Ещё не поздно

Гокудера вытряхивает из свежераспечатанной пачки сигарету, щелкает зажигалкой и длинно затягивается. На его вкус, японский табак – отменная дрянь, но ничего другого под рукой нет. Горький дым царапает нёбо, зато прочищает мозги. Гокудера делает вторую затяжку, стряхивает пепел в только что вымытую пепельницу, соскакивает с подоконника и тут же больно бьется о ножку кровати. Подпрыгивает, матерясь сквозь зубы и размахивая руками; горячий пепел летит на белоснежное, пахнущее крахмалом постельное белье и оставляет на нем грязные пятна. Какого черта ему вздумалось переставлять кровать? Хотя нет, он знает, какого – в большом настенном зеркале будет шикарный вид. Звонок в дверь разрывает тишину, ладони становятся влажными, сердце стучит быстро-быстро, подпрыгивая к самому горлу. Гокудера медлит – чтобы гость не подумал, что его сильно ждут. Вот еще. Прихрамывая, он идет открывать дверь. Ямамото врывается в квартиру солнечным ливнем. Смеется, стряхивая с ветровки дождевые капли, взъерошивает пятерней мокрые волосы. Гокудера стискивает зубы – ну что за придурок, как же он бесит, какого черта таскать куртку с капюшоном и не надевать его? – Йо! – Ямамото улыбается, кладет рюкзак на пол, вешает ветровку на дверную ручку, сбрасывает кроссовки и проходит в комнату. Гокудеру начинает потряхивать – адреналин вбрасывается в кровь, словно перед боем, от него кружится голова, а тело становится легким, как ветер. – Раздевайся, – он тушит сигарету о тусклый бок пепельницы с такой силой, что переворачивает ее. Крапинки пепла разлетаются по тщательно вымытой поверхности, делая ее неопрятной. Улыбка сходит с лица Ямамото, как будто в помещении затухают лампы. Темнеет, и Гокудера бросает взгляд за окно – да нет, там по-прежнему капает нудный серый дождь. – Я думал, ты шутишь… – Ямамото растерянно стоит посреди комнаты, опустив руки вдоль тела. – В следующий раз будешь знать, на что спорить, – Гокудера злится, что приходится разговаривать. Он этого не хочет, черт, Ямамото со своей безоблачной улыбкой отвлекает – появляется соблазн махнуть рукой, сказать «Ха-ха, бейсбольный придурок, повелся?». Ямамото бы посмеялся, потом они придумали бы альтернативу проигранному пари, например, оббежать вокруг дома на четвереньках с битой в зубах. Мысли мелькают в голове за сотые доли секунды, слишком быстро, чтобы Гокудера смог притормозить. Его несет, кипящая от избытка адреналина кровь стучит в ушах барабанным боем, на лице бейсбольного неудачника испаряются капли дождя. Ямамото сжимает губы и начинает раздеваться. Не демонстративно, а совсем обычно – как в раздевалке перед тренировкой или на пляже. Стягивает влажную рубашку через голову, вместе с майкой. Гокудера смотрит, как двигаются грудные мышцы и остро завидует. Если бы ему предложили идеальное тело, он попросил бы такое, как у Ямамото. А тот сосредоточенно расстегивает джинсы, спускает вместе с трусами до колен, стряхивает сначала с одной ноги, затем с другой. Голый Ямамото выглядит точно так же, как одетый, только лучше. Темные глаза кажутся провалами на непривычно серьезном лице. – Передумай, пожалуйста, – тихо просит Ямамото. – Я не хочу. – Даже не пытайся меня отговорить. – Пожалуйста. – Ты думал, я шутил, когда спорил? Ложись. Ямамото замолкает и подходит к постели. Рассеянно стряхивает с белой простыни пепел и, поколебавшись, укладывается на живот. Гокудера снимает футболку, подходит и смотрит в зеркало, висящее у изголовья. В нем отражается смуглая спина Ямамото, и Гокудера чувствует укол зависти – его собственный худой торс выглядит убого. Раздеваться не хочется, становится стыдно за тощие ноги с крупными коленками, все еще мягкий член, который лишь слегка напрягся, за расцарапанный локоть и заклеенные пластырем бока. Еще можно остановиться – стучит в висках, еще можно все затормозить. Но секунды идут, Гокудера продолжает медленно раздеваться. Стащив трусы, он забрасывает их под кровать – на белоснежном хлопке расплылось некрасивое влажное пятно. У Гокудеры постоянно с этим проблема – собственной смазки столько, что разве что не льется. – Встань на колени, выпяти зад и упрись лбом в руки, – командует он. Пока еще не поздно – снова стучит в висках, но Гокудера отбрасывает эту мысль. Ямамото двигается, мышцы на аккуратных ягодицах сокращаются. Даже задница у чертова придурка идеальная. Раньше такие красивые ягодицы – гладкие и бархатистые – Гокудера видел только в выхолощенных порнофильмах. Гокудера не питал иллюзий, взять хотя бы его самого. Синяки, нелепая поросль вокруг дырки – смотреть противно. Задница Ямамото выглядела так, словно ее обладатель тратил не меньше тысячи долларов в месяц на уход. Даже волоски в промежности кажутся уложенными – один к одному. Гокудера заворженно смотрит на напряженную спину, гладкие бедра, розовые круглые пятки… Розовые, мать его, пятки. Ну и бред в голову лезет. Хочется хохотать, но вместо этого изнутри поднимается душная злоба, стоящий член обдувает сквозняк, от него знобит. Гокудера спохватывается – презерватив и смазка. Он кидается к тумбочке, судорожно роется, сбрасывая на пол старые записные книжки, сломанную расческу, пустую зажигалку, динамитную шашку… Блядь. И только потом вспоминает, что положил все под подушку. Ямамото лежит, не двигаясь, только изредка вздрагивают плечи – наверное, ему холодно. Гокудера разрывает коробку презервативов, и серебристые пакетики рассыпаются по полу. Он сгребает их, кидает на кровать и зубами разрывает упаковку. Дрожащими руками раскатывает презерватив по напряженному члену, пачкая смазкой руки. Достает флакон и льет на себя прозрачный гель – тягучая жидкость пачкает пах, неприятно стекает по промежности. Гокудера собирает ее и шлепает Ямамото между ягодиц. Тот вздрагивает, а Гокудера видит, как спина перед ним покрывается мурашками. Кожа под пальцами горячая. Ямамото дрожит от прикосновений, когда Гокудера втирает смазку между двух половинок. Почему он молчит? Лучше бы говорил, придурок. Гокудера толкается пальцем в плотно сжатую дырочку. Ну закричи, скажи что-нибудь, попроси – я сразу перестану. Но Ямамото не издает ни звука, и Гокудеру несет – там, внутри, тесно и мягко, горячо и сладко, и от этого хочется выть. Он смахивает со лба пот и начинает двигать пальцем, сгибая его и ощупывая бархатные стенки ануса. Стоит так, что больно, и Гокудера остатками рассудка цепляется за мысль, что лучше не торопиться. Цепляется из последних сил, а потом Ямамото сжимается, и Гокудера сходит с ума. Он раздвигает прохладные ягодицы, сжимая их ладонями и оставляя на темной коже следы, толкается членом, вслепую нашаривая вход, и нажимает. Мышцы сопротивляются, Ямамото бьется под ним и пытается сбросить, но мир Гокудеры сузился до одной точки. Он рычит, отсекая все помехи, наваливается всем весом и вдруг входит до упора. Там, внутри, жарко и узко, удовольствие ошпаривает, выдергивает из реальности и сжигает изнутри. В глазах темнеет, и Гокудере хочется дальше, больше, глубже – он вбивается в распластанное под ним тело, кажется, что-то кричит, судорожно цепляясь за бедра, натягивая Ямамото на себя. Тот извивается под ним, и это режет словно нож, выворачивая нервы. Гокудера кончает, зайдясь криком, вколачиваясь размеренно, с каждым сокращением мышц, замирая и извергаясь. Последний спазм скручивает тело, в глазах темнеет, Гокудера падает на Ямамото и замирает. Его тело – кусок студня, противно дрожит каждая мышца. Гокудера лежит, обхватив Ямамото ногами, и липнет, липнет, липнет к нему как лягушка. Он понимает, что выглядит жалко, но сил, чтобы оторваться, нет. Откат от оргазма опустошителен. Только что в нем сияла сверхновая, а сейчас мир превратился в пустыню. Гокудера сворачивается клубочком и плывет, покачиваясь на волнах. Звуки доносятся как из бочки, и Гокудера зажмуривается – может быть, тогда они пропадут. Как-то раз он подорвался на собственной шашке – разворотило грудь, треснуло несколько ребер. И никакой анестезии. Те мучения не шли ни в какое сравнение с нынешней болью, поселившейся у сердца и медленно перемалывающей внутренности. Через несколько минут она как будто успокоилась, стала тише и глуше. Гокудера разлепил глаза. Ямамото одевался. Осторожно переступал с ноги на ногу и морщился, натягивая темные плавки. На персиковой коже ягодиц отпечатались синяки. Он застегнул ремень, поднял ком, оказавшийся рубашкой, и молча пошел к двери. Набросил еще мокрую ветровку прямо на голое тело, обулся… нерешительно постоял, потом раскрыл рюкзак, достал оттуда две бутылки пива, бумажный пакет, из которого выкатился персик, сунул на его место одежду, и так же молча открыл дверь. Однажды в детстве Гокудера тонул. Недалеко от берега его подхватила волна и унесла на глубокое место – для него, конечно, глубокое. Рядом стояли взрослые, стоило крикнуть, даже не крикнуть, просто сказать, что ему нужна помощь, что он не умеет плавать, а ноги не достают до дня. Но горло сдавливала неведомая сила, и он, захлебываясь горькой соленой водой, не мог заставить себя попросить о помощи. Пока вдруг сильная рука не подбросила его вверх и не вытащила на мелкое место. Какой-то парень ему помог и сразу же уплыл, а Гокудера обессилено вылез на берег и долго откашливался, пытаясь успокоить колотящееся сердце. Глядя, как Ямамото уходит, он чувствует то же самое – надо догнать, остановить, нет, не надо, а жизненно необходимо, он сдохнет, если этого не сделает – такая малость, всего-то открыть рот и позвать. И тот же самый обруч сдавливает горло, вынуждая молчать, провожать Ямамото взглядом, заставляя захлебываться спертым воздухом. Один шаг, один звук, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста. Но так и не двигается с места. Хлопок двери как звон разорвавшейся струны. Гокудера опускается на колени перед кроватью, вдыхает оставшийся от Ямамото запах. В глазах щиплет, перехватывает горло спазмом. Он хочет закричать, но горло сорвано, выходит лишь жалкий пустой сип, от которого скручивает желудок и начинает рвать желчью. Гокудера корчится на полу – убогий неудачник, пустышка, слабак. Натянулось и лопнуло что-то важное, чему не было названия, но что бродило между ними, щекоча губы весенним дыханием. И чего больше никогда не будет.