My Last Devotee

У них в запасе всего одна ночь. Время не может тянуться медленнее, но они собирают его по крупицам, ловя каждую медовую каплю виски, стекающую по губам. Микеле смеётся горячо и заразительно, и Флоран легко подхватывает его, разбавляя горечь поцелуем. Они касаются друг друга медленно и плавно, иногда случайно царапая короткими ногтями чувствительную кожу на бёдрах или шее. У Микеле губы обкусанные в кровь — виски больно обжигает их, когда он залпом выпивает ещё стакан; лёд ударяется о зубы, Мике кашляет и снова смеётся. Его ведёт по кругу, он обнимает Флорана, устраивая голову у него на плече. Мысли до сих пор отзываются только эхом турбины, шумом аэропорта и рычанием потока машин, в котором им всё-таки удалось поймать такси. Их вышвырнули на первом же перекрёстке: им явно не стоило орать песни из турне на всю улицу. Но и сейчас воспоминание вызывает лишь грустную усмешку у Флорана и новый приступ хохота — у Микеле. — Я слишком мало смеюсь в последнее время, — бурчит он куда-то в шею Мота, щекоча языком его ключицу. Флоран гладит его по волосам и думает, что даже выжженные к херам краской — они всё такие же мягкие. — Нас всё равно не слышат, — отвечает он, пытаясь раскурить сигарету. Пальцы трясутся, и Мот на мгновение проклинает всю ту дешёвую выпивку, что они купили в круглосуточном, прежде чем приехать сюда. — А даже если и услышат — какая разница? — Микеле на этот раз заливается настоящим хохотом; он опускает голову на грудь Мота, и, пока Флоран медленно делает первую затяжку, тихо слушает, как колотится его сердце, словно грудная клетка — всего лишь слой тонкого стекла. Флоран выдыхает дым куда-то ему в затылок, надеясь, что волосы Локонте всё-таки пропахнут той самой гарью, которой они пахли на протяжении долгих лет, пока они однажды всё не испортили. Микеле чувствует тепло, коротко фыркает и задирает футболку Мота, сразу начиная спускаться губами к прессу. Кожа у Флорана солоноватая, губы снова начинает покалывать, но Мике настолько нравится это чувство, что он и не думает останавливаться. Он ведёт языком к пряжке ремня и несдержанно стонет, чувствуя дрожь Мота. Город обливает их бледно-оранжевым светом ночи, прячет в бликах, невидными за шторами старого мотеля, в котором они остановились по дороге. Там, на жёстком полу, перед диваном, разложив вокруг себя старые одеяла, бутылки и стаканы, они просто тихо теряются друг в друге, забивая на всё остальное. Флоран откидывает голову, пытаясь одновременно глотнуть и воздуха, и виски. Он мягко массирует затылок Микеле, пока тот возится с пуговицами на его джинсах. Жар обволакивает его моментально — Локонте сразу заглатывает член до горла, его губы всё такие же сухие и острые, но он ласкает настолько нежно и мягко, что на это уже не обращаешь внимания. Мот стонет, роняя потухшую сигарету на пол. Он двигает бёдрами навстречу, на что Микеланжело отзывается пошлым хлюпающим звуком, с которым он выпускает ствол изо рта. Локонте щекочет языком головку, легко надавливает зубами на венки, почти скалится, в наслаждении наблюдая, как Флорана выкручивает от судороги. Флоран чувствует свой собственный вкус, смешанный с виски, оставшимся на его собственном языке. У Микеле губы блестят перламутром из-за тонкой ниточки слюны, когда он поднимает голову, чтобы поцеловать Мота. Он стягивает с него футболку, требовательно протянув руки к своей: Флоран его слушается. Микеле вскрикивает высоко и звонко, когда Мот больно прикусывает его сосок, едва избавив от одежды. Мот ласкает намеренно грубо: он сдёргивает с Мике джинсы, не заморачиваясь с молнией, надавливает на его член прямо через бельё, заставляя извиваться в собственных руках, прекрасно зная, как крепко он держит. Микеле чувствует стальной капкан на своих бёдрах, когда Флоран укладывает его на пол. Старый ковёр больно царапает, когда Микеле отводит лопатки, точно два острых, сложенных крыла, пытаясь прижаться к Моту ещё ближе. Флоран тянет руку, роняя уже полупустую бутылку виски, выискивая по полу крем. Его они тоже купили в круглосуточном. Он пахнет детской присыпкой и сушёной мятой, и Локонте чувствует жжение, когда Флоран вводит в него первый палец. Мот целует его глубоко и влажно, продолжая разрабатывать, чувствуя, как Микеле то и дело вздрагивает от коротких разрядов боли. Требуется совсем немного времени, чтобы Локонте нетерпеливо дёрнулся вперёд, требуя закончить с прелюдиями. И Флоран снова его слушается. Они одновременно вздыхают, болезненно морщась, но и не думают остановиться. Мот прижимает Микеле к груди, буквально насаживая на себя, чувствуя, как он сжимает его изнутри. Запах мяты, виски и осевшего сигаретного пепла окутывает их тонкой плёнкой пота, соединяя, склеивая вместе. Флоран задаёт ритм, по-прежнему лаская Локонте, касаясь отрывистыми поцелуями шеи, груди и плеч. Он чувствует это: жар и отчаянный страх бьющейся в силках птицы, чьи удары крыльями об прутья клетки — то же самое, что и удары Микеле лопатками об ламинат. Красиво и больно. Когда Микеланжело скручивает от подступающего оргазма, он выкрикивает это имя, даже не задумываясь, что его голос давно сорвался на хрип. «Флоран» срывается с его губ так, что он начинает повторять это снова и снова, пока Мот вдалбливается в него в последней вспышке яростного желания, перечёркнутого накрест тёплым, омывающим чувством защищённости, следующего за ней. Они лежат на полу распивая остатки виски, разлитого по стаканам, в которых уже растаявшие кубики льда превратились в воду: она отдаёт привкусом пыли и той самой безысходности, от которой они так отчаянно пытались сбежать, забываясь в предрассветной дымке тумана. Город за окнами размыт, как и вся их чёртова жизнь; и только и остаётся, что держаться за того, с кем априори невозможно остаться рядом. У них никогда не получалось это раньше — почему же должно получиться сейчас? — Получится, — хмуро говорит Микеле, выводя смоченными в воде пальцами сердечко на груди Флорана. И Мот слушается. Они угоняют машину. Просто выходят на стоянку отеля, и Микеланжело разбивает стекло ближайшей Ауди А7. Он неслышно выругивается, потирая разбитый локоть. Флоран рывком целует его, поглаживая по плечу, почти оглушённый взорвавшимся визгом сирены. Они забираются в машину, и Мот запускает мотор со второй попытки. Город уже не виден из боковых окон: только если смотреть в лобовое. Они несутся по улице, напрямую ведущей за город, искренне надеясь, что им не встретится ни один пешеход. У Микеле запоздалой вспышкой светофора вспыхивает в голове, как Мот вообще способен везти. Потом он вспоминает, ради чего они едут, и ему становится легче. Он в очередной раз смеётся, слыша, как Флоран подхватывает его, позволяя их голосам разбиться друг о друга… словно эта машина на ближайшем повороте. У них орёт радио: Микеланжело включает его на максимум, даже не отслеживая, ловит ли. Но нет… ловит. Тормоза визжат от напряжения, Флоран выворачивает руль влево, подпевая так громко, что его голос дрожит… словно лопающаяся колёсная шина. И Микеле понимает, что это — самое красивое, что он слышал в своей жизни. Black magic of Mulholland Drive Swimming pools under desert skies Drinking white wine in the blushing light Just another LA Devotee Микеле крутит, вертит и трясёт. Он ударяется грудью о водительскую панель, руки, словно оторванные от тела, выбрасывает вперёд. Голова гудит, словно объятый пламенем колокол — Микеле слышит хруст лобового стекла. Sunsets on the evil eye Invisible to the Hollywood shrine Always on the hunt for a little more time Just another LA Devotee Кровь заливает глаза; Локонте вслепую тянется к Флорану, чувствуя, как крошится каждая косточка внутри него, как тело превращается в непонятно месиво, способную лишь на последнюю судорогу, на кончике которой и застывает вся нежность, подаренная самим Флораном, и подаренная Флорану. Они целуют там, где раньше были губы, они шепчут то, что раньше было словами «Я люблю тебя», они без сомнений отдают то, что раньше называли жизнью. Just another LA Devotee … Микеле проснулся от того, что самолёт слегка качнуло в сторону, из-за чего он неловко подался влево, чувствуя, что тут же врезался в кого-то носом. — Ой! — тихо взвизгнула Ноэми, которая, похоже, сама планировала покемарить пару часов. — Аккуратнее, Микеле. — А. Да. Прости, — ответил Микеле тихо и слегка хрипло, словно только что отыграл два часовых концерта подряд. — Я не специально. — Всё хорошо, — улыбнулась Ноэми, настороженно его осматривая. — Ты в порядке? Ты то и дело бормотал что-то, пока спал. — А, ну… — Микеле запнулся, устало взглянув на обеспокоенное лицо девушки. — Так, ерунда всякая снилась. — Ну… — Ноэми отвернулась от него к окну, только аккуратно пожав плечами. Микеле вздохнул, откинувшись на спинку кресла. Сон. Просто сон. Флоран — там, он остался в этом сне, остался давным давно, и возвращаться не планирует. Это был… просто сон. А это — жизнь. Он здесь, в самолёте; он с Ноэми, и сейчас они летят в Италию. Всё хорошо. А тот, кто остался в этой чёртовой горящей машине, отдав всё, что у него было, ради какого-то абстрактного понятия счастья — всего лишь глупый ребёнок. Всего лишь… — Мой последний обожатель, — прошептал Микеле с тупой болью. То, что он выбрал — правильно; и он уже убедил себя в этом. Ну, наверное.