Эльф, балбес и молочные руки

– Я снял, я снял! – в комнату, заполненную до этого только тихой мелодией, вкатился клубок скомканных звуков, спонтанных движений и ослепляющих эмоций. Обитатель комнаты, наслаждавшийся до этого тишиной, неодобрительно посмотрел на вновь пришедшее чудо. Ну, да, он был не в перьях, но с какими-то странными белыми параллелепипедами в руках. Считай перья, только растертые и утрамбованные до состояния плотных кирпичиков. – Снял он, – бурчащий Критий оторвался от листка бумаги, – треснула земля, обосрались люди! – рука обитателя потянулась к регулятору громкости и лихо выкрутила его на пару пунктов по часовой стрелке, усиливая звуки музыки. Он надеялся забить ей восторженные крики соседа по комнате, но куда уж там. Счастье только скептически посмотрел на эти нелепые попытки и подошел к столу, за которым Критий и сидел. Смахнув изящным жестом листочки в общую кучу, эльфик уселся попой прямо на поверхность стола, убавил громкость до полного молчания техники и сунул соседу под нос эти самые параллелепипеды. Критий, если не лукавить сильно, мог с точностью в шестьдесят шесть целых и четыре десятых процента предсказать, что именно все это значит. Увы, подобная бурная реакция у данного представителя эльфийской породы и всего созвездия «Дарящих радость» может быть только на то, чем они с головы до ног увлечены или любят. К счастью – или сожалению, тут уж как посмотреть – предмет увлечения данного индивида был известен заблаговременно, поэтому причины радости прояснялись до более точных пределов. Конечно же, это было нечто, связанное с молочно-мраморным преподавателем, по которому Счастье исписал уже немало тетрадей и извел три триллиона фантазий. А из этого следует совсем небольшое блок-схемное развитие событий, которое несложно изложить всего несколькими словами, что бы там молодое эльфийское Счастье не бормотало на счет «невыразимых чувств». Во главе схемы стоял маленький элемент с именем и примечательными эпитетами преподавателя. Это была маленькая, обведенная кучей разноцветных карандашей и красок, равнобедренная трапеция. Просто так, чтобы не было скучно в банальном прямоугольнике. Налево вниз от заголовка шло ответвление, в котором преподаватель соглашается на любое безумство Счастья. В это направление входит решительно всё. Можно начать с просьбы дать ручку – ту, что письменный прибор – и закончить предложением той же самой ручки, только части тела, и – прости Боже за уменьшительно-ласкательные суффиксы! – сердечка. Можно так сказать, это была радужная стрелка, полная любви, радости и розовых единорогов. Направо вниз устремлялось ответвление, обведенное серым жирным маркером и являющая собой квинтэссенцию всех страхов и тревог Счастья. Она включала в себя варианты всех земных бедствий и любых отказов и негативных реакций преподавателя, которые затрагивают или направлены на самого эльфа. Естественно, что первая стрелка, радостная, как серющий радугой пони, вела к прекрасному концу. А Счастье был искренне убежден, что у преподавателя конец может быть только совершенным и прекрасным, никак иначе. А вот вторая стрелка, бетоноукладочным катком прокатывающаяся по поверхности листа, вела к печальному, специально «скучно» обведенному прямоугольником, завершению истории. Мол, все плохо, птицы не поют, деревья не растут и только мы плечом к плечу подра… кхем! То есть, по большому счету, вариантов развития событий всего два, что должно давать Критию пятьдесят процентов вероятности отгадать. Так откуда же взялись шестьдесят шесть и какие-то там десятые? Ну, семнадцать процентов Крит накинул исключительно из-за радостной морды на эльфийском лице – значит все хорошо. А вот шесть сотых Критий снял из-за сомнений. У Счастья всегда есть «но» и двойного подвыподверта подвох. Но в данную минуту безалаберный ленивец Критий, смотря в глаза Счастью, понимал, что, кажется, у длинноухого-таки что-то получилось, причем хорошее. – Ну, не томи, - сказал молодой человек интригующей эльфийской заднице, устав смотреть в эти хитрые глаза. – Чего ты снял? Препода своего? – руки нашли на столе кружку красного чая и выцепили её, стараясь не пролить ни капли на груду листков. – Нет, - мечтательно закатил глаза остроухий романтик. – Хотя да, но нет. Не совсем, скажем так. – Ну, так да, нет или не совсем? – Критий поднес кружку ко рту и начал пить чай именно так, как он любит – уже остывший, но все ещё греющий руки, большими глотками чуть ли не половину емкости за один раз. – Он дал мне сделать слепки наконец… Счастье не договорил, потому что ленивец поперхнулся чаем, не смог его проглотить и выплюнул, заливая себя, джинсы эльфа, стол и сами белые параллелепипеды, за что получил по макушке. Спасибо, что живой – бр-р-р! - спасибо, что рукой. – Ты, кусок балбесины, плюйся куда-нибудь в сторону, – Счастье, схватив со стула футболку Крита, начал тщательно вытирать свои коленки и параллелепипеды в руках. – Ты, - Критий откашлялся и, с тяжелыми хрипами, выдавил из себя. – Ты вообще как додумался взять слепок его члена? – Какого члена? – опешил эльфик, выпучив свои, и без того большие, глазки. – Тебе в рифму или сразу про хуй? – язвительно поинтересовался ленивец, к которому возвращался голос и передавалось, высасываемое из эльфа, душевное равновесие. – Дружище, ты головой рехнулся? – Счастье, шокированный такими вопросами, приложил ладошку ко лбу соседа, пытаясь выявить температуру, бред, галлюцинации и банальный психоз. – Ты сам сказал «слепки на конец», – нахмурился Критий, не сбрасывая его руку со своего могучего лба. – Слепки на конец – это отливочная форма для дилдо. Почему бы сразу не попросить о свидании? Нет, ты лучше скажи, как ты вообще развел это бледное привидение на подобные жу-у-уткие вещи? Это особая магия? – недоумевал ленивец. Счастье, несмотря на свою эльфийскую утонченность, кошачью грацию, высокородные манеры и все такое прочее, заржал самым неприличным образом. – Крит, ты – идиот, - еле выдавил он и продолжил ржать. – А ты – отпечаток доисторического долбоящера со слепком члена такого же ископаемого долбоящера, - буркнул безалаберный ленивец, намекая сразу на все: продолжительность жизни эльфов; возможное сожительство данной эльфийской особи ещё с динозаврами; оскорбление преподавателя в такой же доисторичности, несмотря на отсутствие эльфийских корней; призрачную отсылку на двоичность сапог в паре. – Ой, ты бы хоть дослушивал, прежде чем включать режим неумолимого пошляка, – тяжко выдохнул эльфенок, успокаиваясь. – Это был не «слепок на конец», который ты понял как «слепок конца», а «слепок наконец-то», чего ты не дослушал. Он разрешил мне сделать слепки своих рук, хотя мне это стоило долгих дипломатичных уговоров, - Счастье поднял палец вверх, показывая всю значимость данного события. Опустив палец, он снял с параллелепипеда верхний слой, показывая, что это – всего лишь белая коробка, где хранится тоже белая, но рельефная форма, в которой отлита… действительно рука. Точнее, запястье, кисть и пальцы. – Эм? – Критий увидел все это и посмотрел на Счастье. От эльфийской породы подсказок не последовало, поэтому ленивец снова посмотрел на слепки. И опять на соседа. И опять на слепки. Когда молчание стало слишком трагичным, Крит выдавил: – Па-а-аздравля-яю? – Ну, – немного высокомерно обронил эльф, - реакция могла быть и получше. Но потом Счастье отвлекся на маленькие слепки пальчиков, улыбнулся и уже нежнее, как-то даже слишком ласково, сказал: – Вот, я его долго выспрашивал, намекал, просил… и недавно он согласился, – эльфик аккуратно погладил указательным пальцем тонкую впадинку в слепке, прямо «поверх» отпечатка нижней части среднего пальца. – И оно того стоило. Они прекрасны. Критий, засмотревшись на это торжество нежности и обожания, скептически нахмурился. – И что ты ему сказал такого, что он тебе вот так вот безвозмездно дал тебе себя отксерокопировать? – Ну, так, помаленьку, – пожал плечами Счастье. – Навешал лапши про очередную статую/изваяние/учебную работу в художественной мастерской. Мол, необходимо сделать скульптуру утонченного аристократа ранних лет. Пришлось изобразить пару горьких вздохов, мол, сейчас все ведут такую жизнь, что нежных рук нет ни у кого, а уж нежно-выглядящих – просто в помине… в общем, плакался ему долго и упорно, что не получится у меня работа, так как я не знаю, каким макаром к ней приступить. Ну, а он же знает, что я скульптурой серьёзно занимаюсьюсь, даже работы мои некоторые видел. Слово за слово, несколько комплиментов, которые не вызывают подозрение и – вуа-ля! – у меня его слепки, – Счастье торжествовал. Настолько, что спрыгнул со стола, пару раз крутанулся вокруг собственной оси и, бережно поставив свои трофеи на тумбочку, упал на кровать, довольно замурлыкав какую-то песенку про царя, Арлекино и тридцать три спартанца. Критий понаблюдал за таким довольным Счастьем, а потом вздохнул и отвернулся к своим листочкам. Ну, счастлив Счастье – что тут скажешь? Забавно было, кстати, что Счастьем его звать буквально пришлось. Это, моментами, было довольно каламбурно, но гораздо лучше и безопасней, чем звать хоть какой-либо вариацией его эльфийского имени. Когда они подружились, Счастье соизволил представиться по всему протоколу, то есть, по полному имени, его значению и прочим признакам. Когда Крит услышал имя, которое подразумевало обычное общение между эльфами, состоящее из, кажется, двадцати трех слогов, ленивец, мягко говоря, прихренел. Грубо говоря – встал как вкопанный минуты на три, а потом попросил повторить, но медленно, с разделением на слоги и составляющие слова, если они там есть. И Счастье повторил. Потом ещё раз. Потом под запись на диктофоне. Потом помог написать на листочке. А уж после всего этого, когда Критий три раза подряд ошибся, на несколько дней перестал разговаривать с соседом. Через неделю эльф простил и решил дать второй шанс. Семь ошибок в пяти слогах превратили доброго Счастье в Цербера, что рвет, мечет и проглатывает, не моргнув и глазом. После этого он не общался с «недоумком» ещё два дня. На третий день эльф сдался и решил, что пока они обойдутся без имен, а уже где-то через месяц у Крита родилось для него прозвище. И вот сейчас молодой эльф являл собой полное воплощение счастья. – Слушай, - тихо позвал Крит, не оглядываясь на соседа. Только по шороху ленивец определил, что Счастье ещё присутствует в этом мире и слышит его. – Я понимаю, почему ты… тебе этот преподаватель понравился. Вы с ним – одного поля ягоды и столь же одинаково эфемерны, несмотря на то, что он – обычный человек. Он у нас бледный, как молоко, вечно в своих мыслях и вообще… Но чего тебя на руки-то его потянуло? Тем более слепки – это же просто слепки. Ну, сделаешь ты из них потом обрубленные конечности, но что тебе это даст? – Чисто эстетическое удовольствие, – пожал плечами молодой эльфенок. – Но почему? Чем они тебя так торкают? – Ну, как тебе сказать, - Счастье даже причмокнул, уходя глубоко в свои раздумья. – Они просто прекрасны, понимаешь? Вот эти тонкие пальчики, будто он никогда не работал руками, только творил что-то прекрасное. Длинные фаланги, безупречная белая кожа… большие ладони. И маленькая, сильно выступающая косточка на запястье, которую приятно было бы целовать и играть на ней языком, вырисовывая замысловатые круги и узоры. И эти длинные пальцы сами расчертили бы на теле неведомые рисунки, каждой мягкой подушечкой лаская так, как не смогут тысячи других рук. А уж когда этот средний палец, побывав по рту, добрался бы, смоченный и согретый языком, до тесной… – Хватит, – крикнул Крит, примирительно подняв руки вверх, мол, сдаюсь. – Я понял, понял. Они обещают все наслаждения всех миров и измерений, – хмыкнул ленивец, все так же смотря на листочки и только листочки. – Но, скажи, – задумчиво выдавил он, – почему слепки? Для чего ты убиваешься во все эти шпионские игры, а не попробуешь добыть себе настоящего преподавателя? Знаешь, когда я предлагал тебе вырастить свой идеал, я не думал, что ты воспримешь это как ценный совет и будешь мастерить недоголема. – Тут есть масса проблем, начиная от профессиональной этики, которая запрещает встречаться со студентами, заканчивая тем, что я не совсем уверен в том, что ему нужно что-то подобное. – То есть, нужны ли ему мальчики, а не стандартизированные девочки? – В том числе, – кивнул Счастье. – Но, в основном, именно в том, нужен ли ему конкретно я. – А попробовать? – хмыкнул Крит, скрестив руки на груди. – И все разломать, даже если что-то есть? А вдруг не нужен? Что мне тогда делать? Как ещё находить подход и продолжать любоваться им, не встретив презрительного взгляда? – А если не разломать? А если все будет радужно и единорогообразно? – Боюсь, понимаешь? – вздохнул Счастье как-то уж совсем несчастно. Через несколько минут долгого молчания, когда эльф уже почти забыл о разговоре, Критий выдавил тихое: – Понимаю. Счастье полежал ещё немного на кровати, периодически закрывая глаза и дыша слишком уж часто и глубоко. О чём он думал? Что представлял для себя, спрятавшись за плотные покровы век? Кто его знает… Вскоре он, взяв коробки со слепками, пошел в мастерскую – либо сразу воплощать модель в жизнь, либо делать копии, чтобы не остаться с носом в случае чего. А Крит остался в гордом одиночестве и столь желанной ранее тишине. Радовался он избавлению от шумного соседа? Радовался, да, конечно. Разве не видно? Ленивец положил перед собой листок, но умные мысли и расчеты, которые он хотел перенести на бумагу, более не шли в голову. Даже музыка не помогала и вскоре была снова выключена, только уже его собственной рукой. Рукой… Критий тяжело вздохнул и положил на листок свою ладонь. Черед некоторое время даже поднёс руку близко к глазам, рассматривая столь пристально, будто в первый раз видел такое странное явление, как пятипалые конечности. Нет – увы и ах! – его рука не была произведением искусства, способным поразить особых ценителей из эльфийского рода. Не было на запястье заветной косточки, резко выступающей сбоку, будто открытый перелом. И пальцы были не тонкими и длинными, скорее наоборот – преступно маленькими и невыразительно пухлыми. Будто пять крохотных морковок торчат из большой картошки. И разворот между указательным и большим пальцем не был красочно широким. В то время, когда у преподавателя сквозь тонкую кожу виднелись почти все вены и крупные костяшки, у Крита виднелся только очень некрасивый шрам, ассиметрично расположенный на тыльной стороне обоих рук – наследство из далекого детства. Сколько не силился ленивец найти в своих руках хоть одну изящную черточку, ему этого так и не удалось. А на всё остальное нет смысла смотреть. У него нет шикарного кадыка. Его мелкая горошинка ни в какое сравнение не шла с адамовым яблоком, готовым прорезать кожу на шее… как у преподавателя. И выступающие бедренные косточки, страсть к которым проскакивала у эльфа в разговорах, так же были совсем незаметны. Они будто хотели утопиться в глубине Критова тела, да и ребра грешили тем же самым. И та самая глубокая ямка у основания шеи, что каким-то запретным сокровищем выглядывала из прирастегнутой рубашки преподавателя, у Крита будто отсутствовала вовсе. Ощущение такое, что все эти разлеты ключиц и прочие впуклости-выпуклости природа предусмотрела для всех эльфов подряд и лишь для некоторых людей, но не для него. Единственные кости, что хоть как-то грешили оптимизмом и рвались из проклятого тела – это спинные позвонки. Однако, они забрали себе все усердие и смотрелись просто отвратительно, будто гряда острых колючек. Однажды увидев это, Счастье назвал Крита спинозавром и радовался как ребенок своему открытию. А вот Криту было не до смеха. И все бы ничего, но недовольство всей этой составляющей было почти болезненным. Это ненормально, ненавидеть себя настолько, но, при этом, быть не сопливой девочкой-подростком, а довольно взрослым парнем. И ненормально настолько сильно хотеть поместить свою душу в чужое тело. И ненормально завидовать преподавателю так сильно, что, порой, искренне хотеть его убить и забрать прекрасные части тела, дабы, подобно Франкенштейну, собрать из монстра идеального человека. Критий тяжело вздохнул – невыносимо тяжело! – и оглянулся на Скурайна, их попугая. Точнее было бы сказать, что Скур был третьим жителем комнаты, ибо слишком уж независима была птица. Огромный серый попугай поселился в их комнате безотносительно привязанности к любому из парней – просто прилетел, захотел и остался. Но он ел немного, умел спать по ночам и вел интересные осмысленные диалоги, если только сам того хотел. Вот и сейчас попугай, склонив голову чуть ли не на сотню градусов набок, смотрел на Крита и расчирикивался, постепенно переходя к диалогу. - Попр-р-робовать? - Скур? – Критий не совсем понял, о чем говорит птица и говорит ли или просто разминается. - Попр-робовать, - повторила птица, выворачивая голову ещё сильней. – Пр-р-ризнаться, - уточнила и пару раз чирикнула. Брови ленивца удивленно подпрыгнули. Ему на секунду показалось, что птица все прекрасно понимала и не просто повторяла в какой-то мере их диалог, но целенаправленно упрекала молодого человека в бессмысленности его советов. Дескать: «не можешь сам – не учи других». - Боюсь, понимаешь? – вздохнул парень, думая, что это прозвучало точь-в-точь словами Счастья. Птица, что удивительно, ответила ему тем же. В том смысле, что голосом и интонациями эльфа повторила молодому человеку слова самого Счастья: - Кр-р-рит, ты – идио-от, - ехидная птица ещё и клювом прищелкнула, будто кто-то языком поцокал. Молодой человек только тяжело вздохнул, выдвигая нижний ящик, в котором хранилось угощение для попугая. - Знаю, Скурай, знаю, - он даже, для пущей убедительности, кивнул, пока пухлые ручонки разламывали слипшиеся сладкие палочки. Как только они были разделены, Крит протянул одну птице. - Заткну-у-уть пытаешься, - интонации пернатого были похожи на ворчание, но немного наигранное. Скур схватил клювом палочку и принялся за угощение. - Нет, всего лишь подкупить, - хмыкнул ленивец, наблюдая за попугаем. – Чтобы ты никому не рассказал о том, почему я – идиот. - Не скажу-у-у, - важно заметила птица. Через секунду, правда, он хитро глянул на Крития и авторитетно добавил, - кусок балбесины ты. - Я тебе даже больше скажу, Скур, - хмыкнул парень, - я - больше, чем просто балбесина. Я – кусок трусливого дерьма, но большой и внушительный. Птица больше ничего не сказала, увлекаясь угощением больше, чем беседами с глупым человеком, который ничего нового или интересного не скажет. Зато попугай дал себя погладить этому глупому человеку, не забыв слегка прикусить его палец – не больно, просто в знак внимания. Критий, отложив все листки, встал из-за стола и направился прямиком в кровать, убеждая себя, что если не костьми, то чем-нибудь другим он точно ляжет. Не на Счастье, так в землю. Просто для разнообразия.