Переплетение вероятностей

      Путь был долгим. К запредельным нагрузкам Ын-Юль давно привык и не подумал бы жаловаться даже в шутку, но тело оказалось немного не готово к подобного рода путешествиям. Как и вчера. Как и полторы недели назад. Так говорил Сэ Ха. На этом настаивал встрёпанный, рассерженный «Иззи». Об этом же красноречиво намекало противно ноющее плечо. Язык боли Ын-Юль понимал куда лучше прочих, но всё равно раз за разом срывался с места, пока небо не начинало светлеть, украдкой сбегая из спящего дома. Привычно не придавая ни малейшего значения тяжёлым вздохам за спиной.       Му Ён догадывался, наверное, куда он каждый день уходит. Не останавливал. Бесился молча. Провожая ли с рассветом или встречая затемно. Всем своим видом демонстрируя, что нет, не ждал, не думал даже волноваться, и если бы пошёл искать, то минимум через месяц, а лучше два или — скорее всего — никогда вовсе. А после там же, у порога, сгребал в охапку, чтобы скупо мазнуть сухими губами по горячему лбу, покачать головой, выжимая из себя скопившееся за его отлучку осуждение, и сдать на растерзание парочке одомашненных докторов. Ын-Юль уже не спорил и не скалился, послушно отдаваясь на милость Сеон Би и его новоявленной медсестры, в которой без труда угадывался брат-близнец основной Ын-Юлевой проблемы. Безропотно исполняя их каждодневный ритуал, он и не думал скрывать, как счастлив, когда мрачный и злой как чёрт Му Ён многозначительно хлопал дверью, преувеличенно громко удаляясь восвояси.       Хо, правда, дулся, смотрел с немым укором в мутных, уставших глазах. Хо, если хорошо подумать, приходилось тяжелее остальных, ему-то от их общего идиота никуда при всём желании не деться, даже в зеркале — и то почти Му Ён. У Ын-Юля на этот счёт было теперь неоспоримое преимущество: когда ему совсем уж надоедала их одна-на-двоих рожа, достаточно оказалось просто закрыть глаз, позволяя Сэ Ха неспешно освобождать себя от бинтов. Дразнить Хо никогда не было весело, а теперь ещё и очень неловко: он, в отличие от брата, обижался, отдаляясь с каждым разом всё больше. С ним нужно по-другому, но кто ж виноват, что его братец такой непроходимый дурак. А тех, кто причинял боль Му Ёну, Хо ненавидел всей душой.       В горах холодно. И ветрено. И если рана опять откроется, Сэ Ха, вероятно, сам отрежет Ын-Юлю руку, чтобы, как говорится, не мучился. А близнецы будут его в это время держать, чтобы не сбежал. Ын-Юль уже прочувствовал момент, когда нить их коллективного терпения натянулась до предела. Ещё чуть-чуть и оборвётся, и тогда кричи-не кричи… Даже Джа Юн не спасёт. Особенно Джа Юн. Теперь ведь чтобы его дозваться, нужно много часов шататься по голым безжизненным скалам, ожидая, пока «его величество» соизволит заметить гостя.       Вот только они оба знают, в ком из них упорства больше.       Джа Юн теперь не здоровается. Вдруг возникнув за спиной, он подолгу молчит, но ощущается каждой клеточкой тела. Тяжесть — вот что он теперь такое. И один уже намёк на эту тяжесть выбивает из лёгких весь воздух, но Ын-Юлю не привыкать, это же Эймэ. Тот самый Эймэ, которому он обязан сотней-другой сломанных костей и долгими месяцами лечения у Сеон Би, и, как ни крути, в прошлый раз было гораздо — гораздо! — хуже. Тогда у Сэ Ха ещё не было его очаровательной «медсестры», у Эймэ не было друга, а у Ын-Юля не было Му Ёна. И как же все они умудрились пережить то тёмное время?       Джа Юн набредает на Ын-Юля всё реже и реже, вместо приветствия каждый раз задаёт ему один-единственный вопрос, кажется, всё меньше интересуясь ответом:       — Он ненавидит меня?       — Он сам не знает, чего хочет, — дежурно кривится Ын-Юль, когда память послушно воспроизводит лицо, с которым Му Ён провожал его с утра. Вот уж чьё терпение точно закончилось и, вероятно, уже довольно давно. Непонятно только, каким чудом его всё ещё в том доме выносят. — Эй, когда он выгонит меня, притащусь жить к тебе. Сюда. Будем, как раньше, болтать, сидя под солнышком, и обсуждать, какой же наш Король дурак. Жди завтра, скорее всего уже без руки, перевяжешь и начнём.       В глазах Джа Юна — безразличия на тысячу морских миль, на самом дне их только боль и холод, Ын-Юлю бы испугаться, но он (к несчастью) привык. С тех пор, как пришёл в себя; с тех пор как осознал, что теперь, чтобы что-то рассмотреть, придётся хорошенько повертеть головой; с тех пор как снова начал воспринимать происходящее вокруг — на него неотрывно смотрят таким же потухшим взглядом.       В полумраке своей комнаты Му Ён всегда касается его очень осторожно. Разбить боится, не иначе. Придирчиво осматривает после медицинских экзекуций, невесомо скользит самыми кончиками пальцев по наглухо забинтованным груди и плечу, аккуратно проводит ладонью вдоль позвоночника. Старательно не смотрит на лицо, добрая половина которого скрыта свежими повязками; снова целует в лоб, только нежнее, дольше, дожидаясь ответной реакции. Они не обсуждают. Они задыхаются. В попытке успеть, нагнать упущенное время. Нежничать друг с другом непривычно, неправильно, но, скользя губами по его шее, Му Ён остаётся непреклонен, а Ын-Юль слишком вымотан, чтобы возражать. Да и зачем тратить силы на слова, если можно запустить руку своему идиоту в волосы, прижимаясь теснее, ближе. Нахрен болтовню.       Если припомнить, они не разговаривают друг с другом уже несколько дней, но спят — вот незадача — всё равно в одной постели. Эта странная привычка пошла, оказывается, с тех самых, начисто стёртых из его памяти, времён, когда каждый вздох вполне мог стать последним. Когда Ын-Юль всё же очнулся, Сэ Ха сказал, что он счастливчик. Опять. Сентиментальный Хо чуть не рыдал от радости. Му Ён молчал. Он развернулся и ушёл в неизвестном направлении, но с тех пор каждую ночь притаскивается. Спать. Вернее… Ын-Юль знает, что Му Ён не спит, а лежит ночами напролёт, уставившись в потолок. Хо говорил, что пока Ын-Юль не пришёл в себя, Му Ёна мучили кошмары. Бестолковый идиот исправно отмалчивается, но Ын-Юль вполне способен сделать выводы самостоятельно.       По утрам его снова целуют. Даже дважды. В первый раз, когда понимают, что он проснулся. Му Ён такие вещи каким-то шестым чувством теперь знает, не ошибся ещё ни разу. Потом — несмотря на всю драму и недовольные вздохи — на самом пороге. Обречённо. Отчаянно. В такие моменты становится совершенно ясно: у Хо есть причины его не любить.       — Не выгонит, — отворачивается старый друг. Отгораживается. Он тоже избегает смотреть Ын-Юлю в лицо. — А если и погорячится, то пойдёт искать и за уши притащит обратно. Я бы пошёл.       — О, ну может мне тогда нарочно «потеряться»? Хоть поговорите уже нормально! Эй, Джа Юн, ну хватит же! Стой…       Их разговоры всегда вот так обрываются, не успев толком начаться. Джа Юн уходит, был — и нет, сбегает, растворяется в пространстве, обещая натворить ещё больше глупостей, чем уже успел. Вот же… Два идиота! Ын-Юль бы по-настоящему разозлился, останься у него на это хоть немного сил, но дорога вымотала, иссушила то немногое, что он успел подкопить. Да уж, домой теперь точно путь заказан, риск остаться без руки как никогда велик. Би Гак, конечно, тот ещё псих, но с озверевшим доктором в жестокости даже он не сравнится. В тот дом возвращаться нельзя, больше идти некуда. Возможно, если он только немного поспит…       Кажется, он уже на пределе. Дальше — только тьма, из которой его за шкирку вытаскивали уже дважды. Знакомое безликое ничто.       Глаза слипаются, и он почти готов признать правоту той троицы. Ын-Юль и сам себе не верит, но, кажется, это выше его сил. Вправить мозги Эймэ может только сам Эймэ, а этот придурок даже от своего ёнма умудряется сбежать, что ставит под сомнение сам факт существования этих самых мозгов. Бедный Готайа наверняка с ума сходит от беспокойства, разделяя с мастером его личный ад. Наверное, у Му Ёна — в отличии от старого друга и части собственной души — могло бы получиться. Если и не вправить, то просто вышибить и под шумок утащить домой.       За тот неполный месяц, что очнулся, Ын-Юль так и не понял ни одного из них. Му Ён когда-то говорил о безграничном доверии к рыжему пацану, Джа Юн, будучи уязвимым ребёнком-Юджином, без оглядки верил Му Ёну. Который, кстати, ни одному существу в здравом рассудке не внушает ничего, кроме угрозы. А теперь — что? Куда всё это делось? Такие чувства не исчезают и после больших передряг. Ын-Юль хорошо знает, о чём говорит.       В горах так холодно и неуютно. Интересно, как Му Ёну вообще удавалось выживать? Ах да, у него был Хо. И горы наверняка были совсем другие. Ын-Юлю хочется верить, что близнецы появились на свет в более тёплом, зелёном и безопасном месте, ни разу не похожем на дыру, которую выбрал себе для обитания Джа Юн. Конечно, у них ещё был Чау Юнг. До того, как забрал у брата малыша Лана и сделал из него прекрасное чудовище, под стать Мяснику. Но вряд ли «папочка» Чау Юнг теперь этому рад.       Интересно, сможет ли теперь его чудище заснуть? Наверное, без Ын-Юля под боком у него скорее получится.       Озноб сменила лихорадка, но Ын-Юль заметил не сразу. Он рассматривал бегущие по небу облака, меланхолично прикидывая масштабы задницы, в которую они все с размаху угодили. Маячившее на грани сознания беспокойство он решил игнорировать до наступления темноты, а потом можно будет начать плевать и на зудящее желание во что бы то ни стало вернуться. К Му Ёну. Этот дурень будет ждать. Заботливый. Поэтому и слабый. Ын-Юль слабый тоже, но в этом виноват не он, а неженка Му Ён. Который через месяц-другой, вероятно, найдёт его обглоданные кости, и лучше бы не нашёл, хорошо бы не искал, но в упрямстве он даст сто очков вперёд даже Ын-Юлю.       Что-то в темноте ворочается, зовёт, умоляя закрыть глаза. Только лишь на одну минуту. Ын-Юль слишком устал, чтобы противиться, и подчиниться этому зову почти приятно.       Он почти уже спит и рискует не проснуться больше никогда. Ему уже кажется, что всё вокруг вращается, рассыпаясь множеством странных звуков. Дышать тоже тяжело. Вот же чёрт. Ын-Юль мучительно желает когда-нибудь проснуться.       — Эй! — И голос у его агонии конечно же тот самый. — Здесь не пробегал голодный хищный слон? Я как раз ищу одного. Он вконец обнаглел и сбежал прямо из моего дома.       А, заткнись-заткнись-заткнись! Ын-Юлю хочется кричать о том, что галлюцинациям права голоса не давали. Хотя такое с ним впервые, и очень может быть, им и права не нужно, на то они и порождения фантазии вышедшего из-под контроля сознания. Он просто очень хочет увидеть паршивца, вот и мерещится всякое. С другой стороны, раз уж он здесь один, а ответить так и подмывает…       — Здоровенным злобным придуркам, швыряющимся деньгами, просто не понять, что дома таких животных не держат, — получается не очень внятно, зато с чувством. О, как же он скучал по их бесконечным спорам. Не то чтобы поцелуи были хуже, но притихший Му Ён, если говорить начистоту, приводит в ужас. — Ничему чачаонга жизнь не учит, а я ещё по нему скучал.       — Юль? — о, если этот тип переходит на имена, то вариантов не так много. Тут либо мир рушится, либо совсем с ума сошёл. Или сам Му Ён окончательно съехал с катушек, даром что иллюзорный. Даже глаза разлепить ради такого зрелища не жаль. И точно, Му Ён, которого он видит, напуган. Прямо до смерти. Ын-Юль даже не представлял, что когда-нибудь застанет у него такое выражение лица.       Ну и что он тут забыл, со своими тёплыми пальцами, бережно скользящими по щекам, полными волнения глазами, срывающимся голосом? Ын-Юль искренне надеется, что всё, что он благополучно пропустил мимо ушей, было речитативом любимых Му Ёном ругательств, а не чем-нибудь ещё. Ведь если нет…       Этот Му Ён неправильный. Можно сюда какого-нибудь другого?       А впрочем. Этот тоже хорош: горячий, как печка, вечная тяга к прикосновениям тоже в наличии, привычно шипит что-то сквозь зубы. Ын-Юлю нравится, нравится до такой степени, что момент приземления на что-то мягкое он как-то упускает. А потом Му Ён исчезает, с громким хлопком закрывается автомобильная дверь. Странные, однако, у него видения пошли. В них есть даже подныривающая под руку Тень, хоть Тени здесь и быть не может. Но тем не менее ёнма — в своей миниатюрной, упрощённой форме — ластится, в лучших традициях вымогающего еду Рекса. Ын-Юлю ничего не остаётся, кроме как провести ослабевшей рукой по гладкому панцирю и удивиться, заметив, как довольно ёнма щурит свои жёлтые глаза. Жёлтые?       — Сумрак?       — Спустил нас с долбаной горы, — отвечает Му Ён уже с водительского сидения, вдавливает педаль газа в пол и заметно потеплевшим голосом обращается уже непосредственно к копии Тени: — Я уже позвонил твоему хозяину, ты можешь возвращаться. Дальше придётся самим.       Сумрак исчез, и в салоне повисла какая-то недобрая тишина. Насчёт правил человеческого мира Ын-Юль не заморачивался никогда, а в железной коробке на колёсах так вообще оказался в первый раз в жизни, но почему-то был уверен, что сейчас Му Ён не то что нарушает, а просто игнорирует их. Ын-Юль даже не был уверен, что эта штуковина не развалится, развив подобную скорость, но точно представлял, по какой траектории полетит Му Ён через стекло, если они в кого-нибудь врежутся. И уже было вознамерился просить его притормозить.       Не успел. Му Ёна понесло раньше.       — Ну, зараза, если я ещё хоть раз увижу, как ты умираешь…       Хотя, это сильно сказано — «понесло», судя по подрагивающим пальцам и опущенным плечам, истощены они примерно в равной степени. То есть с натяжкой на ногах стоят. Хо будет прав, если его придушит; жаль, Му Ёну от такого расклада не полегчает. Но сейчас, вот сию секунду, никому из них не станет лучше. Ни Му Ёну, которому, как ни крути, больше остальных нужно прояснить отношения с Джа Юном, ни Джа Юну, во второй раз в жизни потерявшему всё, ни Ын-Юлю, мир которого — на секундочку — тоже треснул пополам. Ну и как же до этих упрямых баранов донести, что нужно всё же попытаться хоть что-то исправить.       — Я не виню тебя за попытки его вернуть, но ты не подумал, как всё изменится, если вдруг ты сдохнешь?       — Но ведь Эймэ!..       — Перебесится! — зло выпалил Му Ён, поправляя зеркало перед собой так, чтобы видно было не дорогу, а пассажира. — А теперь, будь так добр, избавь меня от сомнительной перспективы убийства нашего горе-короля. У нас, как оказалось, есть проблемы поважнее. А тут ещё ты…       — М-м? — Ын-Юль не уверен, но, видимо, Му Ёна попустило — он оказался способен немного сбавить скорость и даже включить обогреватель. В салоне вдруг стало невероятно тепло, а кресло сидения и вовсе оказалось донельзя удобным, что на фоне тяжеленной головы и непрерывно вращающегося пространства чувствовалось как нечто замечательное.       Слушая резковатый голос Му Ёна, он изо всех сил старается не уснуть. Ему в первый раз в его долгой жизни мучительно страшно не проснуться.