It's no good

      Свет. Яркий свет слепит глаза, раздражая и мешая рассмотреть окружение, а закрытые веки из-за него кажутся красными.       Руки болят, но двинуть ими не получается: зафиксированы какой-то жёсткой верёвкой, успевшей натереть нежную кожу запястий почти до крови. В голове безумный дурман, который всё никак не рассеется, тугая пульсирующая боль также мешает мыслить здраво. Да в принципе мыслить не даёт, лишь на самом примитивном уровне, вроде "свет мешает, голова болит, хочу есть".       Тихий смешок привлекает внимание Шиничи. Такие знакомые интонации в этой насмешке, но что-то в них немного не так.        — Г-где я?.. — в горле першит до невозможности, голос слаб. Сил же хватает на малое число слов, вроде высказанных.        — Разве это важно, Мейтантей? — фыркает Кид, позволяя признать себя. Слышно какое-то шевеление, но всё же Шиничи позволяет себе расслабиться.       Это Кид, а значит, он в безопасности. Наверное, Шиничи просто похитили, а тому повезло оказаться рядом. Осталось только вспомнить...       Резкий укус вынуждает отвлечься и тихо вскрикнуть. Больно, неприятно, неожиданно.        — Ты же хочешь пить, верно? — странно смеётся вор, как-то не по-доброму. По мельчайшим трещинкам на пересохших губах собирается солёная жидкость, которую Шиничи слизывает как-то на автомате, чувствуя себя дурно.       Кид... Ведёт себя неправильно.        — К-кид... Что с тобой?.. — тихий вопрос, на который совершенно не хочется знать ответа. Вдруг это Вермут? Или кто-то другой хочет поиграться?        — А с чего ты решил, что со мной что-то не так? — спокойный голос спрашивает детектива.       Пожалуй, впервые кровь настолько стынет в жилах. Адреналин должен разогнать её, но получается лишь замереть на месте с прячущимся где-то в пятках сердцем.        — К-кид...        — Кид, Кид. Кид-Кид-Кид, — легко передразнивает вор, копируя мельчайшие интонации ужаса в голосе. — Тебе самому вся эта мишура не надоела?       Сложно ответить. Голова и так не была в лучшем состоянии, теперь же мысли запутались и завертелись вокруг нереальности происходящего. Если бы не саднящие губы, то можно было бы подумать на кошмар.       Но это реальность, и от того лишь дурно.        — Мне — да, — медленно тянет Кид, наклоняясь вперёд и шепча в самое ухо. — Ты даже не представляешь насколько!        — Какая... мишура?..        — Ты... так и не понял, да? — откровенно шокировано спрашивает вор, отчего-то потеряв свою маску покерфэйса. — Я дарил тебе цветы! Оставлял угощение! Приглашал сходить куда-нибудь! А ты так ничего и не понял!        — Ну... Ты хочешь со мной подружиться... Разве нет?.. — разве детектив понял что-то не так? Он в чём-то ошибся?       Зубы подсказали, что да, резко впиваясь снова в израненные губы и буквально раздирая вновь до крови. Как если бы в Киде спал до этого жуткий хищник, ныне требующий крови.        — Не могу поверить... Что ж, придётся показать тебе... — шепчет в губы садист, о чём-то размышляя.        — Разве ты... не хочешь мне помочь с освобождением? — искренне не понимает Шиничи, чувствуя себя идиотом. Очень напуганным идиотом.        — Освободить?! — Кид заливается смехом, бодая лбом плечо. — Освободить? С чего бы? Это я похитил тебя!       Зачем? Зачем? Зачем?       Это единственное, что бьётся в мозгу, переполненным страхом. Зачем вору похищать? Кусать?       А после пришли руки, буквально разрывающие одежду на детективе.       Как и понимание происходящего.       Его похитили. Чтобы изнасиловать.        — Ты... я... — замычал Шиничи, не зная, как сформулировать. Ты будешь за это посажен? Я поймаю после этого тебя обязательно? Больше никаких скидок?       Что вообще можно сказать в такой ситуации?!        — Ты принадлежишь мне, — хладнокровное утверждение, высказанное тоном "попробуй это оспорить". Впрочем, все попытки как-либо оспорить — хорошенько ударить ногой мразь — пресечены на корню: ноги также связаны верёвкой. Ещё и разведены. Предусмотрительная сволочь.        — Я не оставлю это безнаказанным! — обещает Шиничи, всё же не будучи совсем уж до конца в этом уверенным.        — Не оставляй. Думай обо мне как можно дольше. Ненавидь меня, презирай, — смеётся Кид, откровенно лапая в своё удовольствие тело под ним. — А не думать ты об этом не сможешь.        — Какой самоуверенный... — недовольно отзывается Шиничи, пытаясь понять, что не так с его телом. — Ты мне что-то подсыпал?!        — Не только снотворное, но и виагру. Думай хорошенько, от кого принимаешь стакан, Мейтантей, — последнее звучит как откровенная насмешка. Какой уж тут великий детектив, если прозевал такое?       Сейчас надо просто пережить все издевательства. Вот и всё.       Однако это и не так уж просто: тот внезапно вонзает что-то в ухо, вызывая вскрик. И в другое ухо тоже.        — Так и думал. Тебе идут серьги, — едва слышен голос сквозь боль. Так тот уши ему пистолетом проколол?!       Кид точно труп. Но потом, когда детектив выберется из этого ада.       Больно, даже слишком. Хочется отрубиться, но едва ли это случится. Не сейчас, когда кто-то дорвался до своей жертвы.       Сейчас Кид действительно похож на зверя: довольно урчит, жадно прокусывая кожу в разных местах и едва не откусывая кусочки. А после слизывает кровь, смеётся, посыпает чем-то до безобразия жгучим и вновь слизывает под крики.       Соски зажаты чем-то, пытаясь привлечь внимание, но оно слишком рассеяно. Болят проколотые уши и прокушенная губа, саднят шея и живот, покрытый засосами и укусами. Даже бёдра недовольны и покрываются корочками засохшей крови, но этого явно недостаточно садисту.       Должно быть, если бы не понижение чувствительности к боли из-за возбуждения, Шиничи бы вырубился уже. Но нет, всё на пороге терпимости, даже крики не такие уж и громкие, хотя губа прокушена уже и самой жертвой. Не стоит доставлять слишком много удовольствия хозяину положения.       Однако с Кидом никогда ничего не идёт по плану. Если, конечно, дело не касается планов самого Кида.       Вот и сейчас Шиничи пришлось вскрикнуть слишком громко: что-то холодное вторгалось в его член, прямо в мочеиспускательный канал.        — Что, чёрт подери, ты творишь?! — возмущается он, стараясь не слишком показывать свой страх. Просто сделай дело и отвали!       Вместо ответа — смешок. И внезапные удары тока, сменившие крики на нежеланные стоны под громкий смех садиста.       Больно. Но, чёрт возьми, от этой странной и длинной штуки в члене отчего-то хорошо. Настолько, что Кида-то сложно теперь ненавидеть — тело слишком увлечено происходящим.       Ещё что-то холодное касается члена, окружает его и проходится по стволу, где и останавливается. Сжимает, мешая чему-то.       Пальцы, перепачкавшиеся в естественной смазке, медленно изучают выступающие сосуды, почти что нежно.       А вот другие пальцы уже не так аккуратны вторгаются в детектива, вызывая смешанные полукрики-полустоны. Боль вроде и должна отрезвлять, но не выходит. Её слишком много, резкой и не очень.       И в итоге она отупляет, совсем как незванное удовольствие, растекающееся по телу. Не выходит взмолиться о прекращении пыток всех мастей.       Зато слышен довольный смех, режущий по ушам почти как боль от серёжек. Хочется уже заставить заткнуться, но неясно, как.       Но Кид сам решает эту проблему позже, когда вместо пальцев входит своим членом: смех сменяется стоном.       Каждая частичка чувствуется слишком хорошо с закрытыми-то глазами. Вот головка, вот венечная бороздка, а вот и сам ствол, тоже покрытый сосудами.       А ещё пульс. Несмотря на всё предыдущее поведение, он учащённый и эхом отзывается в теле Шиничи.       Должно быть неприятно. Противно. Тошнотворно.       Но пока не выходит ненавидеть за это, пока головка бьётся напротив простаты. Напротив, слишком хорошо. Горло саднит от криков, но уже совершенно иного плана — удовольствия.       Над ухом раздаются слова, неразличимые в этом дурдоме. Похоже на какие-то нежности-глупости, но понять нереально, сплошной гул, прерываемый стонами.       И снова прикосновения. Пальцы аккуратно проходятся вновь по артериям Шиничи, пока тот практически уже хрипит. И всё же снимают то что-то, что мешало раньше кончить, хоть и не раньше того, как тёплая жидкость растеклась внутри.        — Какой хороший ты у меня, — вновь смеётся Кид, пока сам Шиничи медленно приходит в себя.       Отвращение. Унижение. Боль. Всё переполняет Шиничи, вызывая рвотные позывы.       Ну хоть не в рот кончил, и на том спасибо.       Однако внезапно смех прерывается, что напрягает только больше. Что там ещё? Что ещё не хватает, чтобы Кид отпустил его?        — Ты получил удовольствие, — ошарашенно выдаёт вор. И его просто до безумия хочется чем-нибудь стукнуть. Например, серий из множества футбольных мячей.       Нет, правда. Сначала накачивает виагрой, а после чему-то там удивляется. И придумывает.       Шиничи громко фыркает — почти единственная доступная ему сейчас форма выражения. Голоса нет, сорван, руками и ногами тоже не ударить. Вот разве что рожа ехидная, хоть и её искажает гримаса боли.        — Нет, правда. Даже если учесть стимуляцию, ты отреагировал слишком хорошо... — эта сволочь ещё и недовольна этим?! Мало реагирует — плохо, много — тоже?!       Вновь смешок: эмоции Шиничи не проходят незаметно и достигают адресата.        — Посмотрим. Если есть возможность, что ты изначально не был ко мне равнодушен, то отпускать тебя так рано не стоит, — медленно поясняет Кид, уже в который раз явно провоцируя на убийство. Надо только труп тщательно спрятать.       Даже если вдруг и была такая склонность, то теперь она явно разрушена. С чего бы Шиничи быть со своим насильником?        — Стокгольмский синдром, — вновь угадывают его мысли по одному выражению лица. Кид чересчур хорош в чтении людей, и это факт.       Как и то, что Шиничи сейчас ничего не может ему ответить во всех смыслах этого слова. Может, тот хоть яркий свет уберёт? Хотя нет, вряд ли — не будет же Кид показывать своё лицо, особенно после такого. Если и уберёт, то потом.       А сейчас детектив может только ждать и строить планы побега.