Devil's Choir

Тёмно. Город мирно спит где-то за пределами этих стен, на улице жутко душно, и ветер стих совсем некстати, а ночное светило спряталось за неподвижными, будто тяжёлыми, нависшими над домами облаками, больше не освещая этот странный и противоречивый мир. Уже далеко за полночь. Окна в лаборатории итак занавешены, да Франкенштейну и не нужен лишний свет – когда-то, тысячи таких же безлунных ночей назад, он ограничивался всего тремя свечами в позолоченном канделябре, стоящем на деревянном столе, парой стекляшек, бумагой для поминутных записей и пером. Так что, ему не привыкать к самым различным условиям, адаптируясь в той или иной эпохе, да и, признаться, сейчас дела обстояли намного лучше – навороченная аппаратура, мощные компьютеры и прочие современные штучки приходились учёному очень и очень по вкусу. Иногда он даже думал, что давным-давно уже спятил. А иначе – зачем ему вся эта заварушка? И на черта ему сдалась эта дрянная девка, получившая силу и обнаглевшая вконец?.. А чёрт его знает. Действительно – чёрт. Чёрные буковки на слепящем белым экране складывались в презамечательную картину. Кнопочки на регенераторе светились зелёным, и это радовало Франкенштейна ещё больше, он улыбался одними уголками губ, хотя внутри уже всё взрывалось от нетерпения, как у маленького ребёнка в предвкушении дорого подарка. Только вот подарочки в этот раз отнюдь не детские. Довольный проделанной работой и уверенный в её результате на девяносто девять процентов – девяносто девять, чтоб их – сумасшедший учёный и такой же сумасшедший экспериментатор, наконец, открывает крышку белого полированного саркофага, касаясь нужной кнопки на сенсорной панели сбоку. Капсула, словно большое и сильно вытянутое яйцо, лопается надвое по идеально ровному шву, и верхняя его часть, чуть приподнявшись, отъезжает в сторону на выдвигающихся кронштейнах. Сто процентов. Это Франкенштейн понимает чуть позже, когда рассеивается лёгким дым из регенератора и его взору предстаёт одно из совершеннейших собственных творений. Ну, скажем, создано оно и не совсем им самим… каплю крови, самую малость, он всё же позаимствовал у оригинала. У того самого – наглого, самонадеянного, весьма неглупого и, чёрт возьми, прекрасного оригинала. Мэри очнётся ещё нескоро, ей нужно некоторое время, чтобы как следует набраться сил, чтобы хотя бы раскрыть глаза. К слову, они у неё странного цвета – как и волосы – Франкенштейна это, конечно, ничуть не удивляет, ибо на своём веку он успел повидать ещё и не такое, но обычным людям пришлось бы объяснять, что да как. Впрочем, им и так приходится много чего объяснять, а ещё больше – скрывать от них за семью печатями. Есть вещи, которых смертным знать не обязательно, а то и вовсе не нужно, за неимением достаточных знаний, чтобы принять такое. Об этом эксперименте знать не надо было даже Мастеру. Но разве Мастер мог не узнать?.. Франкенштейн не задумывался. Теперь все его мысли занимала подопытная Мэри, которую он собственноручно же и убил совсем недавно. Уничтожил и растоптал, потому что так было необходимо. И ему, и Мастеру, и детям. Так было бы лучше. Всем. Так было нельзя. Он, конечно, мог продолжать и дальше терпеть, выполняя приказы и следуя велениям несуществующей совести – и он действительно делал это из великого уважения к Рейзелу – но теперь, казалось, можно было переступить эту черту. Франкенштейну никто не запрещал. Он видел Мэри впервые после боя, и сейчас она казалась ему удивительно красивой, красивее даже, чем тогда, без этой гримасы зла и боли, портящих её лицо, и совершенно нагая. Да и что говорить – она была идеальна. Идеальна на все те дурацкие сто процентов, которые он так ожидал увидеть в ней. И не то чтобы он хотел попробовать испытать что-то ещё, кроме чувства собственного превосходства и того, что всё же может создавать такое произведение искусства почти из ничего, но чёрт дёрнул его зачем-то наклониться и коснуться губ эксперимента своими. Этот самый чёрт всё время витал где-то рядом, в склизком эфире странных и путаных мыслей Франкенштейна, побуждая его ко всяким безрассудствам. - Франкенштейн, - он даже не сразу узнал этот голос. Мастер всегда знал, когда, куда и зачем нужно вмещаться. Учёный мгновенно обернулся, встав почти что по стойке смирно – надо же, до чего доводит эффект неожиданности! – и сцепив руки позади. Белый халат его помялся из-за долгого сидения в компьютерном кресле, а волосы слегка растрепались – Франкенштейн всё никак не мог избавиться от привычки пропускать их сквозь пальцы в процессе работы. - Мастер… - Позволь узнать, что это? – спокойным тоном, но всё же перебил его Рейзел. - Мой эксперимент. Ничего особенного, всего лишь для проверки способностей и потенциала. Мне показалось, подопытная прекрасно годится для этих целей. Мастер слушал Франкенштейна совершенно безэмоционально, так, будто знал, что ему врали, хотя, в сущности, то, что ему говорили, было чистейшей правдой. Сначала дела обстояли именно так. - Мне кажется, интересно будет узнать, что же из этого выйдет. - Мне тоже интересно, - сказал Мастер, и в эту же секунду Франкенштейну почудилась мимолётная ухмылка на его лице, - что из этого выйдет. А потом он ровной походкой вышел из лаборатории, оставляя учёного наедине с его работой, белыми стенами, безжизненной аппаратурой и… Мэри. Франкенштейн сел на краешек капсулы и, наконец, выдохнул. Ему по-прежнему было ничего не запрещено, а значит – разрешено. А старый чёрт лишь безмолвно ухмылялся, пристроившись в уголке на какой-то табуретке, и думал, что бы такое вытворить в следующий раз.