Демон-хранитель

Главка своеобразная, но, надеюсь, вам понравится) На работе завал, так что проду сегодня обещать не стану - чтобы не обманывать. Эх... Орки не умеют писать о любви от слова «совсем». Но каждая коряво выведенная огромной лапищей строчка, каждое простоватое слово буквально дышали заботой и грубоватой лаской. Незатейливые описания «псячего холода» и «сугробов, огромных, как шатры, клянусь зубами Орлангура, мой свет», приложенные к письму семена скудной местной растительности, цветные камешки («занятные они, правда, Делли?») и уменьшенная шубка из белоснежных шкурок неизвестных зверей («шустрые они – страх, да вот я шустрее. Попроси Высшего увеличить, больно чары мудреные, сам комендант гарнизона накладывал») – все это заставляло сердце биться сильнее, чувствовать себя любимым и желанным. Балтазар, хмыкнув, легко увеличил крошечную белую шубку из разновидности горностая, и Делли с трепетом завернулся в невесомый мех, жадно вдыхая родной запах изготовившего ее орка. Он был готов спать с этой шубой, но благоразумие и природная стеснительность взяли верх. Обновка была убрана в сундук и доставалась лишь украдкой, ночью, когда тоска была особенно невыносима. *** - Ты уверен, что мы сможем открыть комнату с порталом? - поинтересовался Северус у нахмурившегося Люциуса, стоящего под заветной дверью в небольшом горном коттедже, подаренном ему Балтазаром на помолвку. - Нам Зар не запрещал сюда приходить, - чуть помедлив, отозвался Люциус. - Хм… войти-то войдем, но вряд ли незаметно. Ну, да ладно. С этими словами он отпер дверь, и все трое оказались у арки портала в заснеженный негостеприимный мир. Все так же острые, злые снежинки секли лицо, а глаза – единственное открытое место – казалось, вот-вот обратятся в кусочки льда. Быстро отойдя на безопасное от портала расстояние, эльфы переместились во дворец, снова попадая под очарование древних стен, упоительного, чуть горьковатого уюта когда-то любимого жилища. - Фух, - выдохнул Северус, растирая щеки. - Кажется, тут стало еще холоднее. Конечно, не у всех есть такая шубка, - он перевел взгляд смеющихся темных глаз на застывшего в немом изумлении Делинталиора, но тот, казалось, его не слышал. Золотоволосый эльф к чему-то прислушивался, грустно улыбаясь, глаза его стали просто огромными, в них стояли слезы. Он как слепой пошел, вытянув тонкие руки, касаясь стен, мебели, сложной резьбы на дверях и колоннах. - Дел? Делли, ты что? - Вы слышите? Слышите? - тихо спросил он по-эльфийски. - Великая Праматерь… Люциус с Северусом тревожно переглянулись, но, как ни старались, ничего не смогли услышать, кроме прерывающегося шепота странного гостя: - Столько любви… ею буквально пронизано все вокруг… сладкий запах тлена… жертва, да жертва… о, я молчу, молчу… как… больно. Но так было нужно… Тонкие пальцы скользили по каменным перилам ведущей наверх лестницы. Замок сам вел своего гостя. Наконец, Делинталиор остановился у двустворчатой двери, прижался к ней лбом, будто спрашивая разрешения, и вошел. За ней была большая светлая спальня. Стоило принцам переступить ее порог, как на полу вспыхнули какие-то руны, расположенные кругом, в центре которого стояло широкое низкое ложе. Простыни на нем были перекручены, будто только несколько минут назад на них страстно сплетались гибкие тела. - Алтарь, - прошептал Дел, разглядывая руны. - Нам лучше уйти. Не думаю, что господин готов потерять вас снова, Ваши Высочества. - Делли, - позвал Северус, когда дверь закрылась. - Что это было? Что ты слышал? Почему мы не… ДЕЛ? Золотые волосы рассыпались по белоснежному ковру, шубка распахнулась, открывая шелковые, почти невесомые одежды целителя, а глаза его закатились. - Мордред, - выругался Люциус, переходя на английский, и хотел, видимо, что-то добавить, но вместо этого проворчал: - Зар нас выпорет, как давно обещал. Да помоги же! Опомнившись, Северус подхватил магией невесомое тело эльфа и повлек его в ближайшую комнату, оказавшуюся очередной спальней. Стоило уложить хрупкое тело на кровать, как Делинталиор очнулся сам, открыв мутные, больные глаза. - Мне так жаль, - сказал он хрипло, - так жаль. - Чего тебе жаль? - тут же потребовал разъяснений Северус. - Столько любви и заботы видели эти стены. Сотни, тысячи лет. Жертвы, отданные дракону, вместо узников его замка стали возлюбленными, хозяевами. Недоверие, ревность, боль, зависть – все сплелось в невероятный клубок, из которого в результате многолетней душевной работы родилось самое прекрасное чувство. Оно же и погубило все. Это так страшно – остаться одному, - эльф прикрыл глаза. – Если я потеряю моего Дро, я умру в то же мгновение. Но не все так слабы, как я. Господин смог. Ему удалось. Чтобы пробудить Иссинавалль, нужно вернуть сюда любовь. Тут я вам не помощник. Люциус с Северусом переглянулись еще раз. Похоже, это уже вошло у них в привычку. - То есть… - осторожно начал Северус. - Любовь. Разделенная. Взаимная, - улыбнулся Делли. - Неужели… - Мы уже занимались любовью здесь. - Под снегом в лесу есть поляна… для праздника Пробуждения. На ней уже не раз совершался этот ритуал. - В снегу, значит? - задумчиво уточнил Малфой, уже прикидывая комплекс согревающих. - Осталось уговорить Балтазара. - Уговорить на что? - раздался от двери знакомый голос. Звучал он подозрительно и слегка недовольно. - Хорошо, что демоны не седеют, как магглы, мои остроухие, а то я бы давно был белым, как лунь. Я ищу вас уже несколько часов. Сложно было сообщить, что вы затеяли очередной эксперимент? - Это моя вина, господин, - прошептал Делинталиор, осторожно поднимаясь с кровати и покаянно потупившись. - Их Высочества… - В состоянии ответить за себя сами, - перебил его Люциус, разглядывая босого Балтазара и мысленно прикидывая, мерзнут ли демоны вообще и данный конкретный – в частности. Северус, видимо, уловил направление его мыслей, с предвкушением улыбнулся и невинно поинтересовался: - Зарри, а не покажешь ли ты нам некую волшебную полянку? Говорят, там весьма затейливо можно провести время, невзирая на снег. - Да, холода чуть, - улыбнулся Хссаш, - а пользы целый… - Вагон, - подсказал Тхашш. Балтазар переводил взгляд с одного на другого, пытаясь понять, откуда в таких красивых существах столько наглости и какого-то простодушного, искреннего авантюризма. Сбежать из дома, залезть на запретную территорию, притащить с собой Делинталиора, которого вообще могли не пропустить чары, заставить его волноваться, а теперь, когда их застукали на горячем, они лишь ослепительно улыбаются и предлагают трахнуться в снегу. Нет, никогда ему не понять этих эльфов. - Та, что для праздника Пробуждения? Есть такая. Только я вот в толк не возьму, к чему она вам, мои принцы? Просветите своего недалекого супруга, а? Имейте снисхождение к чужой недогадливости, м? - Покажешь? - проворковал Тхашш, повисая у него на локте. - Любопытно – жуть просто. Люциус молча встал с другой стороны и, деловито поправив теплую мантию, обратился к чувствующему себя весьма неловко Делинталиору: - Отдыхай, мы скоро, - и, повернувшись к Балтазару, чуть ухмыляющемуся от осознания такой наглости, эльфам обычно неприсущей, поинтересовался: - Мы еще кого-то ждем? Демон хмыкнул и, как был – босиком – перенес их в центр огромного сугроба, окруженного высокими деревьями со странной белой корой. - Что дальше? - поинтересовался он, стоя по пояс в снегу. - Мне лечь? Вы распоряжайтесь, не стоит стесняться. Я весь ваш. Люциус с Северусом взялись за руки и прикрыли глаза, как учил их Дел. Они пытались почувствовать то самое дыхание земли, неба и всего живого, которое лежит в основе любого эльфийского заклинания. И вот деревья послушно стряхнули с себя многовековой снег, сугроб неожиданно сместился вглубь леса, а над мерзлой землей, на которой еще остались следы пожухлой травы, возник прозрачный серебристый купол, защищающий от ветра и секущего кожу ледяного крошева. Потом Северус скинул с себя теплую мантию и, расстелив ее прямо на холодной земле, лег на спину, увлекая за собой Люциуса, и протянул к возлюбленному руки: - Зарри… согреешь? От вида этих изящных, доверчиво вытянутых рук, блестящих от нетерпения глаз, от смешавшихся на ткани черных и белых волос, Балтазару вдруг стало все равно, что они сейчас на той самой поляне, где он провел столько жарких ночей, празднуя со своими эльфами праздники Пробуждения, а потом и Плодородия, что супруги ничего не помнят о тех звездных часах, когда их влажные от сумасшедшей, почти звериной страсти тела овевал теплый ветерок, а пролитое семя щедро окропляло жадную землю. Он обнял их снова, изгоняя из мыслей то, чего они, возможно, никогда не вспомнят. Зеленую, одуряюще пахнущую траву, раздавленную их весом, запах тяжелой, плодородной почвы, шелест бесстыдной листвы, страстное пение соловьев. И две пары огромных глаз, одинаково темных от страсти, в которых отражалась целая вселенная – мириады миров, кружащих вокруг своих светил-звезд. Тихие всхлипы Элла и страстное рычание Мора, их поцелуи, горячие языки и руки… - Зарри, наш Зар… Кое-что все-таки изменилось. «Наш», а не «мой». Стоило ли ради этого терять их? Наверное, ни одно слово на свете не стоит смерти. - Люблю, - мучительно, на выдохе, - люблю… вас обоих. Ни одно, кроме этого «люблю», идущего от холодного, казалось, сердца Хссаш. Сквозь молочную мглу ледяного тумана проступили звезды. Балтазару, лежащему на спине с заведенными за голову руками, оплетенному страстно двигающимися телами возлюбленных, вдруг подумалось, что он уже и забыл, какие они здесь огромные, эти ночные миры. Страстно выгибался Хссаш, принимая его, горячие губы Тхашш терзали шею, две пары рук ласкали его, точно зная, как правильно. И пусть за спиной у него никогда не развернутся крылья, как у всех нормальных драконов, но он готов отдать и все остальное, включая вечность, только ради того, чтобы у Врат, когда эта вечность минет, в его руках лежали две узкие ладошки. Ослепительная вспышка никогда не приедающегося наслаждения зажгла, казалось, весь огромный, холодный мир. Скрипнули деревья, стряхивая многовековой сон, зашевелилась земля под напором пробивающейся молодой травы, стих ветер, и начал таять снег. Яркая ночь из пасмурной, безнадежной, полярной превратилась в звенящую весеннюю. В ночь, за которой обязательно будет рассвет. Ярко-красное Око, занимающее тут половину небосклона, заглянет утром за верхушки деревьев и согреет своими жаркими лучами троих, переплетшихся на первой яркой траве, как молодые угри. Темноволосый молодой эльф проснется первым, удивленно оглядываясь по сторонам, а на обнаженный живот ему сядет большая бабочка. Он тихо улыбнется и, глядя в самое родное на свете лицо спящего супруга, такого сильного и вместе с тем – уязвимого, понадеется, что тот так же стряхнет с себя тяжесть потери и сможет жить дальше. Не ощущая привкуса смерти на их губах, отпустив прошлое.