Вырванное сердце

Боль всегда приходила позже. Несколько мгновений кожа сохраняла привычный человеческий оттенок, и лишь белые бороздки шрамов и темные пятна накрепко въевшихся в кожу чернил нарушали гармонию, задуманную когда-то наивной природой. Через несколько мгновений сосуды лопались, трещали по швам капилляры, и сбившаяся клочками белесая кожа рассекалась красными линиями, постепенно проступающими на обманчивой гладкости эпидермиса. Линии раздавались, становились ярче, теряли форму и расползались красными разводами, словно ржавчина, и тяжелые пурпурные капли медленно ползли вниз по ребрам, груди, животу, или сочились изо рта со словами и слюной, мешались с потом, замирали на мгновение в кубиках пресса и все текли, текли, текли, пока подушечки пальцев не превращали линию в невнятную кровавую кляксу. Боль всегда приходила позже. По крайней мере, ни следа от нее не было в этих ранах – ранах, которые наносил себе Кё. Правильно было бы сказать, она была везде, кроме… Она исторгалась с рыком и хрипом из напряженной глотки пророка, гремела в воздухе невнятными словами и вырывалась, стократно усилившись, из расставленных по периметру сцены динамиков, витала в воздухе, хлестала нежные души непосвященных, наполняла собой мир, и все равно. Это был максимум суррогат боли. Иллюзия. Тень. Почувствовать настоящую боль никому не было под силу. О ней возвещали какие-то вовсе незначительные вещи: взмах ресниц и траектория взгляда, стук сердца, запоздавший на секунду, внезапно сорвавшийся вздох – но пальцы все так же уверенно перебирали струны бас-гитары, звук лился мощным потоком, словно сумасшедшая горная река, разбивающаяся в пену на поворотах, и ничто не менялось в очередном ритуале рождения музыки. Возможно, это звалось профессионализмом. «Вот опять. Опять он разрушает себя. Опять вытравляет в себе все живое», – именно такие мысли вертелись в голове Тошии, когда он лицезрел очередной кровавый перформанс Кё, и эти мысли были страшнее ран и тоньше лезвий. – Эй ты, как тебя там, – когда-то очень давно напротив Тошии стоял невысокий парень с тяжелым взглядом и с силой выдавливал из себя слова, пытаясь выдать смущение за развязную непринужденность. Тошия внимательно разглядывал нового знакомого с высоты своих ста восьмидесяти сантиметров, сматывая провода после очередного выступления юных и подающих надежду. – Это, – Кё кивнул в сторону бас гитары, – в общем, как тебе сказать... На лице Тошии появилась мягкая улыбка. – В общем, ты играл… и мне, – Кё скользнул взглядом по рукам, сжимающим моток проводов, рукам, покрытым мириадой вен и мозолями старательного гитариста, и слово «понравилось» умерло в горле, так и не родившись. – Я играю в группе, и мне нужен басист. Ты будешь этим басистом, – Кё поднял глаза, и улыбка Тошии столкнулась с колкостью его взгляда, но лед невыносимо быстро таял, оставляя лишь беззащитную кожу чувств и нагие изгибы эмоций. – Ты знаешь, чего хочешь, – со смешком заметил Тошия. – Естественно, знаю, – сказал Кё, напуская на себя непроницаемую уверенность. – Я ненавижу терять время зря. Слово «тебя» умерло в горле, так и не родившись. Это было правдой – Кё действительно ничего не делал впустую. И уже спустя несколько недель, которые были так давно, что теперь казались нереальными, этот парень больше не выбирал слова, осторожно нащупывая грань между социофобией и не исчезнувшим до конца интересом к людям. Он действовал, с жадностью покрывая шею Тошии засосами, похожими на укусы, оставлял дорожки слюны на его натренированных пальцах, терзал его соски и нагло устремлял руку к тугому вздымающемуся бугру паха. – Что ты делаешь, Кё? Убери от меня свои грязные руки, – задыхался Тошия, хватаясь за холодную стену темного коридора. Боль всегда приходила позже. – Раздевайся. Скоро все придут репетировать. У нас минут десять, не больше, – Кё сосредоточенно боролся с пряжкой на ремне Тошии и стаскивал с него джинсы. – Постой! – Тошии казалось, что холодная стена сама покрылась испариной от напряженности момента. – Прошлый раз был случаностью. Я не позволю тебе. – Да, да, да. И прошлый, и позапрошлый, и тот, который был перед этим, и десяток других. Думай так, мне наплевать, – Кё развернул Тошию лицом к стене, прижавшись к нему вздымающейся от напряжения грудью, и достал из штанов пульсирующий член, багровый от возбуждения. – Я тебе не какая-то там девка. Ты псих, Кё, самый настоящий псих. Иди сними себе шлюху, – выдохнув эти слова, Тошия закусил губу, ощущая, как член Кё скользнул по внутренней стороне его бедра. В коридоре было холодно, поэтому все прикосновения были просто обжигающими. Казалось, еще немного, и раскаленная плоть безумца оставит на нежной коже Тошии несколько жестоких обугленных ран. Басист стиснул зубы и слегка согнул ноги в коленях, чтобы Кё было легче проникнуть в него. – Одна такая уже вырвала мне сердце. Да и платья тебе идут больше, чем шлюхам, – губы Кё разорвала улыбка, опасная и дерзкая одновременно, и тот сжал свой член и на правах хозяина прорвался сквозь тугое кольцо мышц в горячие глубины юного тела. – Я лично вырву тебе сердце. Слышишь, Тоору, я сам, – на последнем слове голос сорвался до сдавленного шепота, а сладкая горячая боль разлилась по всему телу Тошии, сковывая его мышцы, словно яд, парализующий все нервные центры. Первые толчки Кё были непереносимы, весь мир дробился перед глазами Тошии, распадаясь на молекулы и атомы, пространство трещало по швам, и стена стала морским дном, к которому он прижимался, не в силах противостоять давлению страсти и тяжелым волнам возбуждения. Нутро его сотрясалось при каждом движении, при каждом крике, то ли чужом, то ли его собственном, язык сочился слюной, а к горлу подкатывала тошнота, рожденная спазмом, охватившим, казалось, весь кишечный тракт, но даже эта сумасшедшая мазохистская боль не была болью в полном смысле этого слова. Боль всегда приходила позже, несмотря ни на что. С годами ничего не менялось. И сейчас, когда юное создание выросло из платьев, а интровертное чудовище выросло из подростковых домогательств по темным углам, утекло много спермы, крови, а рваные раны затянулись белесыми шрамами, лишь одна вещь выжила без изменений, оставшись в своем истинном, первозданном состоянии. Концерт окончился, слепящий свет софитов потух, словно солнце на последнем издыхании заката, и на сцену опустилась непривычная ночная тьма. Тошия отпустил несколько очаровательных жестов в сторону поклонников, толпящихся перед сценой в ожидании приятных памятных вещиц вроде медиатора или палочек, еще теплых от недавних прикосновений, или недопитой идолом бутылки минеральной воды. Он немного задержался на сцене, стараясь ни о чем не думать, но вот взгляд его упал на белые комки полотенец, пропитанных потом и кровью замученного чудовища, и сердце у него отчего-то сжалось. Он взял в руки одно из них и стал всматриваться в разводы, которые из красных постепенно становились бурыми, и словно потерялся где-то вне пространства и времени, забыв обо всем, что его окружает. На его плечо внезапно опустилась рука Дая. – Ты здесь? Я умру, если сейчас же не выпью холодного пива. Тебе, кстати, тоже не помешает, – гитарист улыбнулся насмешливой улыбкой, придавшей его мужественному лицу обезоруживающее выражение. – Что? А, да, иду, – Тошия сжал полотенце в руках, а потом, вздохнув судорожно и тяжело, не глядя швырнул его за спину. Сзади раздалось несколько восторженных криков. На пальцах остались еле заметные следы крови. Дай смерил Тошию оценивающим взглядом, его улыбка стала немного теплее. – Я бы, конечно, не рискнул к нему приближаться, но тебя он, по-моему, ждет. – Как он? – прошептал Тошия прежде, чем сложил у себя в голове этот вопрос. – Как обычно, – пожал плечами Дай. – Есть вещи, в которые я предпочитаю не лезть. Подбодри его и приходите к нам, пока мы все не выпили. Дай похлопал Тошию по плечу и скрылся за сценой. На секунду душу Тошии охватило чувство страшного одиночества, разъедающего его душу, но он попытался отделаться от этого наваждения. Он поднес пальцы к лицу и ощутил знакомый запах крови. Его чутье обострилось, а нервы превратились в туго натянутую струну. Он вычислит своего зверя по запаху, найдет по незримому следу, выследит по едва заметных каплям крови под ногами. Наконец, проследовав по лабиринту коридоров, чьи стены казались такими знакомыми, что во рту появлялся знакомый привкус тошноты и сладости, он достиг своей цели. Кё сидел в пустой комнатке закулисья, уронив голову на грудь. Слипшиеся волосы застили лицо, лишь с подбородка неспешно сочились бледные капли пота. Крови уже не было, только засохшие бурые разводы по груди и ребрам, розоватые пятна содранной кожи и припухшие дорожки порезов – не больше, но и не меньше. Он сидел неподвижно, словно жизнь ушла из него, и лишь сигарета успокоительно дымилась между расслабленными пальцами. Она возвещала о том, что ее обладатель еще в сознании, еще чего-то желает, даже если это никотин, а не прикосновения другого живого существа. Тошия приблизился к Кё и осторожно протянул руку к одному из порезов у него на груди, но Кё молниеносно перехватил его запястье свободной рукой, заставив Тошию инстинктивно податься назад. Лица его Тошия по-прежнему не видел, но был почти уверен, что там появилась странная болезненная улыбка. – Собрался вырвать мне сердце, да? – глухо усмехнулся Кё. – Мне сейчас не до шуток, – встревожено отозвался Тошия. – Ты в порядке? – Нет. Я не в порядке. Мне противна сама сущность порядка. Не трогай меня, – Кё резко поднял голову и выдохнул сигаретный дым, глядя на Тошию как на незнакомца. Кё ослабил хватку, и рука Тошии выскользнула из его ладони. Басист сделал несколько шагов назад, глотая внезапно подкатившую к горлу горечь. – Когда я это говорил, ты меня не слишком-то слушал. – Я всегда поступаю, как я хочу. В воздухе повисла напряженная тишина, разрываемая лишь стуком двух сердец, оглушительным и беззвучным одновременно. Тошия хотел развернуться и уйти, скрыться от невыносимой картины чужой, но такой ощутимой боли, сдобренной словесными колкостями, в тайне надеясь на то, что все само вернется на круги своя, но внезапно услышал почти нежное «Тотчи», ударившее его в спину. – Тотчи. – Тоору. – Ты не при чем, черт возьми. Я не хочу ранить тебя, ведь я… Слово «люблю» умерло в горле, так и не родившись. – Я сейчас – обоюдоострое оружие. Могу нечаянно ранить тебя и себя, – Кё посмотрел на басиста давно знакомым тяжелым взглядом, который сковывал душу, как и десяток лет назад. Однако, лед как прежде таял, оставляя лишь отталкивающую синеву мертвых тканей и бордовые сгустки остывшей крови. Басист улыбнулся холодной улыбкой каменной статуи. – Идиот. Ты не понимаешь, что так ты ранишь меня сильнее. Но и это не было болью в полном смысле этого слова. Никакие слова не могли отразить того, что разрасталось в душе с такой фатальной неизбежностью. Никакие порезы не могли сравниться с внутренней раной, которая как воронка затягивала в водоворот истинного страдания. Боль всегда приходила позже. Тошия сползал вниз по шершавой стене, не в силах отдышаться после царившего между любовниками безумия. Его ладони были покрыты ссадинами от шершавой поверхности бетона, на бедрах виднелись следы от ногтей Кё. Тошии было уже глубоко наплевать на то, что кто-то может войти, что начнется репетиция, что скоро выступать. Даже если бы его ждала вся группа, все репортеры мира, Токио Доум, набитый фанатами, сидящими друг у друга на шее, он бы и пальцем не пошевелил, чтобы что-то, хоть что-то, хоть что-нибудь сделать. Кё стоял над ним, стараясь унять дрожь в руках, слизывая с губ пьянящий вкус поцелуев, сдобренный привкусом чужой кожи, соленым и сладким одновременно. Наконец, он протянул Тошии руку, заставляя его подняться. Несколько секунд они стояли друг напротив друга и молчали. Несмотря на легкую затуманенность взгляда и тусклое освещение, рассеянное по бетонной кишке, первое, что бросилось в глаза Тошии – шрамы, которыми было покрыто тело Кё. Пока еще их можно было сосчитать, но они все равно были не по-детски глубокими и не по-киношному четкими. Теплые слова вырвались из губ Тошии, словно пар на морозном воздухе. – Тебе, наверное, так больно. Кё смотрел на Тошию, не моргая. Он только что изнасиловал его, здесь, в темном коридоре, с безумием зверя и упорством эгоиста, оставив тому лишь боль во всем теле и раскаяние после постыдного оргазма, а тот смотрит на него, едва держась за стену и дрожащим голосом спрашивает о его боли. О его, а не своей. Кё неуклюже заключил Тошию в объятия, ласково и отчаянно, и приник к нему, зажмурив глаза. В этот самый момент Кё поклялся себе, что никогда его не отпустит. В этот самый момент Тошия поклялся себе, что все шрамы Кё будут заживать на его душе. С тех пор утекло много слез, минут и лет, много чарующих хрупких мгновений… много ласковых слов умерло в утробе, так и не родившись, много криков, разрывающих холодную тьму, рассеялось среди серых равнодушных стен незнакомых зданий. И все-таки были вещи, над которыми ничто не было властно. Из тесной подсобки Кё с Тошией вышли на улицу, где их буквально снесла с ног волна вечерней свежести. Кё взял новую сигарету, а Тошия иной раз затягивался ей из его рук и медитативно всматривался в густое синее зарево летних сумерек. Было тихо и прохладно, поэтому когда Кё взял Тошию за руку, прикосновение было столь же обжигающим, как и много лет назад. – Как видишь, я все еще жив, так что не стоит так переживать за меня, – улыбнулся Кё, сдирая ногтем засыхающую на груди кровавую корку. – Не льсти себе, я совсем за тебя не переживаю, – усмехнулся Тошия, придав голосу напускную холодность. – Я всего лишь не хочу, чтобы ты сдох до того момента, как я соберусь вырвать тебе сердце. Боль всегда приходила позже. Но она приходила неизбежно. Самая тяжелая боль тем и страшна, что ее никогда не слышно. Кё впервые за вечер рассмеялся в голос, а после притянул к себе любовника, и они целовались, растворяясь в невыносимости чувств и счастье мгновения. Незримо начинал шептать дождь, в котором утонуло несколько признаний. Тошия повел плечами от холода, засыхающая кровь на груди Кё растеклась по ней бурыми разводами. – Пошли собираться, и поедем ко мне, – сказал Кё, положив руку на пояс Тошии, и уже было устремился в сторону темных коридоров закулисья, но Тошия удержал его. – Постой. Я хочу еще немного постоять с тобой под дождем, – проговорил он, не желая размыкать объятий. – Пошли, ты замерзнешь, – сказал Кё, жмурясь от холодных капель дождя, который все набирал силу. Тем не менее, он остался стоять с Тошией, прижимая его к себе, стараясь защитить от холода. Тошия же считал про себя секунды и ждал, пока дождь смоет кровь, которая тянулась за ним с самой сцены, вытекая из страшной дыры в его груди, где когда-то билось его собственное сердце.

[06.2010]