burn it down

Ронан всегда боялся подниматься по лестнице церкви Святой Агнес. Каждый шаг — скрип прогнивших половиц. Каждый шаг — тысяча сомнений. Что ты здесь забыл? Адам открывает дверь быстро, словно только и ждет, что он приедет да скажет глупость, лишь бы впустили. Как потерявшегося щенка. Как совсем отчаявшегося человека. Но его впускают, предлагают чай, который и пить-то невозможно, но как иначе, когда в карманах пусто, а в голове гордости хоть отбавляй. И постелют, пусть и на полу, на который смотреть лишний раз страшно. Только Ронану эта квартирка, как дом родной. Ведь с милым и рай в шалаше? Он здесь каждый уголок знает, каждую трещинку. Чем только не займешься в бессонные ночи. Адам стеснительно улыбается, словно Линч тут впервые. Но тому-то плевать, что обои на стенах отклеились, когда они еще под стол пешком ходили, что из мебели даже самого необходимого нет, и темно так, что самая яркая лампочка на свете не спасет. У Пэрриша эта вечная привычка улыбнуться да спину сгорбить, лишь бы незаметнее стать, чтобы не трогали, не смотрели лишний раз. Но Ронан до последнего смотреть будет, всегда найдет взглядом, всегда подметит что-то новое. Для него всё важно было. Заметит, что отросшая челка откинута назад совсем по-другому, чем вчера. Что веснушек на лице стало больше, и придется пересчитывать по новой. Он сам себе психом казался, словно еще немного и потеряется безвозвратно где-то между серыми крапинками в глазах Адама. Только от помощи он откажется без раздумий, еще врежет, лишь бы не мешали. Ему только и оставалось благодарить Господа, что Пэрриш не умеет читать мысли. — Линч, сейчас 3 утра, — говорит Адам, но в голосе не грамма злости, только любопытство что же такого придумал Ронан на этот раз. Тот только ключи вверх поднимает, как бы говоря: «Не первый раз уже, сам догадаешься», и поворачивается назад, чтобы быстрее спуститься по скрипучей загнивающей лестнице, только бы не передумать. Хочется и послать Адама подальше, только на такое язык никогда не повернется. Хочется поторопить, словно минуты лишней нет. А на улице туман застелил всю землю и солнце вот-вот покажется из горизонта. И в груди так тесно становится, что дыхание сбивается, как будто он марафон пробежал. И почему-то стыдно становится, когда на глаза попадает деревянный крест, висевший на крыше. Сколько ночей он смотрел на спящего Адама, который лежал так близко, что чуть протяни руку и коснешься веснушчатой щеки. И сколько мыслей на ум приходят, что самому страшно. Как много в тебе таится, ждет, когда позволят вырваться наружу. Сразу все ночные кошмары, которые так и норовят сбежать в реальный мир, становятся совсем не страшными. Тут уж только помолиться да отвернуться, чтобы ещё чего в ум не пришло. Дверь машины хлопает громко, резко, так, что птицы на ветках взлетают вверх, как от выстрела. Руки сразу тянутся, чтобы включить печку помощнее, только бы стало теплее. В квартирке Пэрриша холодно так, что температура на улице кажется выше. И ведь даже обогреватель не возьмет, который в Монмауте стоит лишь для вида, и никому даром не сдался. Бери не хочу. Только это Пэрриш, который даже нагрежанную вещь откажется взять. А Ронану эти вещи как два пальца об асфальт. Он бы ему и дом нагрезил, только попроси. Остается смиренно вздыхать и помогать при любой возможности. Ему ведь это не в тяжесть. Адам появляется почти бесшумно, словно призрак, даже Ноа переплюнул. Пристегивает ремень безопасности (и Ронан посмеялся бы, ему-то он ни к чему. Только вот Адам точно был дороже) и смотрит, вопросительно брови подняв. И Линчу больших усилий дается не пялиться, не распускать рук, лишь бы не прикоснуться к этому все еще сонному лицу, на котором смятение выглядит так удивительно, что хочется если не заплакать, то ударить кулаком по всему, что под руку попадется. — Мне скучно. Хотел прокатиться, — отвечает Ронан. Адам снова улыбается, ведь прекрасно понимает, что он мог поехать и без него. Ронан догадывается, что тот его как облупленного знает. Даже больше, что он сам себя. Пэрриш произносит тихое «Хорошо», и поворачивает голову вправо, оседая на переднем сидении, может засыпая или всматриваясь куда-то. Для Линча Адам был загадкой, той самой математической теоремой, которую даже спустя 100 лет разгадать не могут. Но он всё равно пытается, считает, выявляет и выписывает ворох бумаг. Совсем как Генси, который со своими блокнотами чуть ли не спит, словно хранит что-то ценное, только свое. Личное. Совсем как он свои чувства к Адаму прячет. Ронан чувствует себя подростком, который тайком от родителей курит богом где найденные сигареты, и даже если застукают за этим делом, до последнего будет отнекиваться. Только люди вокруг не слепые и лжец из него паршивый. Машина заводится почти бесшумно, только и слышно агрессивное электро из колонок и теплый воздух из обогревателя. Ему эти звуки роднее всего, он даже глаза закрывает от наслаждения. Совсем как король в своем королевстве. Почему-то становится так свободно, словно он сейчас не в пыльной Генриетте, а на пустынных дорогах своей родной Ирландии. Ему бы сейчас только взять да побежать, крича и смеясь. Ронану хотелось, чтобы Адам почувствовал хотя бы маленькую часть его счастья. На дороге кроме них никого, лишь иногда глаза цепляют одинокие грузовики и легковушки. На спидометре цифра то едва достигает семидесяти километров в час, то поднимается почти до предела, пока на небе появляются первые лучики солнечного света. Ему этот факт только ножом по сердцу, потому что парень рядом с ним становится еще прекраснее, почти как божество, обрамленное светом. Только успевай поклоняться, и лишь бы взгляд не отрывать. Ведь хочется протянуть руку и не сгореть дотла. Смотреть прямо в глаза и не ослепнуть. Говорить, не боясь что в миг онемеешь. А Адам все смотрит и улыбается куда-то вдаль, словно он уже не в машине, не в Генриетте. В своем собственном особенном месте. И он бы все отдал, чтобы получить туда пропуск. Хотя бы мельком взглянуть. Они так и молчат, следуя по неизвестному маршруту, словно у них все время мира. Им и слов не нужно, только взглядами и общайся. Для Ронана это дороже всего. Он не замечает, когда Адам что-то говорит. — Что? — Останови. На улице воздух стал теплее, но Пэрриш все равно дрожит, закутавшись в потертую толстовку, которая у него лет с четырнадцати хранится. Тайком бросает взгляды на Линча, лишь бы тот не заметил, что тело мурашками покрывается. А Ронану и думать не нужно, он уже снимает свою кожаную куртку и накидывает её на плечи друга. И только диву дается, когда тот ни слова против не говорит. — Сейчас бы уехать куда подальше, — голос Адама почти не слышно, словно говорит с самим собой. Ронан конечно знает, как загораются глаза парня, когда он говорит об этом «Куда подальше». Ему эта Генриетта только в кошмарах и снится да гребаный папаша в придачу. Ведь Ронан не дурак и не слепой. Он видит, как дрожит тело Пэрриша, когда ему во сне разгневанный отец является и как у него самого руки в кулаки сжимаются. Видит, как тускнеют глаза, когда разговоры заходят на запретные темы о родителях. Линч всё дерьмо бы выбил из Роберта Пэрриша и безучастной матери бы досталось. И почему-то становится некомфортно, когда он свое детство вспоминает. Он тогда о плохих семьях только из телевизора слышал, считая это выдуманными историями. И сейчас он словно в этом телевизоре и оказался, но выбраться уже никак. — Только скажи куда, — и он бы правда увез. Забрал бы Ченсо и немного вещей на время. Ему и терять нечего. У него вся жизнь из риска состоит. Правда Адам был совсем не таким, он сам свое счастье построить сможет, главное подобрать момент. Ему сейчас хорошо и здесь, когда кругом никого и только сновидец под боком. Ронан ловит на себе взгляд и почему от него совсем башку сносит. Сейчас бы опрокинуть на капот и впиться в губы, чтобы до стонов и крови. Сложить и разложить Адама прямо здесь, совсем бесстыдно, чтобы на следующий день даже в глаза было смотреть стыдно. И от таких мыслей сразу не по себе становится, словно он хочет на что-то святое посягнуть. Откуда в его голове столько? С ним нужно по-другому. Чтобы долгие разговоры допоздна, легкие касания и поцелуи нежнее шелка. Адам не был недотрогой, нет, но с ним хотелось именно так. По-детски и по-взрослому. До стиснутой челюсти и заразительного смеха. Ему хотя бы как-то быть. Кем-то быть. Только первым руку протягивает Адам. Он на неё смотрит так, словно понять не может, почему она руку Ронана сжимает. А тот все ждет, когда он отпрянет, засмеется и придумает глупые оправдания, пока у него самого руки потеют как на первом свидании с самой красивой девчонкой в классе. Только Адам и вправду был самым красивым. Ему хотелось говорить об этом каждую минуту, лишь бы тот понял, что действительно что-то значит. Не только для него, а для всего мира. Ронан сжимает руку в ответ. Он больше не жалеет о своем спонтанном поступке. Обратная дорога занимает больше времени, чем нужно. Только бы продлить момент, от которого сердце сильно-сильно бьется и в животе бабочки порхают. Может ему вообще все это снится. С ним то это точно случается часто. — Спасибо за поездку, — голос у Адама сонный, почти как тогда, когда он к нему в машину садился. И Линчу вдруг становится стыдно, что он увез Пэрриша, когда тот мог поспать чуть больше, чем спит обычно. Он то знает, что сегодня у парня смена у Бойда допоздна, а дома будет ждать домашнее задание. Но Адам не выглядит разочарованным, лишь зевает и начинает стягивать его куртку. — Оставь себе, — ему она без надобности. Ронану только в удовольствие смотреть, как Адам в его вещах ходит. — Мне не нужны твои подачки, Линч. — Просто возьми её, Пэрриш. Адам вздыхает тяжело и качает головой уже не в силах спорить. Сейчас только быстрее добраться до квартиры и проспать оставшиеся два часа. А вернуть вещь он потом успеет. — Увидимся, — он открывает дверь и еще долго смотрит на Ронана, словно для себя что-то решает. Линчу стыдно признаться, но ему так хотелось, чтобы он наклонился и поцеловал его. Хотя бы секунду, едва прикасаясь к губам. Он бы этот момент в голове всю жизнь хранил. Но Пэрриш захлопывает дверь и машет рукой, скрываясь за дверью. Телефон вибрирует где-то в районе бардачка и Линчу без надобности смотреть кто пытается до него достучатся. На экране светится имя Генси, который как мама-наседка следит за каждым его движением. Вряд ли он сознается, что ему от такой заботы каждый раз на душе теплее становится. «Где тебя носит?» Он заводит мотор, поворачивая на главную дорогу, которая идет прямиком до дома. Небо уже светлое, совсем без облаков, и на Ронана почему-то такая усталость накатывает, словно он неделями не спал. Ему бы сейчас завернуться в теплое одеяло и проспать до завтрашнего дня. А с проблемами можно разобраться и позже.