Капитан корабля

Тяжёлое, вязкое, липкое. Будто всё пространство вокруг именно таково. Мерзкое. Да, наверное, именно это слово. «Мерзко». Воздух давит то холодной, то горячей слизью, отвратительно касается кожи. Даже снятая футболка не помогла избавиться от этого ощущения. Ещё немного. Скоро в голове всё должно проясниться. Всегда проясняется. Если в квартиру снова заявится этот гиперактивный ребёнок, голова должна быть ясна. Иначе его нашествие не пережить. Надо поменять положение тела. Лежать на кресле вниз головой более тридцати минут доставляет неудобства. Впрочем, что доставляет больше неудобств: прилив крови к мозгу или пацан? Очевидно, второе. Почти физически ощущаю, как мешки под глазами пытаются заползти на глаза из-за странной позы. Смешно. В горле пересохло настолько, что даже короткий смешок обращается в задавленный хрип. Надо встать. Кажется, воздух давит уже не так сильно. Подождать ещё чуть-чуть и станет легко. Туман, сковавший разум и тело, рассеется. Пусть я не врач (всё-таки не врач...), но уж в этом своём лекарстве разбираюсь. Наконец, выходит подобие смеха. «Подобие смеха» в моём случае — вполне полноценное действие. Приглушённо щёлкает стрелка часов на стене. Ночью этот звук особенно раздражает. Сейчас — тоже. Он уже должен был прийти. Всегда приходит. Плавно переворачиваюсь, длинные ноги не помещаются на сидении кресла. В голове гудит от изменённой позы, но сейчас легко двигаться. Как раз вовремя: мой гость шкрябает ключом по замочной скважине с той стороны двери (не помню, откуда у него ключ). Он всегда удивительно неосторожен к вещам. Откидываюсь на спинку кресла, закрываю глаза. Просто глупое озорное любопытство. Слышу, как он громко захлопывает за собой дверь, раскидывает, вероятно случайно, вещи с полок у зеркала, шлёпает обувью в комнату, улыбается. Последнее слышу особенно отчётливо. — Торао, спишь что ли? Так бодро и громко спрашивает, что даже и спал бы — проснулся. Так и не открываю глаза. А он шлёпает к столу, шарит там загребущими, бесконечными (не иначе) руками, фырчит — видимо, читает. Хах, там ему ничего не понять. Слоняется от скуки по углам, замирает напротив кресла. Он в шаге от меня, но я чувствую, как он дышит. Наверняка склонил голову набок. Помню все эти его дурацкие привычки. Высек в памяти, сам того не желая. Одна из многих причин его ненавидеть. Но что толку от причин, если нет следствия. — То-ра-о! Нараспев, назойливо, с улыбкой. Этой совершенно ненормальной улыбкой. Физически невозможно так растянуть губы. Открываю глаза, чтобы её увидеть. Очередной радостный оскал слепит глаза (образно), хотя уверен, может и буквально. — Так и знал, что не спишь. Усаживается прямо на пол, у моих ног, смотрит. Это же надо было так попасть. Встретить случайно парня на улице (кажется, всё было так), пересечься глазами, даже говорить не пришлось, и вот он — сидит теперь в комнате, будто так и надо, будто в порядке вещей. Заявляется едва ли не каждый день. Не помню, когда это произошло впервые. Не помню, сколько времени прошло. Помню только, что он вечно рядом. — Тебе не говорили, что приходить в дом к взрослым малознакомым дядям ни к чему хорошему не приводит? — Нет, «взрослый дядя», — хихикает шипящими интонациями, довольный донельзя. — Таким меня не пугали. — А чем пугали? Пожимает плечами, раскачивается из стороны в сторону. Закидываю ногу ему на плечо, давлю, ожидая реакции. Кусает в ответ за штанину. Вот дурак. Всё тянет в рот. Ощущаю, как невольно растягиваю губы в улыбке. Если признаться, я всегда рад его обществу. Это как признак того, что мне хорошо. Он не приходит, когда плохо. — Кто ты на этот раз, Торао? Точно! Вскакиваю с кресла, едва не споткнувшись об паренька. Среди груды скомканных бумаг на столе и полу затерялись нужные, но это не большая проблема. — Ооо! Сегодня я капитан корабля. Замечаю, как его глаза округляются в эмоции, которую не могу разобрать. Странно. Обычно он как открытая книга (написанная от руки плохим почерком, но открытая), так что читать его не составляет труда. — Пиратского корабля? — Нет. Космического. Снова странная эмоция. Другая, но не менее непонятная. Замираю, всматриваюсь пристально в карие глаза. Но он уже снова улыбается. Воображение? Разве такой как он может что-то скрыть? — А чем отличается капитан космического корабля от пиратского? — Морем. Ветром. Отсутствием одного и второго. Не задавай глупых вопросов. Вот, лучше смотри. Разворачиваю найденную на полу бумажку. Он встаёт, чтобы посмотреть на вычисления. Смотрит внимательно, будто все эти цифры и буквы могут ему что-то сказать. Так то он сообразительный, но плох в расчётах и физике. — Даже сейчас, в современных условиях, можно сконструировать двигатель, способный использовать искажения пространства в космосе, чтобы в корне изменить нынешний взгляд на возможность перемещаться во Вселенной! Видишь это? Такая формула появилась, когда я решил добавить неожиданную переменную. Впрочем, не важно! Суть в том, что путешествия по галактике, а может и дальше, возможны. Обычно в таких случаях он восторженно вопит, сам не понимая, наверное, от чего. Шумит, прыгает вокруг, тараторит без умолку, вдохновлённый новой идеей, поддерживает правила новой игры, запрыгивает, обвиваясь конечностями вокруг меня. Сейчас он смотрит на листок, зачем-то вчитывается в текст. Непривычное поведение выходит за рамки наших каждодневных (наверное) встреч. Вызывает раздражение и любопытство одновременно. Вплетаю пальцы в лохматые чёрные волосы, не больно сжимаю их в кулаке, легко поворачиваю его голову так, чтобы смотрел на меня. — Эй, Торао, — вдруг спрашивает, — помнишь, как меня зовут? Замираю, невольно сильнее сжимая его волосы. Чёрт... — Нет. Забыл. Опять. Каждый раз забываю имя. Помню каждую мелочь во внешности, каждую интонацию и улыбку, каждое глупое слово. И снова забываю имя. — Луффи, — растягивает губы, сверкает глазами. Никогда не обижается эту выборочную забывчивость. — Луффи, — повторяю, а он довольно жмурится. Знаю, что ему нравится слышать, как я произношу. Вмиг забирает листок, комкает, бросает на пол, начинает нарезать круги по комнате. Неугомонный. — Я тоже буду капитаном! Не уверен, в чём разница, но корабль есть корабль! — У тебя всё поразительно легко. — А смысл усложнять? — голову чешет, запрыгивает с ногами в кресло. — Расскажи мне. Как ты это видишь? Космические путешествия. Я люблю твои истории. Только в таком состоянии ты столько разговариваешь. Иногда он (Луффи. Как вырезать это имя в памяти?) говорит что-то, чего я не понимаю. Сейчас уже даже не уточняю. Бесполезно. Чёртов засранец умеет заставить поломать голову. — Эти истории — бред разыгравшегося воображения. Тебе одному нравятся такие странности. — Ты не «странный». Ты, ммм... Особенный. Интересный. Вот! Потому ты мне и понравился. Мелкий, ненавистный, раздражающий пацан. Бесит до дрожи в пальцах, до сбившегося дыхания. Хочется разорвать собственными руками. Погрузить эти самые дрожащие пальцы в грудную клетку, где тепло и трепещет сердце. Я бы забрал его сердце себе. Так надёжнее. У меня ему самое место. Подхожу к креслу, хватаю за красную кофту, дёргаю к себе, стаскивая его на пол, усаживая почти на себя. Чтобы был ближе, чтобы ощущать дыхание и стук сердца хоть так (раз нельзя почувствовать пальцами). Первое время он совсем не понимал таких действий. Разве такое возможно в современном мире? Но я научил его. Его столь многому надо было учить поначалу. (И свой близости тоже научил. Всему). Откуда он только такой взялся. Тихо, размеренно, иногда срываясь на быстрый полушёпот рассказываю ему. В моей голове слишком много образов — приходится постараться, чтобы облечь всё в слова. Да, на этот раз я капитан космического корабля. У меня есть экипаж, поимённо знаю каждого, их внешность, привычки, характер. Знаю, как познакомились. За столько лет совместного путешествия произошло столь много, что иногда повествование перестаёт быть хронологическим. Пытаюсь описать ощущения в космосе. Разницу планетарных атмосфер. Говорю-говорю-говорю... Луффи в моих руках. Слушает. По нему не ясно, насколько ему интересно, но он всегда слушает мои истории. Кем бы я ни был, какой бы мир не описывал. Но всё не то. Снова и снова я ищу единственно правильный мир и не могу его найти. Феодал, разбойник, полицейский, мафиози, врач, друид, учёный. Сегодня капитан. Это тоже не то. Когда-нибудь я найду единственно верный вариант. Луффи поймёт. Только он поймёт меня. Потому, наверное, я и рассказываю ему. Сколько ещё я должен ломать себя, пока не найду правильного себя?.. — Торао? Его глаза, оказывается, уже напротив моих. Близко. Я так отвлёкся, что замолчал. — Прости. Это всё глупости. Я не должен был тебе это рассказывать. Взрослый человек с детскими сказками. И тебе тут не место. Ты не должен приходить, Луффи... Да. Куда я втягиваю его? Тащу за собой в болото, из которого сам уже не могу выбраться. Мой разум почти сломлен химическими веществами. Я не могу держать его возле себя, не имею права. — Это всё он, да? Он приходил к тебе? — смотрит серьёзно, хватает за голые плечи. Отвлекаюсь на шрам под глазом. Не хочу говорить о брате. Но Луффи это не интересует. — Минго снова наговорил тебе гадостей? — Не гадостей. Он говорит, хах... Говорит, тебя нет. Я рассказывал ему о тебе. Но он не верит. Хочет отдать меня на лечение. Отводит взгляд в сторону. Вижу, что злится. Луффи редко показывает такие эмоции. Только когда речь заходит о брате. Не хочу говорить об этом. И думать не хочу. Ладонью за шею и притянуть к себе, впиваясь в губы. Нечего их поджимать: либо пусть улыбается, либо вот так, вплотную, чтобы выдыхал прямо в меня. Пару секунду недовольно мычит, но почти тут же пододвигается ещё ближе, вплотную. Всегда тёплый. Вылизываю рот изнутри, пока его руки (действительно бесконечные) водят по телу, будто вслепую пытаясь повторить контуры татуировок. Он делает всё с таким очаровательным рвением, как ребёнок, только научившийся новой игре. Кусается, оставляет следы на шее и плечах — куда может дотянуться. — Не слушай его, — хмурится даже. — Неважно, что говорит Минго. Ты всё делаешь правильно. Ты почти нашёл. Ещё немного и я заберу тебя. Просто доверься мне. — Не понимаю тебя, говори яснее. И снова затыкаю его поцелуем, потому что яснее он не скажет. Луффи тоже любит нести всякую чушь временами. Как я. К тому же, довериться ему ещё больше, кажется, невозможно. Стаскиваю его красную кофту и почти с трепетным благоговением касаюсь огромного шрама. По неровному краю обвожу весь. Он знаком вдоль, поперёк и будто даже изнутри (что невозможно по факту). Отклонение, извращение, сумасшествие — сердце заходится дикой пляской снова, а я широким движением проводу языком по шраму. Опять, ещё раз. Шумно дышит над головой, прижимается лицом к моим волосам, почему-то иногда хихикает. Засранец. Утягиваю его за собой вниз, переворачиваю, прижимая к полу. Какой же он дурак. Совершенно невменяемый дурак. Иначе объяснить его довольное выражение лица нельзя. Он таскается за отбитым наркоманом и так искренне радуется этому. Даже мне его жалко, а он плевал. Его тело становится всё горячее, дыхание глубже, сбивается с ритма, пока царапаю его торс, окончательно стягиваю одежду, кусаю открывающуюся кожу бёдер. Выгибается с силой, вдыхает полной грудью звук «а». Целовать как можно больше, потому что он здесь, осязаемый, настоящий, существующий. Дофламинго не прав. Даже моё больное сознание не стало бы создавать такой образ. Взять его, снова ощущая восторг. Запечатлеть в памяти, добавить в коллекцию воспоминаний о нём на тот случай, если Луффи исчезнет так же внезапно, как появился. Возможно, первым исчезну я. Какая бесполезная мысль, когда он обнимает за шею, тычась носом куда-то в ухо, стонет. Джинсы неприятно липнут к телу, но совсем не до них. Всё окончательно сводится к движению и всем пяти чувствам: слух, осязание, зрение, обоняние, даже вкус. С этими его глазами, мимикой, реакциями... Не хочу отвлечься даже на мгновение. Это болезнь, как бы это чувство не называлось среди людей. Да и не важно. Отступивший на время мир снова подкрадывается, окружая, будто одеждой облепляя кожу. Влажные горячие тела медленно остывают, а его губы снова резиново-довольно растягиваются. Приподнимаюсь, чтобы упереться спиной в кресло, притягиваю его к себе, запирая исчерченными татуировками руками-кандалами. Если нельзя забрать себе чужое сердце, то хотя бы закрыть в клетке из своих рёбер. Но тоже невозможно. Смешно сопит, щекочет дыханием между ключиц. На самом деле это не его нужно запереть со мной. А меня освободить, отпустить к нему. Разве меня что-то держит, кроме собственной пагубной зависимости? С чего она вообще началась? Я ничего не помню. Не помню. Не помню... Сознание угасает медленно, как подкрадывающаяся после сумерек ночь. Нельзя. Ведь вероятнее всего, когда я очнусь, Луффи уже не будет. Нельзя засыпать. Встаю, стараясь меньше дёргать его. По комнате раскиданы бумага, ручки, карандаши — так удобнее. Что угодно, чтобы не выключиться. Расчёты или просто сплетённые из несвязных слов предложения — всё подойдёт. Потом покажу Луффи, но главное, не заснуть. Луффи, Луффи, Луффи... Не забыть. . . . — Ло, поднимайся. Голос ввинчивается в голову болью в висках. Какого чёрта у него вообще ключ от моей квартиры. — Видеть тебя на полу среди этого мусора уже и мне не доставляет никакого удовольствия, — брат даже не использует свои любимые ироничные интонации. Неужели, наконец, надоело? — Заткнись, — выговорить получается с трудом: в горле совсем пересохло. — Где он? — Кто — он? Ты про своего пацана? Хотя верно, он никогда не пересекался с братом. И к лучшему: Дофламинго не из тех людей, с которыми стоит связываться. — Ты бы хоть имя ему придумал, — протягивает бутылку с водой, к которой тут же жадно припадаю. Вода стекает даже по коже. — Спокойнее, всё мимо льёшь. Брат роется в бумагах, разворачивает одну за одной, читает, изменяет лицо в гримасе (вечное недовольство). Бесит. — У него есть имя. Я просто... — «Забыл», угадал? Щелчком внезапная вспышка ярости: швыряю почти пустую бутылку куда-то, не глядя. Пусть заткнётся. Просто закроет рот. Он ничего не знает, так какого чёрта говорит с таким снисхождением?! Совершенно не вижу его глаз за стёклами странных очков, но это к лучшему. Там презрение пополам с жалостью. Как и всегда. — «Луффи», — в голосе брата нет эмоций, но каждую букву имени он выговорил отчётливо. — Что? Откуда ты... — Росинант искал для тебя подходящую больницу. Из всех вариантов... — Откуда ты знаешь это имя? — Нашлась парочка наиболее надёжных. Потому вскоре... — Я спрашиваю тебя, откуда ты взял его имя?! Не помню, когда в последний раз повышал голос на брата. Но он не может знать. Ему неоткуда взять его имя. Не случайным же набором букв он попал. Мгновенно оказываюсь около него, хватаюсь за дурацкие розовые перья накидки. — Ты неадекватен, Ло, — каменной стеной возвышается, даже не шелохнулся от моих действий. — Не знаю, где ты каждый раз берёшь эту дурь, но она сводит тебя с ума. Если ты собираешься сгнить в этой квартире наедине со своими галлюцинациями — твоё право, а моё право, как твоего брата, насильно отправить тебя на лечение. — Это не галлюцинации. Не вмешивайся не в своё дело. Ты просто не понимаешь. В этой отвратительно тишине я почти физически ощущаю его жалость и беспокойство. Всё неправильно, всё снова не так. Я почти нашёл ответ, о котором мне говорил Луффи. Чувствую, что осталось совсем немного. Брат отцепляет мои пальцы и направляется к выходу. Так и не ответил. — Я оставил продукты на кухне. Росинант хочет зайти завтра до обеда. До этого времени я закрою тебя в квартире, так что даже не пытайся выйти. — Скажи, как ты узнал, что он «Луффи»? — почти отчаянно. Последняя попытка. Оборачивается у самой двери, всматривается, думает. Это не сложный вопрос. Ответь, просто ответь! — У тебя все бумаги исписаны только этим именем и чертежами субмарин. Судя по всему, ты этого не знал. Именно поэтому и я говорю, что ты сходишь с ума, Ло. Дверь захлопывается приглушённо, щёлкает замок. Это невозможно. Я писал о своих историях, мирах, образах самого себя. Сбрасываю смятые листы со стола на пол, сгребая большую их часть в кучу. Каждую бумажку, поочерёдно, в смешанных чувствах — распрямляю. «ЛУФФИ» «Монки Ди Луффи» «луффи» «луффилуффилуффилуффилуффи» «Луффи Соломенная Шляпа» И снова, и снова, чередуясь с чертежами. Как и говорил брат... Ничего другого там нет. И не было. Воздух в груди внезапно закончился, и если бы не это, наверное бы закричал. Всё это время я пытался запомнить его и каждый раз забывал. Читал ему с листов, не замечая, что там только одно его имя. Сходил с ума. Он сказал, я всё делаю правильно? Но что я делаю? Что я могу найти, когда сам не ведаю, что творю? «Верь мне». Просто верить ему. Даже если кажется, что всё вокруг — бред сознания. Да. Голове становится тяжело, телу — тоже. Снова постепенно подкрадывается то вязкое и липкое. Но сейчас нельзя. Я должен найти, понять, увидеть его снова. Оно каждый раз спрятано в разных местах, чтобы братья не нашли. Машинально, привычными движениями снова пустить яд в своё тело, окончательно разрушая, доламывая. Сейчас всё немного иначе. Сердце стучит безумным боем. Догадываюсь, что происходит. Нет, точнее — чётко осознаю. Рано или поздно, это всё должно было так закончиться. Передоз, как тривиально. Жаль, не успел увидеть Кору. Больно. Привычной лёгкости и ясности сознания не появляется. Да и не важно, потому что он сказал: «Я заберу тебя». — Эй, кто ты сегодня? Ооо, сегодня я капитан корабля. Пиратского?! Да, Мугивара-я, капитан пиратского корабля... Я вспомнил, Луффи. . . . Состояние отвратительное, иначе и не сказать. Разве что — «мерзкое». Да, наверное, именно это слово. Веки не поднять, дышать тяжело, болит, кажется, каждая клеточка тела. Шум окружает пчелиным роем, ничего не могу разобрать. Солёный запах моря — единственное, что отрезвляет хоть немного. «Капитан», «Он смог», «Дьявольский фрукт», «Врача!», «Спасибо! Спасибо, Мугивара», «Вы могли там помереть», «Надрать задницу». Закройте рты, сил нет терпеть ваш гомон. И среди всего этого единственно отчётливое, усталое: — Торао, я же говорил, что заберу тебя оттуда. Где бы не оказался — найду. Ши-ши-ши, я так рад. Снова ясно слышу, как он улыбается. Спасибо, Луффи.