В его голове

В его голове играла какая-то музыка. Спокойная, размеренная. И одновременно раздражающе ласковая, с нестерпимой болью бьющая по ушам сумасшедшими потоками нервного возбуждения. Он любил боль… Это она создавала в его голове этот набор неправильных, несочетаемых ритмов, так нежно разрывающих сознание, мягко обволакивая и погружая в себя. Он всегда знал, что она какая-то не такая. Она всегда казалась ему нереальной, неестественной, несуществующей… Он не был в наушниках, но отчетливо слышал этот оркестр внутри своей головы, словно она одним своим присутствием заставляла его чувствовать весь этот сладкий бред. Он был легким и почти неосязаемым, но настолько приторно-сладким, с примесью легкой горечи, что буквально ощущался на кончике языка, расплываясь в бесформенных образах и заставляя воспринимать себя всем своим естеством. Она была его галлюцинацией, потому что не сочеталась со всем миром, что окружал ее. Она так отчаянно въедалась в его мозг и выделялась резкими неотточенными линиями, как вырезанная картина на фоне призрачной реальности, словно была не отсюда. Не должна здесь быть, потому что она – другая. Она и сегодня была другой. Но в данный момент это проявлялось в ней сильнее и не так, как обычно. Это что-то оставалось внутри нее самой под сотнями барьеров и замков, в самой глубине отравленной, медленно разлагающейся души и никаким образом не хотело проявляться в словах. Она всегда была слишком сильной, излишне самостоятельной и фальшиво открытой, пряча все остальное, ненужное и мешающее, в черной дыре своего наивно-лживого сердца. Это был ее маленький цирк. С кучей различных персонажей, так идеально, но не заметно для себя самих, играющих роли в ее безумном импровизационном номере. Она сама уже почти полностью вжилась в свою выдуманную сущность, в забывчивости наслаждаясь ее апофеозом. Пусть мир вокруг разрушится, но она все равно останется такой. Но не сегодня… Сегодня она позволит ему увидеть эту крохотную часть ее внутреннего апокрифического мира. Того мира, где все же есть эта чертова слабость. Сейчас ей казалось, словно ее кожа облезает, медленно спадая с тела, изъеденного адскими муками и страданиями, тщательно скрытыми ото всех. А это протухшее грехами мясо растворяется, как после взаимодействия с серной кислотой, оставляя после себя затягивающую пустоту. И он видит то, что находится внутри нее. Он неосознанно нес в ее мир разрушение. Но она была готова к этому. Она любит крушение и руины, прямо как сломанные игрушки. Под его пристальным взглядом она впервые чувствует себя такой незащищенной, обнаженной, как будто он сейчас наблюдает все, что было спрятано там, глубоко внутри, под ее костями. Он тщательно пытается что-то рассмотреть прямо в середине ее грудной клетки, как рентген, словно что-то там видит. Во всем виновато это быстро бьющееся сердце… Он ощущал его, а может даже слышал. В этой комнате было слишком тихо, не считая музыки в его голове, что отдавалась где-то на заднем плане. Тихо и ненавязчиво, но крепко цепляясь за мозг, не отпуская, держа в клетке его фантомных иллюзий. Он видел, как их тени беззвучно соприкасаются, рождая эту мелодию, являющуюся ошибкой его больного сознания. И все же он никак не мог понять, почему ее сердце сейчас так бешено стучит. Он посмотрел в ее глаза, но не нашел там прямого присутствия, при том, что ее стеклянный взгляд был направлен в упор на него. Потому что она всего лишь аберрация в его искусственной системе. В ее игрушечной вселенной. Она недавно плакала. Это было видно по ее затуманенному взгляду и уставшим, немного распухшим глазам. Это - еще одно отклонение от нормы. Ее слезы не должны существовать. Это явление – хроматизм ее эмоций его подсознательным самообманом. Все ее эмоции такие разные. Каждая из них имела свой оттенок, невесомо ощущаясь на сетчатке глаза, и слабо выражая себя в мимике ее лица. Кажется, он знал причину этих слез. Она сейчас находилась так близко, что он явно улавливал знакомый запах, который никогда не спутает не с одним другим, который еще долго будет преследовать его в кошмарах, отдаваясь тупой болью где-то в области грудной клетки, сдавливая своей тяжестью легкие. Запах крови и плоти. Она сегодня кого-то съела. У всех у них нарушена психика. Да и кто они такие, чтобы это отрицать? Им постоянно приходится бороться со своими инстинктами, пытаться контролировать эту жажду, и каждый раз ненавидеть себя из-за бессилия, надрываться, реветь, но продолжать есть людей, как последние чокнутые каннибалы, получая при этом эфемерное удовольствие. И стараться мириться с тем, что они – монстры. - Можно? Она сказала это полушепотом, еле шевеля губами, так пытаясь успокоить себя, чтобы снова не сорваться и не разрыдаться. Вибрации ее голоса – очередная неточность. Они передавались какими-то странными импульсами в его воображении. Это было похоже на пение. Портативно сливающееся с мелодией в его голове. Он лишь кивнул головой, без лишних слов понимая, о чем она его просит. На ее лице даже не промелькнула улыбка. Непривычно. Обычно, когда он позволял ей делать с собой нечто подобное, она безумно улыбалась, от чего ее рот искривлялся, напоминая что-то среднее между радостной улыбкой и животным оскалом. Словно она была по-настоящему счастлива. Ее глаза дико блестели, а руки с сильно сжатыми в руках ножницами делали резкие неконтролируемые удары, пытаясь превратить его тело в кровавое месиво. В такие минуты он чувствовал себя живым. В такие минуты ему казалось, что она живая. Но сейчас она лишь медленно обводила контуры его лица своими любимыми острыми ножницами. Нажимала легко, почти невесомо, но достаточно, чтобы пошла кровь, проводила плавные линии, очерчивая скулы, подбородок, губы. Она с особым интересом наблюдала за своими собственными движениями, когда разрезала его лоб, расчленяя на две равные части. Струйки темной жидкости лениво стекали по его лицу, пачкая кожу, затем капали вниз, оставляя на одежде грязные следы. Тогда в ее глазах проснулся сумасшедший блеск, а сама она светилась, словно увидела что-то невероятное, необычное и невообразимо прекрасное; что-то, что все время прятали от нее, но она все же смогла это найти и сейчас была безудержно счастлива. Ее губы слегка задрожали, и она сбивчивым, ломаным голосом стала что-то шептать, сначала неразборчиво, но потом более уверенно и громко, хватаясь за его рубашку, сминая ткань своими цепкими пальцами. - Ицуру… ты… ты такой красивый! Такой красивый! Ицуру! Тебе так идет… ты понимаешь? Ицуру… Она беспорядочно повторяла одни и те же слова, как будто пыталась убедить в этом его самого, при этом сияя от счастья, наслаждаясь его образом, истекающим черной кровью. Ее щеки немного порозовели, приобретая более здоровый вид. И она снова зашлась заливистым смехом, словно от души. Как на грани истерики, но искренне. Это было для нее естественно. Это был пароксизм ее безумия. Она, кажется, была довольна, поэтому он ощущал безмерную радость от того, что смог быть ей полезным. Что может удерживать ее хотя бы таким способом. Но он любит боль. Он готов терпеть ее, лишь бы она всегда улыбалась так, как сейчас. Почти по-настоящему. Он как в забвении смотрел на нее, не отрывая взгляда, думая то ли о чем-то своем, то ли вообще ни о чем. Его мысли летали где-то вокруг, не хотя сосредотачиваться, поэтому он находился в своей прострации, наполненной мелодией звуков и ее голосом. Когда он почувствовал прикосновение ее холодных пальцев к своей щеке, она уже не улыбалась. Она осторожно растирала капли его крови. Сейчас она была осязаема. Ее прикосновения были такими упоительно приятными, что он неосознанно прикрыл от удовольствия глаза, наслаждаясь ее присутствием, аморфно закрепившимся в его голове. Он еле заметно нахмурился, когда ощутил, что ее пальцы дрожат, одновременно так ненатурально и до невозможности правильно. Она искала успокоения. Может она хотела поговорить с ним? А он ведь так и не произнес ни единого слова за все то время, что она здесь. Может она хочет, чтобы он обнял ее? Но он никогда не позволял себе к ней прикасаться. Это его личные тараканы в его глупой голове. Он всегда считал это нечто эстетическим, так как слишком недостоин ее. Он был одержим этой тупой идеей, которой всегда придавал повышенное значение. Ему на мгновение показалось, что она слегка нагнулась. Показалось. Потому что все, что он может делать – быть ее игрушкой, над которой она может издеваться так, как только ей захочется. Ему на мгновение показалось, что она опустила руку ему на шею и слегка приобняла. Показалось. Потому что, даже сейчас, когда она нуждается в его поддержке, он ничего не может сделать. Ему на мгновение показалось, что ощутил ее теплое дыхание на своем лице. Показалось. Потому что она – обман его невменяемого разума. Ему на мгновение показалось, как что-то мягкое прикоснулось к его губам. Показалось. Потому что… или… Не показалось. Он резко распахнул глаза, удивленно уставившись на нее. Но она не обратила на это внимания, а лишь, приподнявшись, пересела к нему на ноги, и настойчивей пытаясь углубить поцелуй, зарываясь пальцами в его волосы, и притягивая как можно ближе. Может это был всего лишь бред, что творился в его сознании, но он, кажется, чувствовал ее руки, испачканные в его собственной крови, ее ногти, царапающие его спину, прикосновения ее обнаженного тела, ее укусы, ее губы, вкус его крови. Он слышал ее стоны, тонувшие в музыке, играющей в его голове. Он ощущал, как его сердце то замирало, то снова продолжало биться в более ускоренном темпе. Он чувствовал это приятное нервозное волнение и странное нытье внизу живота… Она всегда казалась ему иллюзией. Поэтому сейчас он полностью погрузится в эту утопию, запоминая всю ее, потому что он может дотронутся до нее. Может это был всего лишь бред, что творился в его сознании, но он, наверное, больше хочет верить в эти галлюцинации, потому что хаос, что там творится, казался нестерпимо приятным. Это останется лишь в его голове, где играет раздражающе ласковая музыка…