Сладкое на десерт

      Мэттью Даддарио так устал. От перелетов, от переездов, от этих чертовых конов-панелей и прочих прелестей своей работы, от вспышек камер, чужих объятий. Мэттью мечтает просто прилечь после того, как не затыкался ни на минуту за целый день, все отвечая и отвечая на массу разных глупых вопросов, и улыбался, и улыбался так, что болела уже вся челюсть, и опостылело все на свете. Все, что он хочет – закрыться в душе, и дать воде смыть с себя усталость, смыть этот долгий, тяжелый день, полный чужих жадных, липких взглядов, прикосновений чужих людей, запахов, вздохов, чужих признаний, а после рухнуть поверх кровати и с чистой совестью отключиться. Он это ярко себе представил, пока поднялся к себе в отель, открыл дверь номера, швырнул ключи, а следом собственную одежду, уже прилипшую за день к коже и явно лишнюю в такой жаре. Душ показался ему волшебным. Он с наслаждением застонал, когда вода полилась на тело, лаская теплым потоком кожу и возвращая всю радость жизни. Все раздражение и усталость смывались с плеч вместе с потоком пены, Мэтт завернул бедра в полотенце и вышел в комнату полу-мокрым, когда услышал, что в дверь стучат. Господи, кто там еще припёрся? Мужчина только собрался спать после своих водных процедур, и гости не были в его планах. Людей вообще не хотелось видеть, их и так было чуть слишком много за этот долгий и шумный день. Можно ему хоть какой-то отдых? Кажется, он его заслужил, безостановочно улыбаясь и распаляя тестостерон в районе тысячи километров, сводя с ума женщин и мужчин каждым движением, жестом, взглядом и каждым взмахом своих ресниц.       За дверью был в стельку пьяный Шервуд. Он выпил прямо по время кона, после догнался в каком-то клубе и вот сейчас подпирал косяк всей своей пьяной, горячей тушей с явным желанием поболтать или еще что поинтересней. Например, нагло ввалиться в номер, ногой закрыв за собою дверь, и обернуть вокруг Мэтта руки, просто повиснув на его шее. Наглая, пьяная, теплая туша, так сильно льнущая к его груди, так вкусно пахнущая текилой. И ведь Даддарио его ждал, знал, просто чувствовал, что придет, что не упустит подобный шанс снова заставить его нарушить свои же правила и запреты. В детстве у Мэттью был диатез*. Сладкое было запрещено, лишь иногда мама позволяла съесть что-то вкусное на десерт. Мэттью был очень послушный мальчик. Только вот сладкое любил так, что, когда кто-то дарил конфеты, он всегда прятал их под кровать, а по ночам тихо ел украдкой, чувствуя странный трепет в груди от удовольствия, что так вкусно, и осознания, что нельзя. На утро прятал красные щеки, и пусть и редко но позволял себе такую ночную шалость, слишком уж сладок был шоколад и слишком тщательно запрещался.       Доминик Шервуд был чем-то вроде плитки запретного шоколада. Такой же вкусный, как те конфеты, что Мэттью прятал себе в кровать в своем далеком счастливом детстве. Никто про это ведь не узнает? А значит, можно себе позволить кусочек сладкого на десерт. Ведь это шалость, всего лишь шалость. К черту морали и диатез. Если не часто, тогда все можно, можно побаловать пару раз свое привыкшее к диете тело. Можно позволить чужим рукам так сильно шарить по голой коже и встретить жадный мокрый язык, так беспардонно всунутый в рот. Можно позволить чужому паху так притереться к собственным бедрам, можно услышать чужое сердце, так быстро бьющееся о ребра под тонкой тканью летней рубашки, полурастегнутой на груди. Можно в ответ целовать и гладить, зарывшись пальцами в пряди волос, уже вернувших привычный цвет после бесчисленных укладок-красок, и ловить жадным горячим ртом томные выдохи-полувздохи от ласк, украденных в час ночной. Можно позволить себе чуть больше, чем позволял бы при свете дня и в окружении привычных лиц коллег, поклонников и друзей. Это лишь шалость, он ни при чем, завтра растает как с яблонь дым, и смоет краску с припухших щёк с первым лучем утренней зари, оставив сладкий вкус на губах.       Шервуд горячий, жадный и наглый, и Мэттью нравится эта смесь. Хотя всё это и против правил. Он же не любит таких людей, так почему тогда позволяет Шервуду рвать с бедер полотенце? И прижиматься к себе в гримерках и на сидении своей машины, лезть с поцелуями во время съемок, чем же он так его зацепил-то? Мэттью не хочет об этом думать, когда хватает двумя руками голову Шервуда и целует его в ответ с той же силой страсти, с какой блондин жмется к его телу. Парень ласкает его лицо, целует веки, ресницы, лоб, нос, скулы, губы и подбородок, каждую черточку, каждый волос, жадно, неистово, горячо. Шервуд безумный, голодный, шалый, и Мэттью нравится это в нем. Он и сам чувствует этот голод, сам подается безумной жажде этих упругих и сладких губ, этих проворных и наглых пальцев. Шервуд сползает по его торсу, гладит ладонями комки сосков, мнет их губами, лижет, целует, жадно кусает Мэтту живот, до синяков сжав мужчине бедра. Его большой и умелый рот влажно ласкает ствол и головку уже налитого кровью члена, пока сам Доминик помогает себе засунутой в штаны ладонью. И Мэттью нравится наблюдать, как он стоит сейчас на коленях, как пошло стонет лишь от того, что любит ртом своего коллегу, своего друга….все это чушь. Все, что их связывало когда-то – это два съемочных дня в неделю и вот такие вот встречи ночью. Сладкое можно позволить редко, и от того еще больше хочешь. Пару движений глубокой глотки, и он кончает с протяжным стоном прямо в покорный и жадный рот. Струйка слюны капает с подбородка, когда Даддарио целует Дома и прижимает к себе за торс. Они целуются довольно долго, и Мэттью чувствует запах коктейлей, которых Шервуд немало выпил, прежде чем все-таки явиться в номер.       – Знаешь…, а ты слишком много пьёшь, – читать морали сейчас не к месту, но Мэтт не может никак сдержаться.       – Знаешь…, ты так редко мне даёшь…, – заткнул немедленно его британец и потащил в сторону постели.        Простынь холодная, а тело сверху плавиться, тает горячим воском. Мэтт выгибается, глухо стонет, когда Дом трогает его соски, лижет, целует, гладит руками, грубо оттягивает комочки, от возбуждения в глазах плывёт, они целуются жадно, мокро, переплетаясь в один клубок, смяв в складки белую в цветочки простынь. Шервуд кусает ему губу, шарит в промежности теплой ладонью и смотрит бешеным, бесстыжим взглядом, в котором Мэттью горит и тонет, сам поднимает навстречу бедра и забывается в шальном экстазе. Ему сейчас хорошо и грязно, так восхитительно невероятно, так омерзительно сладко-сладко. Шервуд целует его везде: ступни, колени, живот и бедра, плечи, ключицы, лоб, подбородок. Жадные, влажные поцелуи, без остановки, как будто страшно, что он исчезнет и растворится, и не позволит вдоволь напиться своей горячностью, красотой, этим безумием на двоих. Мэтт позволяет ему вести, тихо постанывая сквозь зубы, когда горячий мокрый язык влажно касается его подмышек, головки члена, рельефов торса, а затем резко меняет позу. Теперь блондин под ним громко стонет, когда Даддарио его целует, жестко фиксирует его запястья, кусает в жилку на белом горле, вкусно вылизывает его, щедро штампует на нем засосы, не позволяет британцу кончить, сжав его член и начав растяжку. Доминик дергается под ним, шипит, ругается, кусает в плечи и сам разводит шире колени, чтобы Даддарио было удобней. Мэттью сам лижет свои же пальцы, глядя в глаза с гетерохромией, зная, как действует на британца, и наслаждаясь его восторгом. Доминик смотрит, не отрываясь, от наслаждения и истомы зубами больно губу кусает. Мэттью пытается удержаться, но все же тянется к его лицу, чтобы слизать капли соленой крови и разрешить ему передохнуть, прежде чем снова игру продолжить. Он издевается, как только может – двигает пальцами внутри блондина, сгибает ими в нужных местах, чтобы услышать, как Шервуд стонет, как умоляет скорее взять, взять его полностью, до упора, заполнить собственным членом вход и дать почувствовать себя всего, слиться телами с ним воедино. Мэттью так нравится истязать сладкими пытками их обоих, только терпеть уже невыносимо, и он старательно, плавно входит, сжимая Шервуду его запястья, не позволяя мешать и ёрзать.       Первый толчок заставляет вскрикнуть от удовольствия на грани боли. Их выгибает двоих в постели, сердце стучит где-то прямо в горле, а кровь качает по венам водку, жаром охватывая все тело. Блондин скулит, грязно матерится, пытаясь вырваться из захвата, задать свой собственный быстрый ритм, только Даддарио не позволяет. Он держит Шервуда за запястья, трахает медленно, то вынимая, то погружая в него свой член, сильно и метко долбит в простату и улыбается от громких криков, сто раз проклявшего его британца. Блондин не держится слишком долго и заливает спермой живот, так и не тронув свой член ни разу. Мэтт улыбается самодовольно и продолжает его иметь, даже не думая прерываться. Шервуд кусает его за плечи, но подается навстречу сам, плотно насаживаясь на член и прикрывая глаза в экстазе. Мэтт разворачивает его, валит на бок, подхватив под бедра, входит обратно одним толчком, трахает быстро, сильно и долго. Рука находит вновь вставший член тихо скулящего Доминика, дрочит в таком же чуть рваном ритме.       Мэтт утыкается Дому в шею, кусает парня в мокрый загривок, прежде чем кончить внутрь него и с наслаждением упасть на спину. Шервуд кончает следом за ним, вымазав спермой грудь и живот, и Мэтт вылизывает его, просто не может остановиться, настолько сладкий и вкусный Дом, так сильно пахнет ромом и вишней и дышит загнанно, тяжело, шепчет бессвязно, о том, что любит, и что Даддарио сломал его. Не надо, милый. Сладкое вредно. Лишь только изредка, понемногу. Но ты был самым лучшим десертом, и я полакомлюсь тобой еще раз. Прим. Диатез* - разновидность аллергии. Часто возникает у детей при чрезмерном употреблении шоколада и разного рода сладостей. Проявляется как покраснение кожи на руках, ногах, лице и шее, сопровождается зудом, приносит физический дискомфорт. При диатезе детям часто запрещают есть сладкое в больших дозах.