Сердце Века

Я — память без добра, Я — знанье без стремленья, Угасшая звезда… Пропавших поколений… Ю.Шевчук. — Неужели ваш Орден, господин де Лионкур, не оценил всего, что я для него сделал? Лаборатории в Антарктиде стоят более пяти миллиардов долларов в год. — Секретность тоже стоит денег, а ее я даже не учитываю! – всегда высокомерный, Лемон краснеет и барабанит пальцами по драгоценной инкрустации безбрежного стола, нервно запуская другую руку в белоснежную шевелюру. — Секретность выгодна вам! Если ваши конкуренты узнают, чем на самом деле занимается «Лемон Индастриз»…,— мне было скучно, Лемон в очередной раз начинал торговаться. Это повторялось регулярно последние года два — он страстно желал обращения. — Полноценное существование бессмертных — цель нашего сотрудничества! Но за века мы привыкли к нашему образу жизни. И не приобретая, ничего не теряем! Положительные результаты интересны вам в первую очередь! – вновь и вновь я терпеливо объяснял причины, почему мы не торопились обращать Лемона в одного из нас. Сообщество вампиров заинтересовано в Лемоне. Но ночная жизнь могла помешать ему руководить своей Империей. Лемон был единственный из смертных, который знал о нас правду, а не домыслы, по сути, он был одним из нас. Прибыль многочисленных предприятий его Империи шла только на финансирование лабораторий вампирского сообщества и поддержание его членов. Работы в лаборатории начинали приносить плоды: солнце уже не сжигало до пепла тела вампиров. Эксперимент, завершившийся на прошлой неделе, обнадежил: обращенный не сгорел, даже остался жив, и сейчас приходил в себя в палате клиники, финансируемой Империей Лемона. Мы готовили и кормовую базу — часть средств направлялась на разработки искусственной крови и ее заменителей, на проведение экспериментов по клонированию костного мозга, и увеличению его кроветворной способности. Двадцатый век, с его неиссякаемой верой в прогресс науки, дал надежду вампирам жить вечно полной жизнью смертных. А следующее тысячелетие стало воплощать эту веру. В секретных лабораториях Ордена работали вампиры-ученые и ученые-люди, посвященные в великую тайну. В прошлом, темном и страшном, вампирам необходимо было защищать свои бессмертные тела. От солнца, от огня, от мести людей. Мы прятались в темных подвалах и подземельях старых городов. В таинственной темноте катакомб Рима, подвалах Лувра в Париже, в склепах, примыкающих к сырым гробницам Эскуриала в Мадриде. Мы хотели жить и оттого отказывались от жизни. Мы отказывались, иногда не понимая глубины потери, от искусства смертных, от музыки и лицезрения величественной стройности архитектурных шедевров! Мы отказывались от красоты во имя тусклой и безотрадной Вечности. Вампиры тех лет были скучны и низменны в своих желаниях и порывах. Уподобляясь убогим торговкам на грязных рыночных площадях средневековых городов, они сварливо цеплялись за примитивные утехи безрадостного существования. И сами были примитивны и нелепы, убивая порой в угоду не голоду даже, а мерзкой страсти терзать беззащитных, упиваясь их ужасом. Я поражался и переменам, происшедшим за последний век с людьми. Они утратили вместе с юным наивным страхом чистоту души. Редкий обращаемый переживал такие душевные страдания и борьбу с собой, какие переживал Луи более двухсот лет назад, после своего обращения. Сейчас люди, став почти всесильными, научились уничтожать миллионы себе подобных одновременно, не считая это грехом! А я, который не может жить, не убивая, мечтаю забыть о смерти, изменившись. Оттого я и любил Луи, непохожего на всех вампиров, прекрасного в своем протесте и своей неизбывной человечности. Более гуманного, чем современное человечество! Мой Луи! Я вспомнил трепет его тела, когда впервые погрузил клыки в его стройную шею, какой сладостной музыкой отозвалось во всем моем существе биение его сердца! Я слишком его любил, и оттого поторопился обратить, не надеясь сохранить его жизнь в человеческом облике и завоевать его любовь, боясь, что он покинет меня в ужасе и отвращении. Не поняв его души, я убивал на его глазах в надежде, что он отбросит пеструю шелуху людских страстей и предрассудков. Самым вредным из них я считал отрицание убийства…. Я поторопился — и почти проиграл. Но сейчас, спустя столетия, наши отношения стали чувствами старых любовников, чья страсть в прошлом, но остались нежность и желание быть рядом. Тем временем, пока я блуждал по коридорам собственных воспоминаний, томительные переговоры наконец завершились. Я вышел из кабинета Лемона, занимавшего верхний этаж стеклянного небоскреба. Скоростной лифт беззвучно канул в полость автомобильной стоянки и черно-серебристый лимузин, стелясь, понесся по ночному Нью-Йорку. Вечная какофония света за окнами автомобиля тревожила сознание. Я вытащил тонкий золотой телефон. Дэниэл ответил сразу. Я был уверен, что он держит телефон в руке, ожидая звонка от меня. Он опять не выходил из дома: от слабости из-за кровопотери он редко покидал особняк и работал над очередной книгой лежа в постели. Я привозил ему новинки наших лабораторий, восстанавливающие кровь. Я не хотел часто пить его, но он, невыносимо желанный, не оставлял мне выбора. — Мальчик мой, скучаю! – выдохнул я, услышав звучный голос Дэниэла. Мне чудилось, что воздух вокруг благоухает запахом его кожи. Дэниэл… Моя любовь, мое счастье! Это он вернул меня к жизни, он напомнил мне о вкусе теплой человеческой крови, когда нашел меня, отчаявшегося, обезумевшего, среди руин старой мебели и разлагающихся крысиных трупов в убогом доме на улице Сент-Чарльз. Когда он обнял мое иссохшее от жажды тело, я вспомнил ошибку, разлучившую меня с Луи. Это воспоминание дало мне силы не выпить Дэниэла сразу, ибо тогда он не был для меня возлюбленным, а был только сладкой, желанной пищей! Он — единственное, что удержало меня на границе между жизнью и глубоким ледяным равнодушием, в которое погружались вампиры после веков бессмертного существования. А моя любовь к нему — самое сильное переживание в жизни. Раньше моя жизнь была мрачной и запутанной — словно я скитался во мраке, брел, как слепец наощупь. Только когда я встретил Дэниэла, я по-настоящему увидел, понял и полюбил жизнь; увидел людей, их живую плоть и трепещущую душу. Я вообще не знал, что такое жизнь, пока не почувствовал красный, горячий поток его крови на своих губах! Найдя друг друга, мы поселились в особняке на Ройял-стрит, старинном, но украшенном и устроенном в соответствии с требованиями времени. Вид тихой, затененной платанами улицы, чугунных узорчатых решеток, за которыми белели стены старинных домов, иногда вводил меня в странное состояние: мне порой казалось, что за этими стенами звенит серебристый голосок Клодии, и раздается топот ее маленьких ног. Воспоминание о былом счастье сливалось с безмерной радостью обладания великолепным, созданным для меня существом! Как я любил предрассветный час, когда Дэниэл, просыпаясь под моим взглядом, тянулся ко мне: -О, Лес! — шептали его губы с сонной улыбкой и сильные длинные руки обнимали меня, я терся лицом о его влажную грудь, вдыхая запах молодого тела. Вкус его пота напоминал мне вкус крови. Я чувствовал, как нарастает возбуждение Дэниэла, его каменеющую мужскую плоть, прижимающуюся к моему бедру. И погружал свои клыки в его шею, захлебываясь потоком горячей крови, со вкусом миндаля и манящим запахом. Запахом любви. Я пил его, мое счастье, мою жизнь, и слушал музыку наших сердец, чутко сторожа ту грань, взлетев на которую его сердце могло не выдержать и сорваться. Я был всегда наготове — если вдруг моя жажда увлечет его за смертный рубеж, моя кровь немедленно напитает его. Тогда Дэниел обратится в вампира. Я отрывался от него в момент оргазма, ловил его содрогание, выпивая учащенное дыхание. Каждый раз он умирал и возрождался в моих объятиях, и я возрождался вместе с ним, под громовой унисон биения наших сердец. Когда-нибудь обращение должно произойти, а пока Дэниэл наслаждался нашей любовью, покоем и предвкушением. Я представил его черные волосы, крылом падающие на безупречный лоб и синие глаза, загорающиеся искрами страсти, когда он в порыве желания подается ко мне и подставляет горло, испещренное шрамами моих кровавых поцелуев. Из-за этих шрамов он носит свитера с высоким воротом и цветные длинные шарфы, обматывая их бесконечными петлями вокруг шеи. — Лес, я скучаю, когда ты приедешь? Я жду тебя! — в его голосе слышатся властные нотки, так не соответствующие кокетливо-капризным словам. Я улыбнулся: он опять пытается играть «моего маленького мальчика» и срывается на повелительные мужские интонации. Тайная служба Ордена погрузила в самолет мой гроб, заключенный в громадный контейнер — сейф. Пока я спал, самолет перенесся на другой край континента. В Новом Орлеане контейнер доставили к порогу нашего дома. Там меня, просыпающегося, встретил Дэниэл. Целуя меня, он напомнил о гастрольном спектакле Английской национальной Оперы, «Мадам Баттерфляй». Билеты на этот спектакль были одним из маленьких сюрпризов, приготовленных Дэниэлом к нашей встрече. Я переоделся и взглянул в зеркало, чтобы удостоверится в безукоризненности своего облика – черного фрака, черного шелкового галстука обнявшего воротничок сорочки, такой же ослепительно белой, как моя кожа. Я любил эту старинную одежду, которую в двадцать первом веке почти не носили, и всегда пользовался возможностью надеть наряд, как нельзя более соответствующий земной сущности вампира. Дэниэл подошел ко мне, невероятно прекрасный в пепельно-голубом смокинге, оттеняющем его глаза, лихорадочно сияющие на бледном лице. Его шея была высоко обмотана белым шелковым шарфом. Я озабоченно смотрел на него: — Пожалуй, я слишком часто пью тебя! Нам необходимо расстаться, на время — ты очень бледен! Я хочу, как можно дольше наслаждаться тобой, мальчик мой! А для этого мне надо быть умереннее! — я отошел от зеркала, не слушая возражений Дэниэла, не видя, но чувствуя синее отчаяние его глаз. Беспомощных, молящих, желанных. Устраиваясь в уюте нашей ложи, небрежно бросив перчатки на зеленый бархат парапета, Дэниэл не смотрел на меня, напряженно хмуря брови. Я молчал, не желая спорить о том, о чем спорить не хотелось. Я поклялся не обращать Дэниэла как можно дольше. Ради него самого. Блистательная музыка гламурного Пуччини отвлекла Дэниэла от мрачных мыслей. Его лицо порозовело, красивые губы шепотом повторяли слова арий. Я любовался им, полным жизни, уже окончательно решив уехать. Обостренный любовью внутренний слух ловил зов моего создателя, Армана. Я вздохнул, бесконечность разлуки с ним становилась ощутимой даже для меня – бессмертного! Утром я улетел в Париж. Париж! Сто лет назад этот город значил для меня совсем не то, что значит сегодня. Но даже сейчас, вспоминая о нем, я переживаю нечто вроде счастья, всякий раз при слове «Париж» сердце мое переполняет радость. Париж— место, где приобретает особый смысл человеческое существование и, казалось, даже если весь мир погрузится во тьму, здесь, в Париже, все равно будут расцветать красота и гармония. Все подчинялись законам этой гармонии — величественные деревья, затенявшие улицы, прекрасные дворцы и блистающая Сена, несущая свои волны сквозь самое сердце города. Луи нашел меня сам, звонок от него раздался во время вечерней охоты. Я прогуливался по набережной Вольтера, и уже присматривался к припозднившемуся букинисту, копошащемуся возле своего ящика в свете близкого фонаря. Голод владел мною, челюсти нестерпимо зудели, и я оглядывался по сторонам, нет ли вокруг случайных зрителей. Мелодия смерти уже звучала, и моя походка стала танцующе беззвучной — походкой вампира на охоте. Когда до согнутой фигуры оставался шаг, телефон запел голосом оркестра «Маленькую ночную серенаду» великого Амадея. Старик вздрогнул и обернулся: — О, мсье, вы меня напугали! Чего изволите? У меня есть неплохо сохранившееся первое издание…. Я, доставая телефон, взмахнул рукой и отвернулся, скрывая уже прорезавшиеся клыки. Досадно, но старику повезло. Сегодня он не умрет. Он умрет не сегодня. Завтра. Вампир никогда не упускает намеченную жертву. Если старик хочет жить, он должен уехать. Далеко, по воде или воздуху. Земные следы вампир чувствует. Видит. И нет спасения жертве. Но старик ничего не понял. Эта пища подождет. — Лес, это я, — услышал я голос с едва различимой четкостью согласных, который узнал бы из тысячи голосов, живых или мертвых! Ночь, освещенная сонмом огней, теплая ночь августовского Парижа обратилась в блистающий костер и рассыпалась ворохом радужных искр. Луи! Мой Луи! — Слушаю тебя, Луи, — сказал я как можно спокойнее. Нет, Дэниэл определенно сделал меня мягче и впечатлительней! Меня, трехсотлетнего вампира! Обменявшись несколькими фразами, мы договорились встретиться в отеле «Габриэль» на бульваре Сен-Марсель. Роскошью и уютом он напоминал наш старый дом в Новом Орлеане. Я занимал один из самых дорогих номеров, окнами на бульвар. Опускаясь на шелковый диван, цветущим островком плывущим в безбрежности голубого ковра, Луи саркастично произнес, недобро сверкнув глазами: — Узнаю тебя, Лестат! Ты всегда обожал роскошь! — и, резко сменив тему: — Я говорил с Дэниэлом, он в отчаянии, сказал, что вы расстались. — Дэниэл преувеличивает, мы расстались на время, чтобы он восстановился и отдохнул. — Как ты бережен к нему, Лестат! Со мной ты был менее чуток или ты был голоднее? Мне послышалось, или действительно, в холодном голосе Луи прозвучала горечь. — Я был моложе, Луи, не понимая и не ценя жизнь, утратив ее незадолго до встречи с тобой. Он не изменился, был так же прекрасен, как в день, когда я увидел его впервые, на темной улице Нового Орлеана. Он тогда брел, пошатываясь, в таверну, чтобы напиться вином в одиночестве, горюя о потере близкого человека. Кто это был? Брат, сестра, я не помнил. Помнил только, что обращение не помогло Луи излечиться от тоски. Я смотрел в его зеленые глаза, на его золотистые волосы, собранные в небрежный хвост на затылке. В последние годы мужчины опять стали носить длинные волосы, это было удобно, ибо у нас волосы были длинными в момент окончания нашей человеческой жизни. И укоротить их было невозможно, они отрастали немедленно. Приходилось прятать волосы под шляпу или переодеваться греческим священником, подметая улицы подолом черной рясы. -Луи, я рад тебя видеть! Давай выпьем вместе! – сказал я, проводя кончиками пальцев по уголку рта и щеке Луи. Его глаза блеснули, он улыбнулся нежно, почти мечтательно, и на белизне его кожи обозначились линии, тонкие, как на гравированном портрете: — Но где? Лес, не здесь же! Недостаток дорогого отеля — тут невозможно охотиться! Мы отправились на Пляз Пигаль. Много лет эта площадь служила клоакой для стока мутных потоков человеческой похоти. В крошечном кинотеатре показывали порнографический фильм. Небольшой пыльный зал был почти пуст, сидевшая в первом ряду группа чернокожих юнцов вызывающе смеялась и болтала. Все немногочисленные зрители были со спутниками. Странно! Такие сомнительные развлечения, как поход в порнокинотеатр, люди обычно не афишируют. Как изменились нравы! Люди перестали прятать свои пороки! — Вампир-ханжа! — услышал я насмешливый голос Луи. Я совсем забыл, что он читает мои мысли. Умение читать мысли любящего собрата обязательно сопутствует вампирской любви. Возможно, поэтому я не торопился обращать Дэниэла, — боялся не услышать его мысли. — Смотри, вон тот в сером плаще – один! — тихий голос Луи вывел меня из задумчивости. Мы уселись позади мужчины в мешковатом плаще и бейсболке с низко надвинутым козырьком. Вскоре человек поднялся и пошел к выходу. Мы тихо двинулись следом. Человек не сел в автомобиль, не спустился в метро— охота становилась увлекательной. Он направился в узкий переулок, почти щель, между двумя невысокими домами с закусочной и магазинчиком сувениров на первых этажах. Магазин был закрыт, жалюзи кафе как раз опускались. — Клодия, тебя сегодня провожают? – спросил мужской голос из глубины кафе. Я почувствовал, как вздрогнул Луи. Молодой женский голос ответил певуче: — Нет, Жюль, у Пьера сменщик заболел, и он сегодня работает. — Как же ты пойдешь одна? — Не страшно, я привыкла. Каких-то пятнадцать минут пешком, и какая экономия на транспорте! Тонкая фигурка в джинсах выскользнула из-за закрывающихся жалюзи и женщина торопливо пошла в темный переулок. От стены отделилась фигура в плаще и двинулась за ней. Мы отправились следом.