— 1 —
— Слушай, Джером: японцы — желтая грязь под твоими ногами. Склизкая такая. Вонючая. Целоваться с ними в десна или нет — твой выбор, но я не одобряю. Вообще. Брок наливает себе еще сакэ и выпивает залпом. Это пойло ему жуть как не нравится, но другого в этой стране не найти – по крайней мере, пока. — Они приносят деньги. — Джером пожимает плечами. — Очень много денег. Ну, люди жрали рис и ходили в халатах последнюю тысячу лет, поэтому и выглядят больными на всю голову, но признай, что будешь вылизывать их до европейской белизны, если тебе пообещают за это чуть больше золота, чем дают сейчас. Брок отрывается от рюмки, чтобы посмотреть на Пасса и тяжело выдохнуть ему в лицо. — Ты знаешь, о чем я, Джер. Да, знает. Хуже, чем те, кто шепчутся об этом по углам, но лучше, чем Брок, который всегда был слишком прямым в общении. Либо ты выкладываешь перед ним козыри на стол, когда сам того хочешь, либо он выбивает их из тебя силой своего пьяного напора. Иначе не бывает. Джером думает, что это правильно – требовать правды, если вы партнеры, и неправильно скрывать ее по той же причине, но заговорить не может. Чувство такое, будто рот откроешь, а из него фонтаном польется все съеденное за последнюю неделю: рыба, водоросли, снова рыба, кости от рыбы и опять водоросли. Тускло-зеленые такие, длинные, безвкусные. Он, если честно, так устал от этого всего, что и человека бы убил, лишь бы в глотку запихнуть нормальное мясо, но тюрьмы здесь, как судачили, сырые и темные, а еще там, вроде бы, изощренно пытают, так что мечты остаются мечтами. Брок костяшками пальцев стучит по столу. — Так что там с этой шлюшкой? — Она не шлюшка. — Пасс устало откидывается назад, забывая, что стульев азиаты не признают. Приходится лечь, согнув ноги в коленях. — Я с ней не спал, так что… Не шлюшка. — Перед тобой не раздвинула ляшки, а перед другими, может, кимоно-то свое и поднимала, да не раз. — Брок вливает в себя последнее, что осталось в бутылке, и опускает голову на руки. Его голос теперь приглушенно-безразличный. — Маленькие японские крысы… каждый корабль в порту кормит их, а ты вздумал подобрать самую дохлую. — Думаешь, я проститутку от простой бабы отличить не могу? Джером переворачивается на бок. В повисшей тишине он слышит, как бьется сердце, и ему не нравится этот звук. Гулкий слишком, отчетливый. Из тех, которые легко прерываются. А еще его мутит, потому что он до сих пор не хочет разговаривать об этом, но понимает, что уже поздно, что уходить ему некуда, что Брок тоже никуда не уйдет и что, в общем-то, надо было давно все рассказать. — И как зовут твою простую бабу? Пасс молчит недолго, раздумывая, как именно произнести, а потом неуверенно протягивает: — Чио. Он до последнего не был уверен, что это именно имя, но она упрямо повторяла раз за разом, пока Джером не научился называть ее так, не растягивая слишком сильно конец и смягчая в достаточной мере начало. Впрочем, больше ему все равно нечего было ей сказать – японский оказался чересчур сложным для изучения, а Чио, судя по его наблюдениям, не читала и не писала даже на родном языке, чего уж заикаться о чужих. В обществе друг друга они становились жалкими калеками – слепыми, глухими и туповатыми. — Красивая? — Брок заинтересованно приподнимается. — Не особо. Чио невзрачная, маленькая и сухая. Джерому не надо видеть ее голой, чтобы знать, как выпирают ребра и тазобедренные кости, об которые при сильном желании можно порезаться; как вздымается неприятная белая грудь, для которой его ладони слишком велики. Он не может назвать приятными даже раскосые узкие глаза – они порождают устойчивое ощущение прищура и слежки. Чио была обычной среди всех японцев, дурнушкой – среди американцев и европейцев, а для него – просто невинной девчонкой. В белой сорочке и с волосами, похожими на блестящую гладь моря в штиль. — Для чего она тогда нужна? — Брок выпрямляется и скидывает со лба челку. — Я не понимаю, Джер. Для потехи? Так страшная ведь. Интеллектуальные беседы? Сомневаюсь. — Он тяжело сопит. — Какого дьявола позоришь себя? Пасс пожимает плечами, потому что правда заключается в том, что он не знает. Просто встает утром и сразу начинает думать о Чио, а потом, после удачной сделки, идет к ней в дом и пьет чай, ест вонючий рис и перебирает тонкие рыбные кости, хотя его тошнит от них. Они сидят так часами – молча – и прощаются малозначительными кивками, а к концу недели все повторяется. Они питают этот город слухами, и жаль даже, что беспочвенными. Сейчас Джером думает, что эти посещения какие-то странные, что у него столько шансов было взять ее прямо на скрипящих досках и уйти, а он и не попытался, что просто до ужаса смешно. В конце концов, он ведь американец – красивый, богатый и молодой. Если захочет повеселиться, то и пальцем шевелить не надо, гейши – или кто занимается в Японии утехами – прибегут моментально сами и кинутся к нему в ноги. И чем занимается он в это время? Ходит как человек из высшего общества на смотрины к дочери рыбака с серым грустным лицом. Джером страдальчески стонет. — Через месяца два отплывем, — говорит он. — И больше никаких азиаток. — Себе обещаешь или мне? У Брока неприятная особенность – он быстро трезвеет. И обычно не тогда, когда это нужно. — На самом деле меня не особо волнует, к кому ты ходишь и что ты делаешь, — Брок встает на ноги, оправляет одежду и смотрит с высоты роста на Пасса, — потому что твоя репутация здесь не имеет никакого значения, а до дома слухи не доползут. Просто… Ты выглядишь странно, Джер. Я буду последним сукиным сыном, если не скажу сейчас, так что все же скажу: ты похож на людей, которых я знал, и эти люди разрушили собственную жизнь. Он кидает на стол монеты и купюры, не считая. — Видит бог, я не хочу быть пророком твоей судьбы. Джером слышит шелест двери и сворачивается зародышем. Джером решает, что завтра к Чио не пойдет.— 2 —
— Чио, сколько тебе лет? Джером касается ее голени, мягко ведет шершавой ладонью вниз, а затем обхватывает пальцами щиколотку. Под кожей тонкие кости, он чувствует, что хрупкие и слабые, и борется с каким-то болезненным желанием сжать их сильнее и услышать хруст. Чио переводит взгляд с его спины на лицо. Смотрит заинтересованно и открывает рот, издавая звук, похожий на вздох. Джером в Японии уже давно – он понимает, что она переспрашивает. — Ты могла бы показать на пальцах. — Пасс улыбается. — Да, ты могла бы, если бы понимала меня хоть немного. — Он валится на бок и упирается лбом в ее живот. Живот белый, гладкий и холодный, и Джером сам себе кажется по сравнению с ним слишком горячим. У Чио в венах не кровь течет, а океанская вода, и он убеждается в этом каждый раз, когда лежит с ней рядом. Она прижимает его крепче руками и отвечает, но по-своему, быстро и торопливо щебечет что-то, что точно не имеет ничего общего с его вопросом. А Джерому хотелось бы узнать – просто так, из любопытства, потому что ничего уже не изменить, потому что он живет в ее пропитанном рыбой доме, потому что он не в первый раз путается в ее кимоно, потому что он не сел на свой корабль, потому что Броку сказал, что не два месяца – двенадцать, а после этого завяжет. Именно поэтому. Окажется, что ей четырнадцать – плевать; пятьдесят пять – неважно. Он до сих пор не разбирает лиц азиатов и совершенно не угадывает их возраст, поэтому Джером перестает предполагать, начинает прямо спрашивать. Но с Чио все иначе, Чио глупая, она не может даже написать на бумаге цифры, хотя он показывал ей, как это делается. Она до нелепого неуклюжая, пугливая, странная; серая какая-то вся, податливая и скользкая, и Пасс хочет, сильно хочет встать и уйти от нее, но не получается. Иногда он выпивает, пока Чио спит, и пойло больно ударяет в голову: мысли о том, что Джером ее совсем не знает, оседают комом в горле, и желудок сжимается, рождая в груди рвотные позывы. Чио начинает перебирать его волосы, переплетая свои пальцы с отросшими темными локонами, и беспокойство исчезает. Джером этому не рад. Джером знает, что снова впадает в сон, из которого выберется дай бог недели через две, а может и вообще не проснется никогда. — Я тебя брошу. — Пасс приоткрывает рот и прижимается сухими губами к выступающему ребру Чио. Слышит, как звонко она смеется. — Брошу и забуду. Что ты дашь мне, чего не могут другие? Сама ведь знаешь, что ничего у тебя нет. Чио щекотно, она вырывается, а Джером удерживает за узкие бедра руками и не дает сдвинуться с места. Она шепчет, переводя дыхание, и пытается подтянуть колени к груди. — Ты ведь желтая грязь под моими ногами. — Голос у Джерома срывается, и Чио перестает шуметь. Она позволяет подняться ему чуть выше, к груди, устроить голову рядом со своей ключицей. Целует его в макушку и затихает совсем. У Пасса закрываются глаза и сердце тяжелеет. Это было бы похоже на смерть, если бы Чио не сопела мирно ему в ухо. Он очень хочет, чтобы это оказалось когда-нибудь смертью.— 3 —
Брок лениво обводит толпу в порту взглядом, не цепляясь ни за кого в отдельности. Он высокий, на палубе еще выше, чем обычно, и шея у него длинная, заросшая жесткой бородой. За год Брок постарел, Джером замечает это каждый день в чем-то новом – жесте, взгляде, словах. — Пора с этим кончать, — тихо замечает он, облокачиваясь руками о борт и подаваясь всем телом вперед. Джером согласно кивает. Пора настала давно, но Пасс не справлялся тогда и не справился бы сейчас, если бы не Брок. Партнер рядом – и все вмиг стало во сто крат проще. Японское небо уже не такое маняще-голубое, а территориальные воды больше не пучина – просто глубокая лужа, в которой при всем желании не утонешь и не захлебнешься. С запада дует ветер, и Джерому удается уловить в нем запах родительского дома и виски. В груди что-то лопается, и по легким стекает вниз тепло. — Как там? — Пасс закрывает глаза. — Как там, дома? — Жарко. — По голосу слышно, что Брок улыбается. — Адское пекло. Ссать нечем – все с потом выходит. Говорят, хлопок кое-где погорел, но не у твоих, не напрягайся. Сам увидишь, когда прибудем. Джером высчитывает в уме дни и недели. Примерно представляет, когда ступит на родную землю, и уже понимает, что она будет мокрая и влажная, потому что придут дожди. В голове все слишком наигранно: вот он сбегает с пирса и падает на колени, лбом бьется об почву и раздувает ноздри. Так не будет, не принято, он не столь безрассуден, конечно; но сейчас ему хочется думать, что иначе поступить невозможно. — Глупо, правда: взрослый, а к мамкиной юбке хочу сильнее даже, чем в бар. — Пасс морщится от вида сети с рыбой, которую проносят мимо. — Я так соскучился по ней. Звучит слишком надломленно, и Брок похлопывает ладонью Пасса по плечу. — Терпи, Джер, скоро свидитесь. На судно все еще заносят багаж и товары, а волны качают корабль почти бережно, так, что Джерома клонит в сон. Ему не спится лучше нигде, кроме каюты, а в каютах он не бывал уже прилично. Но оставалась еще комната с дощатым полом, который жутко скрипел, и там он тоже спал неплохо. — Чио, — имя катится с губ и повисает в воздухе. — Что ты сказал ей? Брок не отпирается – бессмысленно. Он приехал, чтобы вести свои дела, как вел их прежде; чтобы покупать, продавать, сбывать; чтобы считать деньги и золото; а еще – чтобы разорвать сделку, заключенную старым другом и ставшую обременительной. Брок приехал, чтобы быть безукоризненно честным с Джеромом. — Я попросил перевести знающего человека некоторые чисто американские соображения касательно ее японских перспектив, — отвечает он, поворачиваясь к Пассу. — Я попросил перевести два плюс два, Джер, во имя будущего, в котором решение более сложных задачек ее убьет. Только и всего. Брок напрягается и смотрит, не моргая. Ожидает чего-то, на что реагировать надо будет моментально, но Джером только делает глубокий вдох. Тогда Брок продолжает. — Ты превратился в идиота. — Он достает папиросу из кармана и мнет ее пальцами. — Уж извини. Сам сказать не можешь – хорошо, я готов подтереть твою задницу, я делаю это и не жалуюсь, что твоя шлюха рыдает, а ее отец визжит, выливая на меня какую-то белую дрянь из миски. Я убираю за тобой дерьмо, ведь ты сам не в состоянии, потому что вижу, что еще есть то, что можно спасти. — Брок закуривает. — Дома никто не знает, морякам заплатишь за закрытые рты. Забудешь, что тут было, заработаешь, что потерял. Все проще, чем кажется. Прежняя жизнь – жизнь дельца – Пассу нравилась. Он вступил в новое время новым человеком, таким, какие нужны этому миру, каких не хватало старому свету и какие в новом только зарождались. За свои тридцать он столько увидел и столько успел узнать, что прозябание здесь с самого начала было очевидно невыгодным – уж кому как не бизнесмену это понимать в первую очередь. И Джером понимал. Отчетливо и ясно, особенно теперь, когда на лицо оседали брызги соленых волн. Он тяжело дышит и сцепляет руки в замок. — Спасибо, что вытащил. Правда. Брок пожимает плечами и не принимает никаких благодарностей. Ему все еще мерзко от воспоминаний об ополоумевшем японце и от себя самого, влезшего рукой в кашу из чужих забот. Он напряженно думает несколько минут, прежде чем добавить: — Эта твоя девка что-то хотела сказать. Нарисовать пыталась. Я не стал слушать и смотреть. — Брок медлит, прежде чем уйти к капитанскому мостику. — И тебе не советую. Судно отплывает ближе к вечеру, и Джером остается на палубе, чтобы наблюдать за тем, как порт исчезает в полосе горизонта. Это красиво – дух захватывает, а дальше будет еще прекраснее. От предвкушения сосет под ложечкой, но это чувство обрывается, когда он слышит крик. «Джером». Его имя звучит неправильно до омерзения, как и все, что происходило с ним здесь. Пасс замечает лицо Чио и отворачивается, потому что Чио для него больше нет. Он хочет, чтобы она думала о нем так же.— 4 —
Волосы Лидии под дождем вьются сильнее, закручиваются в кольца и спадают на плечи. Со стороны гор доносится гром, и она восторженно смеется, подставляя бледное лицо небу. Лидия настолько красива, что на миг Джером забывает, почему не торговал в Японии последние шесть лет. — Многое изменилось, — мягко спрашивает она, — со дня, когда ты был здесь в последний раз? Пасс неопределенно переминается с ноги на ногу и поворачивает голову к порту, которого, в сущности, совершенно не видно – здешний туман страшен и жесток. Он не боится признаться, что многое уже забыл; боится, что это окажется неправдой, поэтому пожимает плечами. — Раньше было мало кораблей, — он по привычке прокручивает обручальное кольцо на безымянном пальце, — и еще меньше иностранцев. Моряки и дельцы, одни из первых, ступивших на дорогу, усыпанную рисом, тогда знали друг друга в лицо; Брок и Джером тогда обманывали всех, кого встречали по пути, и нисколько не смущались, потому что деньги, заработанные нечестным путем, все еще остаются деньгами; японские шлюхи тогда помечали свои дома, чтобы чужаки видели и заходили, ведь всякий иностранец был щедрым и добрым. В прошлом слишком много всего, о чем он никогда не расскажет Лидии. Лидия подходит к нему, стараясь не поскользнуться, и обхватывает его руку своей мокрой ладонью. — Наше путешествие важнее, верно? — Она кивает сама себе. — Пообещай, что оно важнее твоих дел. Что она важнее, так говорят ее глаза, и Пасс обещает сразу же, потому что Лидия его жена перед людьми и Богом, он клялся в церкви об этом и должен быть верным своему слову до конца. Лидия в ответ дает ему все, что может – милое личико, теплую постель и, может, детей тоже сможет принести, а большего брак не предполагает. Джерому большего и не нужно. Когда они сходят на берег, туман заметно рассеивается. Пасс чувствует себя загнанным в угол и озирается, пока Лидия тянет его вперед, за провожатым, в снятый и оплаченный дом. На него никто не смотрит – уже привыкли к иностранцам, думает он, и послушно следует туда, куда его ведут.— 5 —
— Я работаю с японцами давно, моя дорогая, и совершенно точно тебе говорю: они трудолюбивые люди, понимают, где их место, следуют правилам, не грубят, но в каждом я вижу какую-то необоснованную жестокость… думаю, если наше правительство – или правительство кого угодно из Европы – не возьмется контролировать их жестче, то проблем в будущем не избежать. Да, моя дорогая, я абсолютно уверен, что японцы породят какие-то несчастья для всех нас через некоторое время. Надеюсь, мы того не увидим. Уинслоу Хьюз тяжело вздыхает. Он тучный и широкий, чему Джером не может найти объяснения: на осьминогах, он верит, невозможно разжиреть так сильно. Косвенно Пасс его знает давно – Брок говорил, что эта бестия прибрала к рукам некоторые бордели, переделав их под западный манер, но для приличного общества Хьюз остается почти миссионером, который несет культурные блага и занимает местных не рабством – работой, за которую исправно платит. Говорят, что это стройка и разгрузка торговых кораблей. Джером знает, что это продажа уличных девок за сносную цену на одну ночь. Уинслоу тоже в курсе, что его дела для таких людей, как Пасс, не сотканы из иллюзий; Уинслоу изредка смотрит на Пасса и осторожно улыбается. — Я не заметила в них ничего такого, — задумчиво отвечает Лидия. — Такие же люди, как и все остальные. Не будьте так злы, мистер Хьюз, не приписывайте им страшный рок. — Мне незачем делать их хуже в ваших глазах, чем они есть. — Он пожимает плечами и размеренно мешает ложкой сахар в кружке с чаем. — Я говорю о том, что вижу, только и всего. Джером хочет виски, но понимает, что пить его утром – не лучшая затея, поэтому давится чаем, как и все остальные. Воздух на веранде соленый, морской, волосы Лидии пахнут сыростью, и Пасс сильнее хочет домой. Их поселили далеко от порта, места здесь незнакомые, но воспоминания всплывают все равно. Хуже, что в каждом желтом лице ему чудится что-то слишком родное. У Джерома сводит скулы от осознания того, что он так и не научился никого из них различать. У Лидии загораются глаза. — Джером, а ты? Что ты думаешь? Как шла торговля с японцами, когда ты сюда приезжал? Пасс отчаянно не хочет отвечать и оттягивает время, делая большой глоток кипятка. Горло саднит, и он кашляет, прикрывая рот кулаком. — Они были тихими и пугливыми. — Деревянный дом скрипит от порыва ветра. — А еще наивными. Сомневаюсь, что за шесть лет к ним не пришло понимание, что и как работает в торговле. Хьюз подается вперед и поспешно кивает. — Да, понимание пришло, причем слишком, пожалуй, быстро. Легкой наживы тут больше не сыскать – люди стали осторожнее и подозрительнее. Поэтому, мистер Пасс, если вас все еще интересует Восток, то я бы посоветовал Китай. Огромная выручка и малые усилия – это то, чем дорожат уважающие себя американцы. Джерому смешно это слышать, но улыбку он подавляет, потому что знает, какой мерзкой она выйдет. — А гейши? Я ни разу не видела гейш. — Лидия ставит чашку на стол. Пасс их, напротив, видел – издалека. Кто-то из моряков говорил, что это дорогие куклы, которые просто лежат и думают, что божественно красивы. Популярностью среди приезжих они не пользовались. В самом деле, любая японская хижина, где жили женщины, открывалась для посетителей за бесценок, поэтому смысла в более дорогих удовольствиях никто не замечал. — Своеобразные дамы. — Уинслоу усмехается. — Моя дорогая, избавьтесь от предубеждений, они не куртизанки. Не в нашем понимании. Развлекают гостей беседами и играми, а вот юдзё… впрочем, не для ваших ушей, милая. Вместе они смеются. Джером не присоединяется к веселью и продолжает пить чай, отводя взгляд в сторону. Он обсуждал раньше шлюх, и закончилось это плохо.— 6 —
Лидия спит в их арендованном доме, и спит много, больше, чем обычно. Джером не уверен, но предполагает, что она беременна. Он рад этому – главным образом потому, что здесь рожать она не станет, и они вынуждены будут если не вернуться домой, то перебраться каким-то образом в Европу и остаться там, самое меньшее, на полтора года. Пасс уже считает деньги и планирует писать знакомым из Франции. Хлопоты по обустройству нового места ему нравятся – Япония успела осточертеть, да и нынешний сезон принес стране дожди, туманы и грозы, так что мысли о переезде в место с более спокойным климатом дарят облегчение. Он все еще вяло ведет мелкие торговые сделки и изредка появляется в обществе, но знает, что его там не жалуют – Пасс не особо умело поддерживает разговоры и без всякого интереса выслушивает сплетни. Джером просто живет с надеждой уехать отсюда. Хьюз приглашает его на свою виллу, – так, по крайней мере, он называет лачугу сам – и Джером вынужденно соглашается. Лидия тоже идет, но без былого очарования – она бледная и осунувшаяся. — Сегодня я устроил все по японским обычаям. — Хьюз, встречая их, указывает на свободные места. — Наслаждайтесь сакэ высшего сорта. Джером так и делает, несмотря на очевидную неприязнь к этому пойлу. Он надеется, что запьянеет быстро, а для пьяных дни пролетают незаметно, но Лидия постоянно говорит о чем-то, отвлекает его, смеется, щебечет, и у Пасса начинают подрагивать руки. До тех пор, пока его имя не возникает неправильным выдохом где-то слева. — Джером? Чио сглатывает, он видит это по ее тонкому горлу, когда поворачивается, а Лидия резко замолкает. Он смотрит на нее долго: замечает, что щеки исчезли и появились острые скулы; что волосы она не срезала, и они такие же черные и густые, как тогда; что она в убогом кимоно прислуживает иностранным господам, а еще от нее несет за милю проституткой. Пасс всегда говорил, что может отличать женщин от шлюх. Он снова прокручивает обручальное кольцо на пальце. — Кто это? — спрашивает Лидия, трогая его за плечо. — Желтая грязь под моими ногами, — сдержанно отвечает Пасс. Чио понимает. У нее в глазах плещутся черные волны, а кожа пахнет солью.— 7 —
— И волны приняли тело сестры японских гор, — скорбно говорит Уинслоу и тяжело поднимается с корточек. Он смотрит на труп, задумчиво изучая оголенные плечи, и почти не морщится от запаха, потому что за утро привык к нему. По крайней мере, попытался. Чио побитая – вода бросала ее на камни и скалы, а выловить из пучины утопленницу получилось не сразу. Она синяя и взбухшая, вся в песке, водорослях и слизи, а Джерома тошнит от того, что она похожа на то, что он ел здесь каждый вечер. Джером закрывает рот рукой и отворачивается. — Между нами говоря, мистер Пасс, она была странной женщиной. — Хьюз делает несколько шагов в сторону. — У меня сложилось впечатление, что ее изнасиловали когда-то, уж слишком затравленной и загнанной в угол она выглядела, пока работала на меня. Но какая покладистая… — Он вздыхает. У Пасса колотится сердце, оно проламывает грудную клетку, ребра, разрывает кожу и одежду. Он не знает, почему – это не первый в его жизни труп. Уинслоу качает головой. — Слышал, что у нее был сын. А еще слышал, что он умер, а ее отец не позволил похоронить внука нормально. Любопытно, что она сделала с ребенком, но какая теперь разница, верно? Сколько таких японок умирает каждый год – не счесть. Что ж, очень жаль, очень жаль. Лидия отправляется во Францию одна, и Джером с берега смотрит, как ветер поет за кармой. За его спиной возвышаются голубые горы, а с них ползет туман. Пасс понимает, что все повторяется снова. Пасс понимает, что хочет быть с Чио-сан. Он опускает глаза к волнам, бьющимся у его ног.