Его волосы пахнут облепихой

Твои волосы пахнут ветром... Или как там поётся в одной из тех глупых песен? Ветром, ветром... потом и сигаретами. Его волосы невыносимы, Фрэнк не может их видеть, все привыкли, он — всё ещё нет, хотя упорно делает вид. Может быть, все только делают вид. Они так воняют. Он весь так ужасно воняет. Его стошнило на газон несколько раз, рвота застряла в волосах и не вымывается оттуда третий день. Перемешивается с другой, более старой, и той, которая появилась сегодня. Даже Майки больше не может держать его волосы, пока он блюёт: кажется, там застряла грязь всего Джерси, всей Америки, мира, сколько недель он не мылся? Его вид стал противен даже родному брату, и Фрэнку больно на это смотреть. Фрэнку больно об этом думать. Где, где тот Джерард, которым он восхищался, милый и застенчивый, впечатлительный и чувствительный? Где та причина, которая заставила его думать, что этот парень лучше всех? Он забыл её. Она умерла где-то во времена первого альбома. Глупо винить во всём Берта, его друзей, ребят и собственную дурь. Это началось гораздо, гораздо раньше, — раньше Берта, раньше группы, раньше колледжа. Джерард всегда был озлобленным и ненавидел это, и злость и ненависть к той же злости губили его. Правда, глупо винить в этом кого бы то ни было. Не виноват никто. Виноваты все. Фрэнк сжимает губы, подминает их внутрь, хмурится и с напором говорит: — Джерард. Джерард тушуется, поднимает глаза и смотрит на него мутным и жалобным взглядом. «Помоги», — читается в его глазах. — Иди нахуй, — раздаётся из его рта. Фрэнк теряет свою решительность и не знает, как быть, готовый разорваться от этих противоречий. Он хочет помочь. Он хочет убежать и заплакать на руках своей матери. Джерард покачивается на ногах и тяжело садится на асфальт. Он не хочет мучить Фрэнка, но у него не получается сказать ничего, кроме детских грубостей. В его голове пусто. Он надеется, что Фрэнк придумает что-нибудь, но заранее ненавидит всё, что тот предложит. — Джерард, — без вымученной напористости он звучит по-настоящему жалко, но ему плевать. Он должен помочь. Он хочет помочь. — Сегодня мы ночуем не в автобусе. Пойдём в номер? Пожалуйста, Джерард. Его голос такой нежный, робкий, почти участливый, и Джерард поднимается и хватает его за плечо. Он боится. Он всегда ночует с Майки, но Майки не должен видеть его таким. Он не хочет разбивать брату сердце в очередной раз, сегодня он уже успел сделать это. — Майки... — тянет он жалобно. Голос ломается, больше выдавить не выходит. Фрэнк смотрит в его напуганные глаза и молча кивает. Он понимает всё. Майки выглядит напуганным не меньше, но Фрэнк робко улыбается и несколько раз обещает, что сделает всё правильно. Это не так уж и сложно. — Ты не сможешь быть с ним строгим. Не сейчас. Я смогу. Майки кивает, его плечи опускаются, но он понимает, что Фрэнк прав. Он такой наивный, всегда прощает Джерарду его слабости. Всегда. Он берёт сумку и идёт в другой номер. Фрэнк помогает Джерарду опуститься на холодный кафель в ванной и садится рядом с ним на корточки, смотрит в его глаза. — Эй, Джи. Я помогу тебе помыться, хорошо? Он помогает Джерарду снять одежду, настраивает воду и достаёт гель для душа. Он водит по Джерарду мягкой мочалкой, а Джерард — бледный и мало что осознающий, пустой, разбитый — дрожит и молчит, молчит и смотрит на его руки широко раскрытыми глазами. Он готов захлебнуться этой внезапной нежностью. Он не заслужил этой внезапной нежности. Но Фрэнк тут, мычит колыбельную и вычёсывает рвоту из его волос, намыливает их шампунем и смывает его, намыливает снова и осторожно массирует голову подушечками пальцев. Пена лезет в глаза, пахнет облепихой — никто из ребят не пользуется таким, Джерард уверен, что Фрэнк купил его специально для него, и он должен разозлиться, потому что это не по-мужски, но он улыбается той самой загадочной виноватой полуулыбкой и подставляется под заботливые руки. Ему всё равно, теперь ему всё равно. Его не волнуют те слова, которые он слышал со времён средней школы, которые сбивали его с толку и заставляли подстраиваться под других. Его не волнует то, как он запутался во всём, что происходит вокруг, его не волнует, что ещё несколько часов назад он стоял на коленях в кустах, выкашливая из себя внутренности. Сейчас он — просто Джерард, которому дали ещё один шанс. Просто Джерард, который не должен потерять его. Фрэнк не даёт ему полотенца, а вытирает его сам, всё так же нежно водя руками по телу. — Джи, — говорит он, — мы всё ещё любим тебя, хорошо? Ты должен простить нас, пожалуйста, обещаешь? Джерард не понимает. За что он должен их прощать? За то, что они были терпеливы столько времени? За то, что он раз за разом подводил их доверие и снова делал по-своему, сбегал и напивался до беспамятства? Он не понимает. — За что я должен простить вас? — Мы были трусливыми, — говорит Фрэнк со снисходительной улыбкой. Джерард чувствует себя ребёнком, хотя Фрэнк и младше, и меньше. Это неважно. — Мы были трусливыми и слабыми, мы не могли тебе помочь. Теперь мы сделаем это, сделаем всё, что в наших силах. Руки исчезают, полотенце остаётся накинутым на голову, а Фрэнк уходит за одеждой. Джерард всё ещё не понимает. — Но это я слабый, — говорит он в пустоту кафельных стен. — Я слабый и трусливый, я сам привёл себя к этому, я не могу бороться. Вы не заслужили такого ничтожества, — ладони закрывают лицо, и тихие шлепки босых ног остаются незамеченными. — Мы все сглупили, Джи, — слышит он, слова всё такие же нежные и совсем немного неуверенные. Фрэнк опускает сложенные шорты на его колени и обнимает за плечи. — Теперь мы все справимся с этим. Вместе. — Вместе, — эхом повторяет Джерард. Ему нужно избавиться от узла в груди. Он не заслуживает этой поддержки. Он больше не может сдерживаться. Глаза разливаются слезами, нос в мгновение забивается, и голые плечи крупно дрожат. «Ч-ш-ш», — ласково шепчет Фрэнк и ведёт его в комнату. — «Ч-ш-ш». Джерарда трясёт, он бормочет «простите меня» после каждого всхлипа. Он облажался, так сильно облажался, и он клянётся исправиться. Подушка намокает, Фрэнк прижимает его к груди и покачивает из стороны в сторону, убаюкивая. Его это устраивает. Он готов каждый вечер часами обнимать чужие плечи, если это поможет Джерарду вернуться к ним. Проходит время, всхлипы умолкают, Джерард садится ровно и, зевая, прикрывает рот рукой. — Ты останешься здесь? Фрэнк кивает и ложится, расслабленно прикрывает глаза. На его губах расцветает ленивая улыбка: он устал и хочет спать, но чувствует себя спасителем человечества, и это греет. — Я люблю тебя, — сонно роняет Джерард. Он устал не меньше, но он знает, что сейчас самое время. Фрэнк с чувством прижимается к его губам и съезжает слегка вниз по кровати. Это всё здорово, но иногда ему хочется побыть в роли маленькой ложки. Джерард понимает и обвивает его руками, и Фрэнк зарывает нос в кончиках его волос. Его кожа мягкая, его волосы наконец-то приятно пахнут, и они вдвоём спят на чистой кровати. Что может быть лучше? Волосы Джерарда не пахнут ветром, но облепиха — это прекрасно; они немного жёсткие, но такие приятные на ощупь. Они больше не спутанные, от них не разит невыносимой смесью всех помоек штата, и теперь Фрэнк думает, что волосы Джерарда — лучшая вещь в мире.