Из темноты

Тебе покажется, будто я умираю, но это неправда… (с)

Когда они жили в стае, их сторонились. Джаред был не таким, как они. Дженсен был с ним, а значит, был как он. Увековеченные волчьи законы. В конфронтацию явно никто не вступал, но Джаред и так это понимал: воздух в его присутствии словно сгущался, и загривок неприятно покалывало от их настороженных взглядов. Прогнать они не решались. Постепенно он привык и старался не наступать на их следы. У них с Дженсеном были свои. В стае волков было восемь. Стаей Джареда был один. Потому законы он не чтил. Иногда накатывало: Джаред думал, что однажды не найдет Дженсена рядом, что тот оставит его, как и родители когда-то, но каждый раз, просыпаясь, первым, что он чувствовал: колючую, жесткую шерсть под собой. Это никогда не надоедало: он зарывался носом в мех и шумно фыркал в самый подшерсток, дожидаясь, пока Дженсен в отместку не прикусит его легонько, игриво за ушами. Тогда начиналась их привычная утренняя возня, пока кто-нибудь не одерживал верх и валил второго спиной на землю, прижимая лапами грудь: чаще всего это оказывался Джаред. Благодаря Дженсену он не чувствовал себя сильнее, нет: они были всегда на равных, — нужным. И редко когда он мог справиться с распирающим нутро глупо-радостным, чуждым почти каждому волку чувством: носился вокруг, путаясь в собственных лапах, подскакивал к Дженсену, норовя лизнуть его в ухо, и неизменно получал в ответ беззлобное утробное ворчание. Джаред слышал в нем волчью преданность. Иначе про себя не называл — казалось, подумает: и оно закончится. Но Дженсен не переставал для него ни на минуту. Джаред понимал, что ведет себя как волчонок, неопытный, малахольный. Когда-то давно таким он Дженсену и понравился — прибился к нему, брошенный, одинокий, жалкое подобие себя нынешнего. Дженсен не прогнал. Джаред так и не понял, почему. Может быть, искал не только он. Дженсен был единственным, кто не смотрел косо, кто не отходил в тень, стоило ему приблизиться, не оскаливался. Дженсен был единственным, кто был с ним. Но когда-нибудь он захочет свободы. Джаред бы понял. Он боялся, а Дженсен — совсем нет. И каждый раз засыпал, дыша ему прямо в ухо, оплетая хвостом хвост. Дженсен был, наверное, самым красивым волком, которого Джаред когда-либо встречал. Шерсть у него была густая-густая и очень длинная, Джаред погружался в нее мордой почти целиком, дышал горячо, шумно, терся макушкой о бока, утыкался носом под щеку, в мягкое, теплое, Дженсен собой говорил: в свое. И еще говорил, обхватывая лапами за плечи: ты такой же, Джаред, ты точно такой же, ты со мной, а значит, ты как я. Джаред верил. Он и не успел заметить, когда Дженсен стал пахнуть им. Он старался. Честно старался. Он чуял добычу самым первым, он указывал направление, в этом он не был ведомым, но им этого почему-то оказывалось недостаточно. Он вспоминал все уроки Дженсена — он учил его охотиться — несся изо всех сил в волчьей своре, глубоко втягивая воздух через нос, коротко перекликаясь с остальными, но так и не сумел догнать, кто-то всякий раз оказывался быстрее; это все его проклятые слишком длинные лапы... Единственный раз почти получилось, он наудачу бросился наперерез, ненароком оттолкнув другого волка из стаи, — но удержать не смог. В тот день стая осталась голодной. Ночью Дженсен тайком принес ему пару полевых мышей, но Джаред не взял, отвернулся. Он тогда хотел уйти — хоть и знал, что шансов протянуть зиму в одиночку у него почти нет. И в первый и последний раз Дженсен встал не рядом — напротив. Зарычал, ощетинился весь, превратился в совсем незнакомого, чужого. Этого Джаред не боялся. Обходя его, он не удержался: ткнулся привычно мордой во вздыбленную шерсть, по-прежнему мягкую и пахнущую хвоей, мускусом и корой, и — остался. Он уже потом понял, что Дженсен бы все равно не отпустил. Они уснули одним огромным пушистым клубком среди сугробов в стороне от всех, и Дженсен тогда спал неспокойно: тихо, едва заметно вздрагивал всем телом, перебирая лапами. Дженсен защитил Джареда от него самого, Джаред этого не мог. Только жался во сне сильнее, крепче, пряча его от ветра и снега, и смотрел, смотрел в темноту. В ней он видел Дженсена: он был большим, великим, темно-рыжим. Темнота боялась его и отступала. Утром они вдвоем покинули стаю. А следующей ночью лес впервые слышал парный волчий вой. Они никого не искали. Эта была песнь о том, что они уже нашли. Джаред в ответ хотел никогда не переставать для Дженсена. Дженсен, кажется, хотел того же. Они все бок о бок шли по следам друг друга. Иногда, в ветреную сухую погоду, глаза жгло: будто опять ему кидали в морду раскаленную, красную, горячую, как солнце, золу. Джаред тихо скулил, впиваясь зубами в лапу, заглушая шерстью звериный стон. Дженсен приходил, ложился рядом и лизал ему веки. Было шершаво, и хорошо, и совсем не больно. Дженсен был самым красивым волком, которого Джаред никогда не видел. Но знал об этом намного больше, чем о том, как восходит солнце.