О тонкостях парного дыхания на Ано

Боль притягивает, гипнотизирует, и своя боль, и чужая. Майкл Суэнвик

Тоби лежал на матах, а в огромных окнах тренировочного зала текли мимо послушные облака, ветер гнал их прочь, и они лениво перекидывались то в дракона, то в феникса, то в воздушные замки. Открытые окна беспрепятственно впускали пронзительные крики ласточек, из парка тянуло влагой поливальных систем и взрыхленной землей, а еще нагретым камнем и цветущей акацией. С верхних этажей доносились звуки погони и выстрелов — кто-то смотрел боевик, выкрутив громкость до упора. Тоби размял пальцы, шею, пропел несколько нот, разогревая связки. Скоро, через полчаса, а может быть и раньше, начнется показательное противостояние. Но достаточно ли он хорош, чтобы оправдать надежды Ривайена? Подчинится ли ему Дыхание? Из размышлений Тобиаса вырвал рокот мотора. «Альфа-Ромео» припарковался перед центральным входом. Тобиас поспешил закрыть окна, опустить жалюзи, на лестнице догнал Ривайена. Они встретили гостей вместе. Лидия — укрытые черными линзами глаза, мужская рубашка, узкий красный галстук, цвет кожи, напоминающий об алжирской родословной, — осмотрелась по сторонам в поисках Пэм, поприветствовала Тобиаса высоко вскинутой бровью, Ривайену адресовала улыбку, спрятанную в уголках губ: — Простите за опоздание. Клод с фальшивой беспечностью пожал Ривайену руку: — Жду не дождусь, когда ты покажешь силу парного коннекта. Кто будет с тобой? Пэм? — Тобиас, — не повышая голоса произнес Ривайен, подождал, пока воспитанник сделает шаг вперед и частично закроет Ривайена от потрясенного Клода. — Это еще ребенок! Он всего на пару лет старше моего Сэма! — Оставь свою сентиментальность, Клод. Тобиас давно уже больше чем ребенок. — Как скажешь, — к реплике Клод приложил нетерпеливую гримасу, в которой осуждение перемешалось с нетерпением. — Тогда приступим. Куда идти? До самого зала разговор больше не возобновился. Тоби молча встал в центре, обозначая позицию принимающей стороны, Клод торжественно отмерил стандартные пять метров, записанные в правилах, встал в позицию с прямой спиной — такая бывает только у тех мужчин, кого мальчиками высаживали за рояль и заставляли играть по несколько часов кряду. Ривайен молча закрыл двери, молча занял место чуть позади своего лучшего ученика, скорее предложил, чем спросил: — Гость начнет? Клод засучил рукава, обратился к Лидии: — Веди протокол. Время. Место. Участники. Яркая Лидия кивнула. Нацепила «умные очки», чтобы корпоративная нейросеть фиксировала все, что будет доступно ее глазам. Повозилась с упрятанным где-то за отворотом манжеты переключателем, закурила, пропустила дым через себя. Ее глаза забегали по обратной стороне карбонового покрытия, зондируя показатели пластичности материи. Ано вырвалось через рот Гийота громким звуком, завибрировало, будто папиросная бумага на гребенке. Гийот впился в Тоби глазами, начал ткать из этого звука слова, выщелкивая языком согласные. Звук начинался у него в животе, очень низкий, затем становился выше, громче, противоестественней: — Сама в себе заточена… Тобиас ясно осознал, что все пережитое им до сих пор в тренировочных боях было не более чем игрой. В последний год он побеждал всех, но это были такие же дети, как и он сам. А сейчас перед ним стоял настоящий мэтр со своими собственными приемами Дыхания. Именно к этому противостоянию готовил его Ривайен, предвидя именно этот момент говорил: — Он будет наблюдать за тобой, будет пытаться по выражению твоего лица, по твоей мимике, по твоим глазам, по движению бровей прочитать то, что происходит у нас в головах. Ты должен держать лицо на замке, его выражение должно быть таким, словно ты думаешь о кукурузных хлопьях. И ни капли других эмоций… Эмоции смертельно опасны. Тобиас усилием воли стер все чувства, сосредоточил все свое внимание на мимике Гийота: вот взлет брови, вот трепет крыльев носа, вот подрагивание ресниц. Он словно вошел в голову противника, кажется, видел даже запятые, которые прозвучат через несколько слогов, и услышал то, что еще не было сказано: «…космос вспышкой истребя, она упала внутрь себя. С тех пор у ней такая суть, чтоб только все в себя втянуть…» Почувствовал, что в середине лингвистического узла будет один-единственный момент, когда Гийоту не хватит дыхания и ритм даст слабину. Ощутил со стороны Ривайена легкий ментальный толчок, интерпретировал его как поощрение атаковать подобное подобным и начал читать на опережение — воплощать с помощью Ано метеоритный дождь, вытягивая из головы образы раскаленных камней. Атака была быстрой, точной и уверенной. Тобиас конвертировал сотни часов изматывающих тренировок в одно изречение. Гийот выставил ментальный щит, но слишком поздно понял, что недооценил мальчишку. Что Тобиас на удивление легко ориентируется в потоке сырой материи, словно в родной стихии. Щит был домашней черновой заготовкой, Гийот, изнемогая под тяжестью сырой материи, силился его удержать. На его лице проявилось кружево капилляров, расширенных из-за слишком интенсивного употребления коктейлей. Когда метеоритный дождь выбросил Гийота из Непространства, Тобиас осознал, что сломал сопротивление лучшего Дышащего Фонда, причинил ему боль, но сам почувствовал не вину, а чистейшую эйфорию. Превосходство, промелькнувшее на лице мальчишки, задело Гийота за живое. Он хотел было заверить составленный Лидией протокол и распрощаться, но вся его натура восстала против того, чтобы Ривайен получил лавры Совета. Кроме всего прочего, у Клода был служебный мотив требовать реванша: проигрыш мог в разной степени тяжести сказаться на его карьере в Фонде и в Институте. Гийот вовсе не хотел однажды последовать за своей бывшей женой в отдаленную ссылку. Зло харкнув кровью прямо на паркетный пол, Клод Гийот принял решение, уповая на то, что год глубокой вовлеченности в методики Ривайена не прошел для него и Лидии впустую. Тряхнув головой, чтобы прогнать остаточный шум Дыхания, Клод проговорил почти по слогам: — Что скажешь, если мы попробуем по-другому. Пара на пару? Ривайен поправил очки: — Не боишься? — смерил Клода интенсивным взглядом. — Я освоил особенности коннекта с объединением сознаний. Лидия тоже. Продолжаем? Ривайен кивнул: — Тобиас, рассчитываю на тебя. Кодовая фраза, заменившая детское «я люблю тебя, Тобиас», отозвалась приятной щекоткой в позвоночнике, радостное возбуждение пробежало по телу снизу вверх до головного мозга. Уже через один удар сердца Ривайен вошел с Тоби в резонанс. — Лидия, рассчитываю на тебя, — эхом повторил Гийот. Взгляд его пассии из ошеломленного стал целеустремленным, она подошла к Клоду вплотную, и Тобиас инстинктивно понял, что в химии отношений этих двоих произошла некая внезапная и значительная перемена, которая выровняла обе пары в силе и выносливости. Прежде чем они проскользнули в поток нерожденной материи и зафиксировали его границы, Тобиас успел подумать: «Неужели и у нас с Ривайеном так все заметно?» Ответом ему стал дым женской «Житаны», который вышел изо рта Лидии колечками и донес до Тобиаса сумеречный дух цыганских проклятий и поножовщины. Лидия еще раз затянулась, на выдохе разразилась чехардой торопливо-переливчатых слов. Быстро, очень быстро. В этот раз Тобиас не мог предугадать метафоры, которые должны были материализоваться. Для него стало полной неожиданностью, что из шепота и дыма начала образовываться плотная вата, в которой можно было забыться или уснуть вечным сном. Тобиас начал наговаривать, выпуская из своего рта ночных бабочек: весомых и неуловимых. Они выпархивали, создавая ветер, гнали ядовитый дым прочь. Но тот возвращался снова и снова, надвигался с неизбежностью белой лавы. Тобиас начал покачиваться, как будто груз образов и слов выводил его из равновесия. Ривайен почувствовал его растерянность, начал думать с ним в такт, перехватил контроль Дыхания, апориями превратил женский морок в фитиль, высек из потока Ано огонь, как высекают скульптуры из куска мрамора. Тобиас вздрогнул от пронзительного крика — голос Лидии взлетал и ломался, но Клод не давал ей выйти из Непространства. Заговорил, найдя нужное построение фразы, четкое и однозначное. Белая подвижная вата под действием его Ано свилась в хлыст, Клод сделал резкий замах — Тобиас успел встать на пути, не позволяя витой коже дотянуться до Ривайена. Удар оказался никудышным. Клод не учился специально причинять боль, поэтому не мог правильно рассчитать его силу. В тот же момент Ривайен ударил в ответ: — Путеводная звезда! Каждый слог превратился в сюрикен, стал острым как бритва, хромированным, черным, с радужными, как масло на воде, разводами. Дыхание Клода сбилось, по «умным очкам» Лидии побежала трещина. Ривайен разорвал коннект: — Достаточно. Его окрик снова провел черту между миром реального и миром возможного. Тобиас сглотнул вкус фейерверка во рту, посмотрел по сторонам и понял, что не может сфокусировать взгляд. Повернулся к Ривайену и забыл зачем. Мысли стали медленными и тяжелыми. Повернулся к Клоду, но увидел Лидию. Ему показалось, что она перестала быть яркой. Парное Дыхание на классическом Ано превратило ее в тень утренней себя. Но реванш Клода кроме истощения принес неожиданные плоды. На коже, там, куда попали «путеводные звезды», возникли симметричные трехпалые стигмы. Про такие Тобиас только читал в тибетской сутре и всегда думал, что это буддийское иносказание. — Ты тоже это видишь? — спросил Ривайен. Тобиас еще раз посмотрел на угасающее свечение на чужой коже. Кивнул. Продолжал смотреть, как Гийот касается дрожащей рукой щеки Лидии, теряет самообладание, гладит, целует, обнимает эту непонятную женщину. Почему Ривайен никогда его не утешал? Не поздравлял? Он был недостаточно хорош? Не так хорош, как эта? Или он недостаточно старался? Чтобы его любили вот так вот, надо что-то делать по-другому? Ривайен перехватил его взгляд, заметил, что от напряжения в глазах у Тобиаса появились россыпи медных точек, положил руки на худые плечи: — Мой мальчик. Тобиас вздернул лицо вверх, на его острых скулах бесследно затухал свет Непространства, одна непрошеная соленая капля зависла на длинных ресницах: — Не называй меня так. Меньше всего я хочу быть мальчиком. Я — пара. Я твоя пара, и мы выиграли. Теперь у тебя будет своя школа. Ривайен резким движением прижал Тобиаса к себе. Нахлынувшее возбуждение от близости разгоряченного тела напугало. Но еще более пугающим было ощущение, что он упустил нечто чрезвычайно важное в своей методике. Стигму. И с этим уже ничего нельзя было поделать.