. Никогда не виделись в том же кофе, не ужинали вместе, не ходили в кино, даже просто не переписывались в интернете. Им хватило двух обычных встреч. Двух кровопролитных драк и нескольких убийств, чтобы связать жизни друг с другом, прочно натягивая эту красную нить, чтобы разделить чертову палку на двух концах и осознать, что ничего не именить. Возможно, когда-то давно, тот самый бородатый мужчина в белом халате, который и поставил весь этот сериал под названием "Жизнь", вписал в сценарий, что Когами Шинья и Макишима Шого встретятся и никогда не разойдутся больше, сделав их отражением в негативе. Поделив поровну все страдания. Только не зря говорят, что Бог любит нечетные числа, и кому-то все же досталось чуть больше. Шого точно это знал, чувствуя дуло пистолета между лопаток.
— Никогда не думал, что вот так вот и умру, — честно признался тот, уже ощутимо успокоившись, принимая конец этой жалкой жизни, которую он, однако, невероятно любил, — всегда чувствовал, что ты особенный и только для меня. Не могу поверить, что ты бросил все, чтобы отомстить и остановить меня.
— После этого мой фон станет черным и скакнет выше семисот, — со слышимой улыбкой выдавил из себя Когами, но взгляд его не был прикован к противнику. Он все так же рассматривал мелкие звезды на небосводе, дыша с противником одним воздухом.
— Ты настолько будешь сожалеть? — действительно. Страдать по врагу, что может быть лучше? Но признаться честно, Шого невероятно любил этого парня с первой минуты и до конца. Ненавидел. Каждый раз, когда он портил то, что тот так долго планировал, но и любил, как единственного человека, что влез в его душу и наследил там. Что знает, как выглядит его улыбка, которую, собственно, никогда и не видел и видеть не мог. Любил за то, что он так просто мог продолжить любую его фразу и мысль, за глаза, в которых не было ненависти, только боль и уверенность. Как это называется? Соулмейт, кажется. Когда ты просто заранее предназначен только ему. У них не было меток, их не тянуло с разных полюсов, просто возникало ощущение, что ты не полноценен. Что именно он твоя вторая половина, которая не отсвечивает в зеркале. Та хорошая и добрая половина, которой так не хватало.
—Надеюсь, что ты найдешь свой мир и мы встретимся когда-нибудь снова, — теперь уже улыбается Шого, испуская дух раньше, чем слышится показательный выстрел. Так далеко, так глухо, и яркий свет перед глазами от вспышки, будто ударила молния. Это не больно. Не больно и совсем не страшно. "Обязательно" —осталось где-то на онемевшем языке.
Тяжелым мешком тело свалилось на траву, и Шинья не опустил глаза, провожая что-то светлое. Что-то, что сам придумал в своей голове, но что чувствовал, как часть себя. Он опустился на колени перед лежавшим врагом, поднял на руки еще не остывший труп и медленно побрел куда-то вперед. Тут за версту никого нет и не будет.
Он шел час, а может и два, утягивая за собой Макишиму, не в силах бросить тут, на дороге. Парень уже давно остыл, но ничто не могло заставить Когами опустить взгляд.
Теперь не было смысла оставаться тут. Он отомстил. Напарница жива и, кажется, наконец определила свой путь. Верный путь. Его фон наверняка чернее некуда и попадись он в руки правосудию, его убьют. Делать в больше нечего, бюро справится и без него, остается только уйти следом, поставив точку в этой истории.
Когами не нашли. Никто не знал, куда же он делся. Аканэ надеялась, что у ее друга все хорошо, ведь это Шинья. И у него и правда все было замечательно, ведь теперь он тоже смотрел в глаза Зевса, отмаливая грехи за его вторую, не лучшую половину, и принимая львиную долю укусов от многоглавого пса, ведь Бог не любит четные числа, и кому-то все равно достается больше. И теперь Шого почему-то думал, что все это не правильно, и пусть лучше все будет пополам, обвивая руками в чужой крови худую шею и чувствуя весь ужас Ада. Но если с Когами, то лучше уж Ад, чем снова Рай в одиночестве. И теперь Макишима точно знал ответ на свой вопрос: Рай там, где есть то, что тебе нужно.
Но решает совсем не Бог, а только сам человек.