Молчание

- Что способно изменить тебя? Похоже, несмотря на все мои попытки, ничего. Ты такой упёртый, невероятно гордый и раздражающе самоуверенный. И это делает тебя невероятным. Может, ты и урод. Мразь. Паскуда. Ты - самое ужасное, что случалось в этой жизни. Но спасибо. Спасибо, что был здесь, когда все рушилось к чертям. Спасибо, что терпел меня. Я рад, что мы все сейчас здесь и мы все поднимаем тост за тебя, Продольный! - Миша протянул руку с бокалом в середину стола, компания подвыпивших блогеров стукнулась стёклами под радостные возгласы какой-то телки. Сам виновник торжества сидел неприступной крепостью во главе столе, поправляя розовый колпачок на рыжих волосах. Играло что-то громкое и вялотекущее, обволакивая стены прокуренной маленькой комнаты, разбавляя нетрезвую речь старых друзей. Каждый из присутствующих чувствовал себя счастливым от ностальгии по ушедшим годам. Многих девушек уже разморило от выпитого алкоголя, многих парней уже тянуло к этим девушкам. Каждый новый тост был короче, абсурднее и тупее предыдущего, но гости, кажется, не замечали этого, сосредоточенно высматривая ещё нетронутые бутылки. Сам виновник торжества не участвовал в веселье. В комнате становилось жарко. Дыхание десятка людей не только поднимало температуру в комнате, но и снижало моральные устои присутствующих. Кто-то уже оголялся, кто-то пил больше, чтобы расслабиться и забыться, кто-то сбегал покурить на холод, типичный холод питерской мартовской ночи. Лица становились краснее, сливаясь с цветом вин в бокалах, взгляд затуманивался, словно все смотрели через рюмку, тела становились мягче, растекаясь на мягкой обивке дивана. Сам виновник торжества напряжённо разгонял по организму сок. Нет, Данила любил выпить, это знали все. В его квартире количество пустых бутылок росло в геометрической прогрессии, что совсем не смущало ни хозяина, ни гостей. Но сейчас ему хотелось сохранить трезвость ума и мыслей до самого конца мероприятия. Это не было сентиментальной прихотью стареющего организма, нет. Это было строгой необходимостью заинтригованного мозга. За час до банкета, когда на столах начали появляться первые признаки предстоящей попойки, а в воздухе ещё не витал запах пота десятка людей, Кшиштовский неожиданно выдернул Данилу на воздух. Последний, как дирижёр, руководил официантами и потирал руки, ожидая, как он сегодня нажрется. Миша должен был прийти раньше, чтобы помочь и поздравить отдельно, как самый близкий друг. - С праздником, че, - и протянул по-детски разукрашенный пакет, в котором весело брякнуло стекло и хлюпнула какая-то жидкость. - Какая неожиданность, Миш. Спасибо, это отличный подарок для стареющего алкоголика, - Поперечный тянул слова, создавая слой сарказма вокруг своих слов. - Не, ну ты это, посмотри, что внутри. Там, помимо бутылок, записка валяется, "открытка", так сказать. Внутри действительно лежал сложенный листок, зажатый между двумя бутылками чего-то крепкого и дорогого, сумерки не давали возможности рассмотреть, чего конкретно. Простой белый листок, на котором, с завитушками, красной ручкой было выведено "Поперечный" и пририсовано лого канала. Данила уже тянулся развернуть его и поржать над стилем письма Миши, но тот жестом остановил его и, наклонившись к уху, касаясь бородой лица, лишь посоветовал подождать и прочитать текст поздравления где-то в нелюдном месте, желательно - в одиночестве, в идеале - незадолго до начала праздника. Поперечный странно сглотнул от интонаций в голосе Миши, но прислушался к его словам и сунул бумагу в карман штанов. Теперь она незримо отягощала его и заставляла проверять себя на наличие текста каждые несколько минут. Данила порывался насрать на совет Миши и прочесть все прямо сейчас, но упорно держался, пытаясь отвлечься на топот официантов с подносами. За несколько минут до торжества, когда все гости уже в нетерпении сидели за столом, а подарки кучей были свалены у ножки, комик потянулся за открыткой, предварительно спрятавшись в туалете, чтобы сохранить уединенность при прочтении. Сгорая от любопытства, рыжий раскрыл бумагу и углубился в ровный текст, который Миша, зная его почерк, наверное, выводил часами. Мелкая дрожь прошлось по нему с головы до пят. С каждой строкой лицо Данилы выражало новый шквал эмоций: от простого любопытства к легкому удивлению, до полнейшего охуевания. Каждое слово, каждая ебанная буква ложились грузом на его сердце. Руки легонько тряслись. Сердце стучало совсем не в привычный такт. Что-то склизкое и липкое тянулось по его грудной клетке, обволакивая сердце и легкие, лишая возможности вдохнуть. И он знал, почему.

***

За месяц до того, как должен был нагрянуть день рождения Поперечного, произошло кое-что странное. Интимное. О, ну и конечно, секретное. Квартира Дани не была чем-то особенным для любого человека. Просто старые обои, просто серый ламинат, просто пыльная мебель, но она была чем-то уникальным для этих двоих. Сколько всего охренительно тупого здесь произошло, столько невероятно постыдного здесь случилось, но это все было только для них двоих, ведь так обычно бывает с друзьями? Они уже и не помнят, кто предложил выпить. Сейчас это неважно. Неважно, как они пили что-то, бессмысленно пялясь в экран. Неважно, как чья-та голова упала на чьё-то плечо. Но важно, что Поперечный все-таки оттолкнул голову Кшиштовского со своего плеча. - Блядь, иди нахуй. Если хочешь спать, то иди на диван, - рыжий, как всегда, звучал трезво, как стёклышко, несмотря на то как алкоголь играл в его крови. - Не, на диване холодно, а тут хорошо. Приятно, - Кшиштовский снова наклонился к плечу комика, ломая тонкую грань гетеросексуальности между ними. - Миша, ебись конем, съебывай на диван. Где-то прозрачно играло что-то из Сплина. Они делили эти песни на двоих, хранили воспоминания с каждой из этих композиций. Это не была музыка их детства, это стало саундтреком их "неистовой" юности. - Дань, а знаешь, о чем я думаю? - это прозвучало с ноткой алкоголического заискивания. - Я, блядь, понятия не имею, - голос Данилы звучал раздраженно. - Помнишь, ты говорил, что с радостью станешь геем? - Поперечный утвердительно кивнул. - Я вот думал, а как бы это поменяло твою жизнь? - Хм, хуй его знает, - это действительно был интересный вопрос, который заставил его ненадолго задуматься, - Бросил бы Регину, она бы поняла меня, наверное. Рассказал бы хорошим друзьям, мне нечего скрывать. Возможно, рассказал бы на канале, но надо "подготовить почву", просто так, напролом, нельзя. Лишился бы анальной девственности с каким-то милым парнем. Как-то так, - и отпил из бутылки. - "Милым парнем"? Расплывчато как-то, - в голосе Кшиштовского сочетались юмор и странные нотки любопытства. - Миша, я не думал ещё, с кем мне придётся ебаться, если я вдруг перейду на мужиков, - он снова приложился к бутылке, - У меня нет знакомых геев. Повисла небольшая пауза. - А ты не прав, - дикая улыбка растянулась на половину лица Дозера. - Эмм, ну я видел одного, да, но мы даже не общались. Человеческие инстинкты всегда понимают, когда приближается тотальный и беспросветный пиздец. Организм успокаивается перед смертью, мозг выдаёт последний яркий образ, и все системы обреченного тела работают вместе, чтобы скрыть факт того, что скоро всё закончится. Вот и сейчас Данила странно напрягся после этих слов. - В каком плане? Кшиштовский дернулся от осознания того, какую хрень он сейчас ляпнул. - Я не хочу ничего говорить. Я правда не хочу. "Вот это уже было интересно." - А я хочу узнать всю правду. У тебя есть какие-то секреты от меня? - Поперечный, у всех есть скелеты в шкафу. - Меня задолбало, что ты жмёшься и молчишь. Расскажи - и покончи с этим! - Тебе-то легко говорить. Я не думаю, что ты этого хочешь, - голос Кшиштовского сбился, будто он был готов начать лить слезы. - Блядь, да, я хочу. Скажи уже, Миша. А Кшиштовский молчал. Он молчал неприятно долго и не хотел ничего говорить, но понимал, что не сможет удержать этот момент. - Данила, я тебя люблю. По-пидорски, да. Ты мне правда нравишься, я не знаю, что тебе сказать. Ты опиздахуительный, красивый и обаятельный, я просто не могу подобрать нужных слов. Ты правда очень много для меня значишь, а я просто надеюсь, что тоже.. Тоже не пустое место для тебя, - Миша говорил все это на одном дыхании, не в силах посмотреть на Поперечного. - Я.. Я не знаю, что сказать. Миша, ты мой друг, и я счастлив, что ты сказал мне это, но пойми, я не могу начать встречаться с тобой. Я всегда считал тебя отличным другом, и, возможно, это будет по-скотски, но я хочу, чтобы мы и дальше были друзьями, но не больше. Прости меня, правда, - рыжему было нечего сказать. Он догадывался, догадывался, что все это не может быть тайной вечно. Эти слова уже заполонили воздух между ними. Никто не знал, что сказать дальше. - Обещай мне кое-что. Всего одну вещь, - Миша начал говорить первым. - Все, что угодно. - Обещай, что мы больше не заговорим об этом. Эта тема останется здесь навсегда, но ты не забудешь об этом. Ты будешь помнить мои слова, но не заставишь меня сказать их снова. - Конечно, я обещаю, - это было точкой отсчёта. - Спасибо. Можно, я останусь с тобой до утра? Я не хочу уходить сейчас. - Да, оставайся, конечно. Они оба смотрели на потолок и думали о своём. Данила размышлял обо всех фанфиках о них, о выпуске "Дай леща" с Прусикиным, обо всем, что могло намекать на ориентацию Миши. На удивление, таких мелочей накапливалось много. А Миша лишь размышлял о том, как бы закончить говорить обо всем, что осталось у него в голове.

***

На улице холод пробирал до мурашек, но было даже приятно, что погода была такой непредсказуемой. Миша шёл быстро, часто оглядываясь и рассматривая город. Данила плёлся лениво, смотря то в пол, то на Кшиштовского и постоянно задумчиво (волнительно) кусал губы. В Питере наступила ночь, долгая и холодная. На дворе был март, но холодный северный ветер развивал шарф Кшиштовского совсем как в ноябре. Миша никогда не был фанатом холода, его пробирало до самых костей, "кусало морозом" и постоянно посыпало снегом, что не шло в уклад с его представлением о прекрасном: тёплое солнце, горячие потоки ветра и тихий шелест зелёных деревьев. Он так хотел уехать из промерзлой Москвы на юг, но Усачева и задолбавшее "Пора Валить" тянуло в Калининград. - Что это было, блядь? Данила вытолкнул Кшиштовского из кафе раньше любого прощания с друзьями. Комик мало что помнил из самого праздника, все мысли были о клочке бумаги в его кармане.

"Привет. Тебе, наверное, хорошо."

Сердце бешено отбивало сумасшедший ритм. Сколько нужно было ещё пройти, чтобы кто-то из них начал говорить? Было прохладно и приятно, но так грустно, что мечты, бережно хранимые до этого дня, раскрылись за одну ночь. Это больше не неловкое молчание из-за лжи, это нагнетающая тишина из-за правды. - Я спрошу ещё раз, что это, блядь, было? - Как будто ты не знаешь, - Миша отвёл глаза и перекатился с носков на пятки. Нет, он знал. Но он держал своё обещание. Уже месяц Данила держал своё обещание. Они не упоминали, но помнили. Миша продолжал сохранять свои чувства, но давно начал обрубать на корню попытки начать что-то серьёзнее. Казалось, так могло длиться вечно. И все это и должно было длиться вечно, поддерживаемое болью терпения и горечью вранья. Самый хуевый коктейль из человеческих эмоций.

"Тебе, наверное, хорошо. А вот мне нихера не легче."

Поперечный знал ответ, но он ещё пытался все понять. - Зачем? Ответ был очевиден. - Зачем ты снова пытаешься? Решение было простым. - Пожалуйста, хватит, я так больше не могу! Действия казались невозможными. - Я не могу тебе помочь, прости. Так хотелось ударить Мишу, так хотелось сделать ему физически больно, так хотелось увидеть ненависть в его глазах. Нет, Данила не садист, он просто хочет, чтобы Миша был свободен. Он хочет, чтобы Миша перестал смотреть на него с надеждой, ведь эта надежда была бессмысленна. Вечная тишина между ними казалась осязаемой. Столько всего хотелось сделать, столько всего было запретно. Миша сделал шаг ближе к комику. - Ты прочёл? Ты правда все прочёл и все понял? Пожалуйста, не ври мне, не сейчас. Данила полез в карман за запиской. Аккуратно развернув её, он снова взглянул за въевшиеся в память строки и тяжело вздохнул, набирая холодный воздух в легкие.

"Привет. Тебе, наверное, хорошо. А вот мне нихера не легче. Нихера. Совсем. Я все ещё люблю тебя. Я так хочу снова верить, что ты ответишь мне взаимностью. Я так хочу ощущать эту соломинку надежды. Пожалуйста, не отнимай у меня последнего - себя. Хоть что-то светлое. Самое, блядь, светлое в этом сером мире. Я все ещё люблю тебя. Я хочу, чтобы мы засыпали вместе. Вместе слушали Сплин. Вместе сидели на твоей кровати. Нам не нужен кто-то ещё. Но я один. Наверное, я должен был чувствовать себя лучше. Но нет. Прошло так мало времени, а все уже как прежде, разве нет? Нет. Мы оба помним это. Я вижу это в твоих глазах, когда ты смотришь на меня. Ты можешь говорить, что угодно, но я знаю этот взгляд. Знаю очень хорошо. Просто я вижу его в зеркало. Я прокручиваю эту ночь в голове. Мне не вернуться туда, мне ничего не исправить и не изменить. Возможно, я изменю своё решение. Возможно, это все будет глупой шуткой, и мы посмеёмся над этим. Но сейчас я не могу думать об этом. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Но я хочу, чтобы я был счастлив с тобой. Счастлив, даже если мне придётся уйти. Сейчас я вижу тебя, словно в тумане. Я не знаю, видишь ли ты меня так же. Мне тяжело понять, каким ты должен быть в моих глазах. Мне кажется, что я потерялся. Потерялся где-то, когда не смог больше цепляться за луч своей надежды. Но я хочу быть для тебя светом. Поверь, я бы нашёл вселенную, где ты всегда будешь рядом. Но этого не случится. Это не в прошлом и не в будущем. Это все происходит сейчас. И это все - полное говно. Ты был прав - мы не забудем об этом, но не заговорим снова. "

Это было искренне. Это было необъяснимо. Это было пиздец как страшно. Разве так сложно хоть раз сделать все простым? Разве сложно перестать быть тварью и мразью и просто забыть все? Конечно, всегда проще просто сделать вид, сыграть роль и притвориться. Но это никогда не было выходом, ведь так? - Я правда хочу тебе помочь. Но что, что я могу сделать?!- Данила неосознанно перешёл на крик. - Я не понимаю, как тебе тяжело, но я не хочу отнимать твою крупицу надежды! Она не будет правдивой, но что я могу сделать? - Поцелуй меня.

"Я так хочу снова верить, что ты ответишь мне взаимностью. Я так хочу ощущать эту соломинку надежды. "

Данила не хотел этого. Данила боялся этого. Поцелуй - последний рубеж, последний чекпоинт и та черта, которую нельзя рушить. И он должен был сломать ее сам. Мягко, без фальшивой приторности, он прикоснулся к его губам. Нежно, боясь убить интимность и искренность момента, Данила прикоснулся к Мише. Нет, это была ложь. Да, это была фальшь. Неверное, это было ужасным решением. Миша выдохнул, только когда Данила разорвал единственный момент спокойствия и отступил.

"Пожалуйста, не отнимай у меня последнего - себя. Хоть что-то светлое. Самое, блядь, светлое в этом сером мире. "

- Тебе стало легче? - Нет. Совсем нет, - с теплой улыбкой протянул Миша. - Но надежда всегда умирает последней.

"Что же остаётся внутри, когда реальность уходит? Лёгкое тепло от дыхания на шее, липкое ощущение пустоты на губах и капелька яда в сердце. Нет ничего хорошего в том, чтобы оставлять надежду. Каждый раз, каждый блядский раз, когда ты цепляешься за неё, хочется рвать и метать. Но ты лишь молчишь и улыбаешься, чтобы все думали, что все хорошо. А все нихера не хорошо. Совсем. Я все ещё люблю тебя."