Лишённые души в Хладной Гавани

      Когда солнце полностью поднимается над горизонтом, Илэйни, позёвывая, выбирается из ночлежки Внешней таверны, садится на площадку перед питейной и принимается неторопливо настраивать лютню. На звук выглядывает Фрадион, кивает и скрывается обратно — готовить своё заведение к первым посетителям. Босмерка ему немного завидует: её рубашка и кожаный жилет совершенно не спасают от утренней прохлады, но по их договору она обязана сидеть снаружи, привлекая посетителей. Зато ей перепадают не только чаевые, но и доля от дневной выручки — небольшая, но выходит прилично, всё-таки столица, — за которую можно и потерпеть. В этом году, впрочем, месяц Начала морозов оправдывает своё название особенно усердно…       Так холодно, что немеют пальцы, еле ощущаются под ними струны…       Илэйни косится на ближайший выход из Древа и вздыхает. Телавен задерживается. Обычно в этот час она уже сидит рядом, делится новостями, рассказывает о последних контрактах… Может, какое-то срочное гильдейское дело? Если так, то Илэйни поворчит, конечно, но простит. В конце концов, именно Телавен — главная добытчица, героиня и любимый член их маленькой семьи. Мама гордится ею куда больше — по крайней мере, так это выглядит, когда она обсуждает их обеих с соседями. Ещё бы — дочка в Гильдии бойцов! Младшая, перебирающая струны и раздающая улыбки ради чаевых, естественным образом отходит на второй план.       Но старшей с детства нравилось носить и держать в руках сталь, а младшая предпочитала дерево лютни и еле выучилась худо-бедно обращаться с кинжалами — по настоянию Телавен, конечно, чтобы защищать себя в дороге до Элден Рута и домой. До Саутпойнта путь неблизкий, мало ли кто может встретиться.       Особенно после страшной ночи, которую им пришлось пережить втроём с мамой — сильнейший необъяснимый шторм, от которого их каменно-деревянный на людской манер дом не спасли полуразрушенные стены старого имперского форта… весь Саутпойнт тогда в панике устремился к часовне, стоявшей на возвышении, и мокрыми дрожащими губами возносил молитву к И’ффре или Восьми Богам. У мамы тогда поседела целая прядь волос. На той же неделе из Сиродила принесли тревожные слухи о дэйдра и тёмных якорях, принесли загадочное и пугающее словосочетание «взрыв душ», и стало понятно, что всё только началось… После этого Илэйни и стала уходить вслед за сестрой в Элден Рут — катастрофы катастрофами, но жить где-то надо, а на отстройку покалеченного дома заработков одной Телавен отчаянно не хватало.       Лязг металла, сопровождающий чьи-то шаги, заставляет Илэйни поднять голову от лютни. А вот и сестра — торопится к ней, ещё и не одна, в компании нескольких меров в броне Гильдии Бойцов. Каждый раз, видя друг друга, девушки словно смотрят на своё отражение — те же тёмные, почти чёрные волосы, те же глаза цвета свежей листвы, те же острые скулы и даже одинаково упрямо сжатые челюсти. Правда, старшая почти на голову выше, а ещё носит волосы собранными и почти никогда не расстаётся ни со стальной бронёй, ни с устрашающе огромным двуручником.       Илэйни до слёз рада видеть сестру. Солёные капли, кажется, вот-вот замёрзнут на её щеках. Под пристальным взглядом она перехватывает лютню поудобнее и старательно продолжает играть — только не останавливаться, нельзя останавливаться.       — Доброе утро, сестрёнка, — Телавен обнимает её, и металл холодит через одежду. — Прости, что опоздала, но у меня есть новости, которые ты точно захочешь услышать.       Остальные за её спиной останавливаются — то ли подождать сестру по оружию, то ли послушать лютню, — и принимаются о чём-то негромко говорить, сдвинув головы. Илэйни не может даже поворчать, как собиралась, — слишком тепло в её груди при виде знакомого лица.       — Рассказывай!       — Кажется, Валенвуд наконец защитят от набегов коловианцев, — Телавен, как всегда, начинает сразу с главного. — Альтмеры не так давно короновали свою пропавшую принцессу. Она говорила с Сильвенаром и Зелёной Леди, и теперь мы часть Доминиона Альдмери. Каджиты Эльсвейра также с нами. По крайней мере, когда всё уладится, точно будет так.       — Погоди, новая королева? И теперь мы все кланяемся ей? А как же король?       — Короля никто не тронет и не отберёт. Зато теперь у нас есть новые союзники! Представляю, как будет радоваться народ… Гильдии узнали об этом чуть раньше, но просто потому, что мы рядом с тронным залом. Но скоро Древо загудит, так что готовься, у тебя сегодня будет трудный, но прибыльный день.       Телавен улыбается во весь рот, и Илэйни не может не улыбаться в ответ. Её пальцы не отрываются от струн лютни.       — Она забавная, — бормочет кто-то на грани слышимости, но чуткие уши Илэйни улавливают даже то, что для них явно не предназначено. — И совсем свежая. Мне нравится. Эту я пока оставлю себе.       — Если у нас теперь есть ещё и королева, значит, пора учить новые песни, — замечает Илэйни задумчиво и нараспев.       Телавен хмурится:       — Знаю я тебя. Когда у тебя такое лицо, обычно ничего хорошего ждать не приходится. Что ты задумала?       Перед глазами Илэйни уже простираются совсем другие просторы, где вместо зелени вокруг — мраморно-белый, и розовый, и золотой…       — Я хочу доехать до Саммерсета и посмотреть на королеву своими глазами. И сложить о ней песню.       Телавен пригвождает её к месту укоризненным взглядом.       — До Саммерсета. Одна. Когда моря неспокойны и вокруг дэйдра. Мама с ума сойдёт от беспокойства, ты об этом подумала?       — Но если у меня всё получится, то наконец-то я добуду деньги, чтобы мы могли нормально доотстроиться! — горячо возражает Илэйни.       Её буйное воображение уже рисует ей: золото альтмерской кожи под солнечными лучами, золото передаваемых из рук в руки монет, золото герба Доминиона — он непременно должен быть золотым… Может быть, она напишет песню о том, как сдружатся золото и зелень, и о ней будут говорить как о барде, который воспел мир. Может быть, она просто увидит далёкие берега, и это будет дороже всего на свете — ведь что ещё так питает творческую душу, если не приключения?       — А если тебя там убьют? — не отстаёт сестра, вечный голос разума.       — Ты хорошо меня научила, я дам отпор, — улыбается Илэйни чуть увереннее, чем чувствует себя.       Золотая земля видится ей тёплой и гостеприимной — если альтмерская королева приняла под крыло нового союза босмеров и каджитов, то она уж наверняка не позволит своим подданным задирать нос.       — Я-то, может, и хорошо учила, но ты не слишком прилежно училась.       Телавен хмурится снова, Илэйни слишком хорошо знает это выражение лица — оно предвещает грозу. Девушка отнимает руки от струн и протягивает их — коснуться стального наплечника успокаивающим жестом, пока она подбирает нужные слова.       — Пой, — голос требовательно ввинчивается в висок. — Немедленно! Илэйни замирает, и тут же всё её тело пронзает боль. Она кричит так, что окончательно срывает в хрип и так уже надсаженное горло. Проходит, кажется, вечность, и мука прекращается так же внезапно, как и началась. Босмерка падает на ледяной каменный пол, тяжело дыша.       ***       Илэйни смаргивает.       Вокруг почти сплошь сизо-серый камень: пол и стены башни, каменная лестница вверх. Дреморы рядом почти сливаются с окружением, так схожи по цвету их кожа и броня. Несколько больших пустых клеток на другом краю площадки, разинув рты своих решётчатых дверей, ожидают, когда в них швырнут кого-то из рабов.       К счастью, лютня цела, — одно из немногих цветных пятен, — и Илэйни вцепляется в неё дрожащими пальцами. Кое-как садится и поднимает голову. На неё сверху вниз смотрит дремора. Его шлем закрывает лицо, но Илэйни легко представляет себе безжалостный взгляд нечеловеческих глаз.       — Пой, — повторяет он.       У Илэйни нет сил даже утереть щёки от слёз, не то что петь. Но она прокашливается, поднимается на ноги и сипло затягивает давно выученную балладу.       Рядом с ней танцовщицы продолжают двигаться — на них тонкая рваная одежда в цвет всего вокруг, в такой здесь все рабы. У многих невозможно бледная кожа и молочно-белые глаза, глядящие в никуда. Одна из них, каджитка, ещё не выцвела: у неё коричневый мех в пятнышко, на котором взор Илэйни часто останавливается.       В коротком разговоре, который девушкам удалось урвать вне надзора дремор, Илэйни выяснила, что та тоже здесь совсем недавно. Но теперь — навсегда, потому что их души больше не принадлежат им. Смерть не станет концом, вместо этого Хладная Гавань будет, возрождая их, вымывать воспоминания о том, кто они на самом деле. А однажды они обратятся выбеленными тенями с плотью из холодной обливионской слизи, которые без приказа дремор не могут — и, что самое страшное, не хотят — даже шевельнуться. Илэйни видела таких: они были скованы друг с другом и, когда дремора вёл их вперёд, шагали изматывающе медленно.       Илэйни страшно — до дрожи, до того, что язык застревает в горле, но она не может позволить себе замереть. Она должна петь, пока ещё хоть на что-то способна. Тогда, может быть, пытать будут не её.       Баллада. Ещё баллада. Когда закончатся те, что она знает, можно будет пойти по кругу. Если только голос не сдастся раньше…       Но на нечеловеческом морозе пение даётся тяжело, и вот уже она может только хрипеть.       — Пой, — выплёвывает дремора.       Илэйни захлёбывается надрывным кашлем.       — Пой!       Падает на колени, ловя краем глаза: каджитка смотрит с жалостью. Боль обжигает, и она не видит вокруг уже ничего. Но всё ещё чувствует: её подвешивают. Сначала за ноги, затем за руки. Ледяной металл вонзается в запястья и лодыжки острыми шипами, и через её тело проходит разряд за разрядом тока, и она не может даже хрипеть — только широко открывает рот, и в него вливают что-то холодное и жгучее, и она захлёбывается им…       Когда Илэйни приходит в себя, у неё ничего не болит. Её телу легко, она парит в ледяной невесомости и могла бы оставаться здесь вечно, прикрыв глаза и воображая, что она близ Саутпойнта, а её обнажённое тело омывают ласковые морские волны. Но это ощущение слишком хорошо, чтобы длиться достаточно долго.       — И скажи мне, когда она воскреснет, — слышится знакомый низкий голос, всё ближе и ближе. — Я её заберу. Я хочу, чтобы она играла, она мне ещё не наскучила…       Аккомпанирует ему лязг при каждом шаге — слишком громкий, чтобы исходить от одного комплекта брони.       — Кинрив, — неуверенно говорит другой голос, помягче. — Она, судя по всему, уже переродилась.       Шаги прекращаются. Илэйни не хочет ни открывать глаза, ни даже шевелиться, чтобы прикрыться.       — Хм-м, — тянет тот в ответ. — Интересно. Оч-чень интересно… Принеси-ка её одежду и инструмент.       Шаги удаляются. Илэйни чувствует на себе взгляд, но зажмуривается изо всех сил, лишь бы отсрочить столкновение лицом к лицу ещё ненадолго… хотя бы чуть-чуть…       Её изучают. Как интересного зверя, или, может быть, даже как врага. Наблюдают. Но хранят молчание, пока не возвращаются шаги. Тогда голос кинрива разрывает тишину:       — Смертная, одевайся и будь благодарна за оказанную честь. Ты будешь играть мне снова.       Илэйни распахивает веки, стараясь выразить на лице столько презрения, сколько может. Вопреки ожиданиям, видит не шлем, а лицо — такое же сизое, как и всё остальное вокруг, и на безволосом черепе только рога. Тёмные, изогнутые, ребристые. Про них можно было бы сложить неплохую строку в песне о героическом сражении с такими тварями.       Кинрив хмыкает и бросает в неё тряпьё. Оно приземляется на поверхность почти прозрачной голубоватой слизи, в которой держится на плаву Илэйни, и начинает намокать. Приходится торопиться — она выбирается наружу и одевается так быстро, как только может. К счастью, мокрых пятен на ней не очень много и ничего жизненно важного она не отморозит — забавно, что это ещё имеет для неё значение…       На руках и ногах защёлкиваются кандалы, и она послушно идёт следом за своим… Тюремщиком? Хозяином?       ***       Телавен пристально и угрюмо смотрит на неё, скрестив руки на груди. Солнце путается в её тёмных волосах, а плеск волн аккомпанирует её словам.       — Я лично до сих пор считаю, что это очень глупо.       Мама легонько касается её плеча, не закованного сегодня в сталь, и та добавляет:       — Я тебя поддерживаю, конечно, это очень смелый шаг… И знаешь что? Только попробуй не вернуться. Я тебя из Обливиона достану, если придётся.       Прежде чем Илэйни успевает ответить, сестра крепко-крепко прижимает её к себе. И всхлипывает. Единственный раз. Но когда она отпускает её и выпрямляется, глаза её сухи.       — Ну ты чего, — пробует Илэйни, неуверенно улыбаясь, — не в последний же раз видимся…       — Дурочка, — бросает Телавен, как когда-то в детстве, и отворачивается, утирая лицо ладонью.       Мама смотрит на них обеих так горько и так понимающе, что Илэйни не может не шагнуть вперёд и не обнять. Затем она, проверив пояс с кинжалами и сумку с вещами за спиной, поднимает лютню и перехватывает одной рукой. Всходит на корабль, почти не переставая смотреть на две фигуры на берегу. Та, что чуть пониже и в платье, машет ей. Вторая нервно одёргивает рубаху, но не отворачивается.       «Телавен никогда не понимала сантиментов», — с нежностью думает Илэйни и решает доказать сестре, что она может быть ответственной и осторожной. Что она может сделать так, чтобы они гордились ею. По-настоящему.       На корабле многие замечают её лютню и то и дело останавливают с просьбами прийти к ним на палубу или в каюту и поиграть, чтобы дорога прошла быстрее и веселее. Запросов столько, что ей ещё до выхода в море приходится просить у капитана разрешения развлекать пассажиров на верхней палубе. Тот, пожевав губами и зыркнув искоса на собравшихся под мостиком, соглашается.       Тонкий конец хлыста на миг впивается в её босую ступню, и Илэйни, зажмурившись от боли, напоминает себе: не прекращать играть. Открыв глаза, она успевает заметить краткий сочувственный взгляд каджитки. Но им нельзя отвлекаться надолго.       Путешествие мало чем отличается от её будней во Внешней таверне: она играет, ей бросают деньги, она проедает часть и откладывает остальное. Иногда какой-нибудь парень смотрит на неё, сложив губы в ухмылку, предлагающую продолжение. Илэйни прекрасно владеет искусством вежливо отказывать, поэтому не боится отвечать улыбкой. От этого её карманы к концу дня только тяжелее.       Но корабль не такой же, как дом-дерево, и пол не твёрд под ногами, и вокруг пахнет солью, и солнце грубовато касается её кожи; она счастливо смеётся ему. Всё уже идёт хорошо, настолько хорошо, насколько она вообще может мечтать. Она уже может позволить себе снять комнату в таверне в Скайвотче и оправиться с дороги, прежде чем отправиться в Дозор Вулхела. Говорят, именно этот портовый город королева посетит первым на Ауридоне. Илэйни хочет посмотреть, как там готовятся её принимать.       Ей даже немного грустно, когда с носа палубы слышится крик «Земля!».       Причалив корабль, капитан подходит к ней с неожиданной благодарностью: дескать, всё же приятно, когда тебя развлекают в пути. На обратную дорогу ей обещана скидка, что вызывает у Илэйни улыбку — уже абсолютно искреннюю. Может быть, она действительно привезёт домой достаточно денег, чтобы можно было полностью отстроить дом. С этой же улыбкой она сходит на берег.       А потом…       А что же потом?       Илэйни замирает, глядя в пространство, не желая видеть каменные стены набившего оскомину цвета, но зелень и дерево Хэвенского порта рассыпаются и утекают сквозь пальцы, как прибрежный песок.       — Пой, — слышит она, но не может заставить себя коснуться струн снова, ведь тогда она уже точно не вспомнит.       Боль приходит из ниоткуда, пронзает всё тело, проникает в каждую его частицу. Илэйни не удерживается на ногах и, кажется, сильно ушибает голову об пол. Неважно. Это закончится. Скоро всё это закончится…       ***       Она приходит в себя с протянутой рукой, словно желая ухватиться за воспоминания. Но что она хотела оставить себе? Кажется, зелёные глаза, так похожие на её собственные, которые смотрели с укоризной — и?.. И что случилось потом? Из-за чего на неё сердилась девушка со знакомым взглядом и почему было так сложно его встретить, а щекам так жарко?       Она не успевает найти ответы на эти вопросы.       — Одевайся, — велит голос кинрива. — Быстро. Ты будешь играть мне, пока я этого хочу.       Илэйни не может ослушаться.       Играть вечно она не может тоже. Голос неизбежно садится, а пальцы дубеют и перестают попадать по нужным струнам. Кинрив сердится. Ей снова больно, так больно…       Это повторяется раз за разом. На десятый — или одиннадцатый, Илэйни не помнит точно — кинрив больше не приходит за ней. Её кандалы прицепляют к цепочке безвольных оболочек, давно переставших быть собой. Ведут в незнакомом направлении.       Илэйни должен сковывать ужас, но она находит в себе лишь тень страха. «Может быть, это всё холод, — размышляет она, шагая до безумия медленно, потому что остальные не могут быстрее. — Он пробирается в меня, и скоро я стану плоть от плоти его». Наверное, об этом можно было бы спеть. Но петь ей больше не хочется.       Больше всего на свете ей хочется закрыть глаза и дать тьме поглотить себя, точно зная, что она не очнётся потом в ледяной голубовато-прозрачной слизи. Она лишена и этой роскоши.       Должно быть, она уже выцвела, как те, другие, хоть и сохраняет каким-то чудом разум. Впервые за долгое время она искоса глядит на свои скованные руки. И еле сдерживает вовремя закушенной губой удивлённый вскрик.       Её кожа совсем не изменилась. Бледная, да, но она всегда была такой. Но кроме того — ни серого оттенка, ни тёмных морщин. Может быть, это придёт позже. Но сколько тогда ей ещё ждать, прежде чем наступит блаженное забытьё?       ***       — Я очень люблю тебя, моя девочка, — всхлипывает кто-то, прижимая к себе Илэйни.       Та неловко трогает её плечи, её волосы — всё больше седых, — и бормочет:       — Мама… что с тобой, мама? Я же вернусь, максимум через полгода… Привезу новые песни, много-много денег… может быть, даже увижу королеву…       Но та только плачет горше, и рубашка на плече Илэйни довольно быстро промокает насквозь. Илэйни смотрит поверх её плеча и видит: очень знакомая на вид девушка хмурится, пристально вглядываясь в её лицо. Потом, словно что-то решив, порывисто шагает вперёд и обнимает обеих.       Илэйни грустно улыбается. Её грубо толкают вперёд и, захлопнув крепкую решётку с толстыми прутьями, громко поворачивают ключ в замке. По щеке босмерки стекает маленькая капля, замерзая прямо на коже.       ***       Илэйни стоит у стола и переделывает камни душ один за другим. Порядок она заучила ещё в первую свою смену: обработать, вставить в паз аппарата, дождаться, пока камень должным образом почернеет, вынуть, сложить в стоящий рядом сундук. Пока над одним работает дэйдрическая машина, обработать другой. Продолжать, пока её не закуют и не отконвоируют прочь.       Тела рядом с ней — ей стыдно и страшно так думать о них, но она больше не может иначе — давно заученными движениями находят нужные инструменты и принимаются работать, едва заслышав щелчок кнута рядом с собой. Им больше ничего и не нужно.       Илэйни пытается подражать им, и если монотонность движений удаётся ей неплохо, то выносливости ей явно недостаёт. Мышцы ноют о пощаде. Очень хочется есть. Или хотя бы размяться и присесть.       Время тянется так долго.       После работы её обычно отводят в одиночную камеру, выдают кусок хлеба и плевком магического огня зажигают откуда-то взявшийся там камин. Она не может понять: то ли её ценят и показывают это, то ли за ней таким образом следят, то ли это и вовсе рутинное содержание свежего лишённого души до тех пор, пока он не забудет, что такое еда и сон. Хотя отдыхать ей нравится куда больше, чем петь и играть, пока её тело ещё способно хоть на что-то, а затем умирать от пыток.       Но у кинрива хотя бы была каджитка — источник молчаливого сопереживания и неплохая собеседница в те редкие минуты, когда за ними не следили. (Илэйни мимолётно задумывается, что с ней стало после того, как они виделись в последний раз.) А ещё касаться знакомых струн было несомненно приятнее, чем слушать вместо музыки хлысты дремор и обрабатывать камни душ, из-за которых лицу и рукам очень жарко, а всему остальному телу, которому не доставалось магического тепла, — очень холодно.       Подчас хлыст проходится по чьей-то спине вместо камня будто бы исключительно из прихоти их тюремщиков. Илэйни уже знает: чтобы не досталось ей, надо опускать голову как можно ниже и работать как можно усерднее. Чтобы они не вспоминали, что она — другая.       Интересно, сколько уже она здесь?.. И когда она сама начнёт по-настоящему забывать?       Когда её уводят в зал, где на потолочных крючьях висят клетки и цепи, Илэйни начинает догадываться, что настоящие пытки она узнает именно сейчас. Её запихивают в одну из клеток, слишком узкую, чтобы даже сесть. Едва решётки запирают, всё её тело словно взрывается, а затем загорается медленной мучительной агонией. Перед глазами босмерки вспыхивает ослепительно-белое, а едва за ним проступает сизый камень или тёмный доспех дремор, белоснежный взрыв повторяется.       В её ушах шумят волны, и она уже, кажется, едва чувствует туловище. Но только когда по ней хлещет молния, боль поглощает её сознание целиком. Кажется, её спина прогибается так, что сейчас сломается. Кажется, её руки до крови впиваются в острые грани прутьев клетки, а пальцы ног поджаты так, что впиваются в подушечки стопы. Кажется, она вообще не способна кричать так оглушительно, как сейчас…       «Скорее бы уже это закончилось», — шелестит в мыслях её собственный усталый голос поверх невозможно громкого вопля отчаяния и звона в ушах.       ***       Илэйни быстро укрепляется в мысли, что залог безопасности — это по возможности не привлекать внимания. Поэтому, когда она слышит разговор уже выцветшего аргонианина с напуганной совсем юной данмеркой, она не поворачивает головы и никак не даёт сторонним наблюдателям знать, что до её ушей что-то доносится. Но напрягает слух.       — Если мы суть одинаковы, то почему я выгляжу не так, как вы? — спрашивает напряжённый девичий голос.       — Со временем будешь. Ты ведь недавно здесь? Ты ещё не растеряла свободную волю… боевой дух. Это ненадолго.       Это ненадолго… Грудь Илэйни неожиданно сдавливает приступом почти забытого уже горя, и она смаргивает слезинки, застывающие на её ресницах в крохотные кристаллики льда.       Кто-то из беседующих получает смачный удар плетью, но крика не слышно. Босмерка тихонько завидует — то ли безграничному ещё упрямству, то ли притупленной уже чувствительности. Опускает голову ещё ниже. Надеется, что на следующие пытки выберут не её.       Сколько раз её надежды идут прахом — она уже не считает.       ***       Перед тем как исчезнуть в очередной раз, Илэйни неожиданно вспоминает ледяные золотые глаза на ничего не выражающем лице, занесённый над её грудью кинжал из тёмной стали и жёсткую поверхность под спиной. Тогда отчаяние пригвождало её к месту чуть ли не крепче, чем ремни, которыми были связаны её руки и ноги.       Картинка из памяти растворяется в белоснежной вспышке.       ***       Решётка захлопывается за её спиной, и дреморы уходят. В этот раз без пыток. Илэйни тихонько выдыхает с тенью облегчения и садится на чью-то вытертую шкуру и вглядывается в пустоту перед собой. Хочется надеяться, что из неё снова подмигнут зелёные глаза или с нежностью взглянут серые.       Сколько времени прошло с тех пор, как Илэйни впервые попала в это… место? Она оглядывает себя, прихватывает щипками кожу — всё ещё телесного цвета. Её волосы и даже ногти нисколько не выросли. Значит ли это, что после того, как кинжал альтмера вонзился в её сердце, тянется единственный бесконечный и жестокий день? Или на самом деле позади остались годы?       Во второй вариант хочется верить больше — тогда можно решить, что не так уж и долго ей осталось до того, как мир перестанет её волновать.       Она смутно припоминает, что, кажется, раньше умела не обращать внимания на то, что происходит вокруг, мысленно отступив в яркие картинки из прошлого. Но теперь за её сизо-серым ледяным настоящим ничего нет, и сбежать некуда. А находиться в этой тюрьме невыносимо.       Если она потеряла столько лет воспоминаний — удивительно, как она ещё знает своё имя.       Шум снаружи оставляет её равнодушной. «Кто-то из свежих повздорил с дреморами, — скользит по краю сознания мысль. — Проучат, и всё станет как обычно».       Но когда кто-то одним ударом разбивает замок на двери её камеры, Илэйни поднимает голову и до безумия медленно встаёт.       Снаружи нетерпеливо переминается с ноги на ногу слишком большая фигура, и девушка почти уверена, что это мираж. Но, подойдя к двери и протянув ледяные кончики пальцев к светловолосой нордке с двуручным топором, она, вопреки ожиданиям, касается тёплого тела.       — Надеюсь, у тебя ещё есть силы бороться, — говорит незнакомка. — Они тебе понадобятся.       Илэйни открывает дверь и, всё ещё боясь поверить в реальность чудесного спасения, шагает наружу.       Нордка не исчезает.