— Ого, да на тебя смотреть больно. — Уголок губ Уилла приподнимается: он не впервые благодарен мирозданию за существование Беверли Катц. — Ты тут как, в норме, Уилл?
Уилл отмахивается, не поднимая глаз от книги.
— Я в порядке.
— Слышала, ты не ешь, — без лишних предисловий напирает Беверли, игнорируя дверь, закрывающуюся за ее спиной. Она подходит к нему на расстояние нескольких футов, скрещивает руки на груди. Уилл чувствует как ее решимость и беспокойство монотонно пульсируют в такт с ее сердцебиением.
Уилл пожимает плечами, пролистывает страницу книги, которую он якобы читает.
— После вычистки у меня всегда туго с аппетитом.
Последняя выдалась даже хуже обычной — он работал с примитивным разумом с фетишем на внутренние органы, из-за чего прямо сейчас даже вид готового обеда внушает ему тошноту.
Это заняло всего несколько секунд, но Уилл все еще может ощутить чужой разум оседающим поверх его собственного наподобие сильно поношенного плаща. Он запросто мог бы вернуться к его
инстинкту/гневу/ликованию, к сопутствующему натяжению кожи, рвущейся как бумага, к разламывающимся как сучья костям, к наплыву острого вкуса железа, когда его зубы вошли глубоко в мышцы и сухожилия—
Уилл коротко вздрагивает, плотно сжимая губы, чтобы удержать желчь, грозящую подступить к его горлу. Тот мужчина является—
являлся оборотнем Третьего Класса. Он изувечил бесчисленное количество людей, прежде чем ФБР его розыскало, но теперь благодаря Уиллу он не навредит больше никому.
Выражение лица Беверли едва ли меняется, но незаметное смещение в ее позе и то напряжение, что появляется у ее губ, говорит Уиллу больше чем исходящее от нее равномерное колыхание беспокойства.
Сдерживая вздох, Уилл закрывает книгу и пристраивает ее на кофейный столик. Он берет стоящий тут же рядом стакан прохладной воды и делает большой глоток, тоскливо мечтая о жгучем виски, и старается изобразить лицом лучшее «Все Супер», на которое способен, прежде чем снова взглянуть на Беверли.
— Я в порядке. Просто устал.
Беверли смотрит в сторону, ее губы поджаты и весь ее язык тела
излучает неправильность, слишком строгий и стесненный, и испускающий интенсивную сдержанность. Но с чего бы вдруг? Беверли и сдерживается? Это настолько непохоже на нее, что Уилл начинает ощущать ответное беспокойство. Он подается вперед, оперевшись локтями в колени, сложив руки в замок.
— Что тебя беспокоит?
К ее чести, Беверли нисколько не старается отнекиваться в отличие от многих других, которых не останавливает даже знание того, что Уилл такое. Вместо этого она распускает скрещенные руки и взмахимает ими по широкой дуге и в ее темных глазах отчетливо видно расстройство, когда она пытается войти с Уиллом в зрительный контакт.
— Ты же знаешь, что я не в восторге от всего этого, да? — Уилл непонимающе смаргивает и Беверли поясняет ему: — От твоей договоренности с ФБР.
В удивлении он осматривает свое маленькое жилище — камеру — как если бы то могло снабдить его нужными словами. Его взгляд смахивает на кухню, почти целиком видную с дивана, на котором он сидит; на небольшой обеденный стол, который чаще используется им как место для хранения, а не для трапезы; на безликую горную гряду в рамке на том месте, где раньше висел телевизор.
Здесь, глубоко под землей, — где все спят крепче, зная, что Уилл Грэм заключен и приносит пользу, — есть только бежевые стены.
Беверли исключительно серьезна, он может ощутить острые вспышки фрустрации, происходящие из ее неспособности помочь ему. И от этого Уилл чувствует нарастающее чувство близости к ней.
— Бев—
— Просто ненавижу это, — продолжает Беверли, глядя на него. — И знаешь, что? Я думаю, что ты тоже все это ненавидишь.
Да, ненавижу, соглашается Уилл про себя. Он ненавидит месяцы и месяцы, прошедшие со времени, когда он видел солнечный свет, месяцы без деревьев и полей, и настоящей, полной тишины. Он скучает по тихому журчанию воды, по шороху речных камешков, разметающихся под ногами. По лениво тянущимся часам и нетребовательной компании своих собак.
Но эта жизнь так далеко в прошлом, так недостижима сейчас, что желать вернуть ее близко к нелепости. Однажды обнаруженные, мутанты Четвертого Класса больше
не разгуливают на свободе, не тогда, когда они могут помогать своей стране. А он так погряз во всем этом, что единственный способ уйти для него — это прекратить приносить пользу ФБР, чтобы тe добились для него кусочка земли, куда его могли бы скинуть.
Однако несмотря ни на что, он благодарен своим силам за знакомство с Беверли Катц. Замечательной Беверли с ее спокойным, теплым, тихим и опрятным разумом, рядом с которым Уилл может проводить часы напролет, не теряясь в каждой поступающей мысли и эмоции. Она приходит часто и ее визиты — это одно из редких светлых пятен в новой жизни Уилла с тех пор, как он стал официальным криминальным профайлером Бюро и его же неофициальным наемным убийцей.
На этот раз Уилл находит в себе силы для искреннего ответа.
— Со мной все в порядке, Беверли. Честно. — Его губы складываются в маленькую улыбку. — Но спасибо. Я... ценю твои чувства по этому поводу.
Беверли перестает хмуриться, но в ее взгляде проступает столько несчастной беспомощности, что Уилл некомфортно ерзает. Мгновением позже он вздрагивает и замирает, подняв глаза к двери.
От Беверли никогда ничего не ускользает.
— Что? Кто идет сюда?
Уилл просто морщится в ответ, уже чувствуя головную боль от быстро и неизбежно приближающегося нетерпимого разума, и кладет пальцы на виски, чтобы мягко их помассировать.
Дверь открывается секунды спустя и Джек Кроуфорд входит в помещение с гордым и уверенным видом, плечи его пиджака укрывает слой не успевшей растаять снежной пыли.
— Нет, — тут же произносит Беверли. Джек сравнивает ее с землей единственным скучным взглядом.
— Ты даже не знаешь, зачем я здесь.
— А зачем ты постоянно сюда приходишь? — отвечает Беверли на свой особый, граничащий с нарушением субординации манер, который только ей сходит с рук.
Без намека на раскаяние Джек смотрит Уиллу в лицо и сразу переходит к делу.
— Мы взяли еще одного.
— Джек,
нет— , — начинает Беверли, делая шаг вперед. — Он еще не оправился от
последнего, которого ты на него повесил.
— Мне прекрасно известно об этом, агент Катц, и я бы не стал просить, если бы не был должен, — говорит ей Джек, каким-то образом ухитряясь быть угрюмым, безжалостно строгим, предостерегающим и праведным одновременно. Он снова смотрит на Уилла — с хмурым выражением, от которого между его бровей появляется вертикальная морщина. — Этот новый особенно неуловим и я не смогу долго держать его на льду.
Заинтригованный против воли, Уилл поднимает бровь на это:
— На льду?
— Пироманьяк. Это тот самый поджигатель.
— Ах, — у Уилла есть допуск к делам, поэтому он знает обо всех тех церквях, домах и даже магазинах, которые встретили свой непостижимый конец в пламени в тихие ночные часы в деревенских захолустьях и в самых загруженных городах в свете дня. Он знает о бесконечных трупах, обнаруженных внутри них, почерневших до хрустящей корочки, поддающихся идентификации только с помощью зубных слепков стоматологов.
— Мы удерживаем его закованным в клетке с поддерживаемой температурой ниже нуля, но мне будет намного легче дышать, если с ним разберутся раньше, а не позже.
Уилл уже кивает и встает, но все-таки бросает взгляд на Беверли.
По ней заметно, что она бесится, об этом говорят ее сжатые кулаки, но когда они встречаются глазами, она смягчается.
— Только будь
осторожен, Уилл, — говорит она ему. Она одаривает Джека тяжелым взглядом, добавляя вслед за этим: — И действуй помедленнее. Не перегружай себя.
— Я не буду.
Уилл думает о том, во что позволяет себя втянуть, чтобы подготовиться к процедуре как подобает, и представляет себе низкие температуры. Это заставляет его подобрать с дивана шерстяное одеяло, которое он и набрасывает себе на плечи. То выглядит просто ужасно, настоящая стеганая трагедия, которая попалась на глаза Беверли в комиссионке и перешла к нему. Он оберегает его так же ревностно как дракон золотые запасы.
— Я готов.
Путь до места назначения занимает немного времени, но просто невыносим. Пусть комнаты, которые отвели ему, и приукрашенная камера, они тихие и в них есть смысл. Снаружи же, поднявшись на лифте и миновав бесчисленное множество коридоров после этого, Уилл проходит мимо агента за агентом и в эти моменты эмоции многих из них становятся оглушительными, безошибочно бомбардирующими его
любопытством/завистью/страхом. Его головная боль расцветает полноценной мигренью и он ощущает, что белеет от усилий, которые прилагает, концентрируясь на том, чтобы поток не смел его.
Ум Джека громкий и настолько интенсивно фокусирован, что даже короткие вспышки
вины/беспокойства, которые он ощущает, глядя на Уилла, болезненно вонзаются в него как удары ножом. Уиллу остается поверхностно дышать через рот и считать от одного до ста раз за разом.
Когда они доходят до двойных дверей, ведущих к изолятору временного содержания, Уилл близок к тому, чтобы всхлипнуть от облегчения. Джек проводит своей карточкой по считывающему устройству и замок с грохотом отпирается. Уилл следует по прокладываемому для него пути, едва не пошатываясь, когда дверь за спиной автоматически захлопывается, резко обрубая многоголосье.
Ярко освещенная, клиническая атмосфера переходит в голый бетон и посеребренные, толстые идентичные двери, каждая из которых обладает цифровым обозначением. За их шагами следует эхо, а Джек все ведет их дальше.
У Уилла есть по одному или двум воспоминаниям, связанным с каждой минуемой ими дверью: каждая комната спроектирована специально под определенного мутанта из тех, с которыми они теоретически могли бы столкнуться. Он часто представляет себя по ту сторону, ожидающего своей вычистки.
Иногда он сомневается, было бы ли это так уж плохо.
Уилл заставляет себя вернуться в настоящее, где ощущает новые присутствия и замечает двух агентов, охраняющих вход в последнюю дверь в коридоре. Их мысли достаточно спокойны, но измотанность все равно чувствуется.
Джек показывает им свой пропуск в соответствии с протоколом. Охранники бегло осматривают его, прежде чем одновременно пройтись своими собственными по считывающему устройству. Укрепленная дверь медленно приоткрывается, отъезжая вовнутрь с громким металлическим визгом. Из темноты веет насыщенным холодом, так что Уилл плотнее вцепляется в свое одеяло.
Уилл делает шаг вперед, но Джек останавливает его, крепко стиснув его плечо. Он морщится, но в выражении лица Джека нет сочувствия к его дискомфорту.
— Одна нога здесь, другая там, Уилл. Эти двое дадут мне знать, когда тебя можно будет забрать.
Уилл кивает и Джек отпускает его, но не раньше чем осматривает долгим испытующим взглядом. Уилл отворачивается и входит в помещение, чувствуя взгляд Джека на себе как если бы тот был физическим весом на его плечах.
Дверь за ним закрывается плотно со зловещим щелчком и холод внезапно будто бы усиливается. Даже будучи в двух рубашках, застегнутым на все пуговицы, в джинсах, в сапогах и одеяле, Уилл чувствует себя так, будто от переохлаждения его отделяют считанные мгновения.
Но если не брать в расчет то расплывчатое присутствие другого, что он ощущает, он один. Он наслаждается этим фактом какое-то время, прежде чем отступить от двери — к двустороннему стеклу, что простирается по всей длине помещения.
Комната за тем стеклом — сплошная до боли ослепительная белизна: что стены, что пол, что потолок. В ней нет ничего кроме сжавшегося в комок мужчины в центре, мятежной кляксы цвета посреди бесплодного его отсутствия. Его голова практически касается пола, а локти неестественно вывихнуты вперед, вероятно из-за того, каким образом его зафиксировали.
Разглядывая его, Уилл вытягивает руку вперед и помещает ладонь на покрытое льдом стекло. Заключенного оказывается сложно прочесть, но Уилл чувствует острый приступ чего-то вроде внутреннего укора от одного его вида. Он довольно-таки похож на самого Уилла в худшие из его ночей, когда он сжимается в углу, отчаянно держась за себя самого, как будто может заползти под собственную кожу и дать бой всем тем внутренним демонам, что сводят его с ума.
Уже минутой позже Уилл отчитывает себя и опускает руку. Он думает о том, что
это неумно — эмпатировать подобным этому заключенному, и чувствует колкое веселье от заключенной в этой мысли иронии.
Он мог бы сделать это прямо с этого места. Достать до его разума, вычистить его так, чтобы его жертва даже никогда не увидела лица Уилла. Он делал так прежде, он мог бы сделать это сейчас.
Мужчина за стеклом тихонько содрогается и Уилл пялится на него.
Он думает об охранниках за дверью, о том, что едва может уловить их
беспокойство/страх, о том, как Джек даже не находится с ним на одном этаже из-за возможности мощного психического отката, которым Уилл так знаменит. Он думает о возвращении в свои комнаты глубоко под землей, с тишиной в качестве его единственного компаньона, о поедании того, что ему выдадут, и о том, чтобы заново услышать, что ему не доверяют употреблять алкоголь.
Действуй помедленней, сказала ему Беверли.
Уилл решает поступить именно так.
Ведущая в камеру дверь настолько бесшовно переходит в стены, что Уилл ухитряется найти ее только из-за легкого продавливания в пространстве. Она тяжелая и толкая ее, он закусывает губу, чтобы удержаться от сопровождающего усилие затрудненного дыхания.
Разница между комнатой для наблюдений и той, что за стеклом, примерно как между тем, чтобы стоять в снежный день снаружи, и погружением в ледяный океан. Дыхание Уилла тут же затуманивает его очки и он вынужден подождать несколько минут, пока вид за их стеклами не прояснится.
Не сказать что комната большая, но пока он не подходит к стеклянной стене, чтобы присесть у нее, напротив поджигателя, заключенный не обращает внимание на то, что он больше не один.
И то лишь из-за захлапывающейся двери — эхо звучит в помещении так же резко как выстрел.
Краем глаза Уилл видит, что мужчина поднимает голову, может ощутить устремляющийся к нему деловой взгляд и определить короткий всплеск
интереса/осторожности, прежде чем заключенный отступает обратно в тенистую полость своего разума.
Внешне Уилл по большей части игнорирует его, когда присаживается на пол, мигом ощущая, как холод просачиваетя прямо в его кости, но внутренне он изумляется ему. Даже самые стойкие и мужественные люди интуитивно выражают эмоции, Уилл усвоил это с опытом. Но эмоции этого мужчины странно неуловимы, здесь и уже не здесь, соскальзывают с его разума как вода сбегает со шкуры тюленя.
Наконец Уилл устраивается настолько комфортно, насколько вообще может, скрестив ноги и крепко вцепившись в одеяло; он поднимает глаза на другого.
Бледная кожа, темные, короткие волосы и темные, отливающие ореховым глаза. Он выглядит молодо, чуть младше тридцати или около того, и определенно неплохо раскачан под своей однотонной футболкой. Он должен мерзнуть.
Чтобы взглянуть на Уилла ему приходится держать корпус приподнятым во избежание дискомфорта и теперь Уилл видит, что Джек не шутил: лед натурально обрамляет руки мужчины от кончиков пальцев вплоть до середины предплечий оковами зубчатых сталагмитов.
Уилл гадает, вырубил ли Джек его, чтобы сделать это, или же смотрел ему в глаза.
— Как вас зовут? — спрашивает Уилл целую вечность молчаливого наблюдения и ответных разглядываний спустя.
— А вас?
Его голос звучит удивительно ровно, несмотря на то, насколько замерзшим он должен быть, и Уилла впечатляет его способность контролировать себя.
— Я специальный агент Уилл Грэм.
— Что же,
специальный агент, — отвечает ему заключенный с проказливой, саркастичной улыбкой на губах, — меня удивляет, что мое имя до сих пор не всплыло.
Уилл пожимает плечами.
— Думаю, они не сочли его важным.
В ответ на это улыбка заключенного становится шире.
— Обидно, мистер Грэм. Я-то думал, что после всех проблем, которые им доставил, они упомянут мое имя хотя бы между делом. — Заключенный делает паузу и Уилл наблюдает за тем, как дрожь заставляет все его тело напрячься. — М-Мэттью, — говорит он, облизнув губы. — Мэттью Браун, к вашим услугам.
Уилл склоняет голову, а Мэттью рассматривает его с неприкрытым интересом.
— Так значит, вы и есть тот парень?
— Тот парень?
— Ага. Тот парень, который остановит меня и позаботится о том, чтобы я больше никого не сжег.
Мэттью произносит это буднично, с умеренной заинтересованностью, как если бы они обсуждали погоду, а не перспективу уничтожения части его генетического кода. Уилл чуть качает головой.
— Непохоже, что тебя это беспокоит, — замечает он тихо.
Мэттью пожимает плечами, насколько ему позволяет ограниченность в движениях.
— Не лучший вариант, но что есть, то есть.
Уилл хмурится и завязывает с тем, чтобы быть пассивным. Он ментально подается вперед и пробует использовать момент, чтобы ухватиться за конец мысли о—
— Ты зол, — констатирует Уилл, глядя перед собой расфокусированным взглядом, полностью отдавая свое внимание ускользающим эмоциям, которые, он ощущает, Мэттью пытается подсознательно задавить. — На самом деле, ты охвачен яростью и горечью. Ты всего лишь научился хорошо это скрывать.
И вдруг Уилл может видеть его, годы и годы назад: все выборы, что были отняты от него, как была отнята его свобода, как и сама его личность. Пока он понемногу не научился укрощать свою силу, скрывая настоящего себя и свои подлинные чувства. И когда он решал разоблачать и то и другое, он делал так, чтобы они были последним, что
другие когда-либо видели.
— Вы сайкик? — спрашивает его Мэттью и Уилл обнаруживает себя насильственно выдернутым из его умственного пространства, однозначно сваленым в физическую реальность. Он спрашивает себя, сколькому из того, что он видел, он дал прозвучать вслух. Однако Мэттью не реагирует гневом и враждебностью, что было бы привычно для Уилла, нет, он выражает интерес и любопытство. — Вы этим занимаетесь?
— Вообще-то, я эмпат, — поправляет его Уилл. Он слегка сдвигается по стенке.
— Как вы собираетесь остановить меня, мистер Грэм?
Взгляд Уилла смещается с точки немного выше его плеча так, что их взгляды встречаются напрямую.
— Наши эмоции подпитывают наши способности, — тихо объясняет Уилл. — То, что я эмпат, означает, что я могу улавливать чувства других людей и сопереживать им, как если бы те принадлежали мне самому. — После этого Уилл разрывает зрительный контакт, он смотрит в сторону, в дальний угол комнаты. — И влиять на них я тоже могу. Я, — руки Уилла покидают убежище его одеяла для того чтобы сделать короткий неопределенный жест: — разжигаю их. Делаю эмоции других сильнее. Все сразу, одновременно, и тогда способности просто— выгорают. Как выгорают звезды. И после этого больше не остается ничего, как будто никогда и не было.
Уилл бросает взгляд на Мэттью, чьи глаза, кажется, поглощают его, будто тот не может насытиться тем, как Уилл говорит об уничтожении наиболее фундаментальной части его личности. Уилл засовывает руки в складки своего одеяла.
— Это неприятно, но заканчивается уже через секунды, — говорит ему Уилл, стараясь звучать ободряюще.
— Это, должно быть, причиняет тебе сильную боль, — говорит Мэттью и у Уилла перехватывает дыхание.
Никто никогда... не думал об этом. Конечно, окружающие видят, как истощающе это переживание сказывается на нем, но никто никогда не задавался вопросом о том, что значит быть Уиллом в эти моменты, стоять посреди разрывающейся звезды, без какой-либо защиты, выносить такой психический откат, что в большинстве случаев оказывается просто невозможно удержаться на ногах.
Его маска со временем стала настолько убедительной, что все просто предполагают, что на протяжении процесса он совершенно бездеятелен, не переживает ничего напрямую, не принимает на себя весь удар.
Уилл облизывает неожиданно пересохшие губы.
— Это мучительно, — произносит он шепотом.
Они смотрят друг на друга неопределенно долгое время и Уилл с опозданием осознает, что хоть он и привычен к тому, чтобы видеть самые сокровенные части других, хотят они того или нет, это первый раз, когда его самого
увидели в ответ. И при этом поняли. Его охватывает настолько огромное и важное чувство, что его было бы невозможно обозначить определением, все что он может выделить из него — это сожаление от того, что ему приходится делать то, что он делает.
Мэттью скручивает еще один мерзлый спазм и интимность момента нарушается.
На этот раз Уилл не сдерживает себя, когда на него набегает еще один прилив эмпатии. Он встает на ноги, зашипев себе под нос от проходящегося по его голым рукам холода, когда он отталкивается от пола.
Уилл не может обнаружить даже слабейшего оттенка страха, исходящего от Мэттью, когда приближается к нему. Только
смятение/осторожность, которые смешиваются с весельем, когда Уилл садится рядом с ним, тесно прижавшись и накрывая их обоих своим одеялом.
Мэттью прижимается к нему в момент, когда они вступают в контакт, совершенно ледяной на ощупь, а Уиллу передается даже самое малое вздрагивание в его теле.
Неуверенно и осторожно, он приобнимает Мэттью одной рукой, а другой принимается растирать его руки, стараясь разделить с ним то тепло, что есть у него самого.
Он укладывает голову Мэттью на плечо и спрашивает:
— Ты не против?
Мэттью посмеивается, тихо и довольно.
— Очень даже за. И всегда вы так любезны со своими психопатами, мистер Грэм?
Уилл тихо фыркает, чувствуя, как его губы растягивает маленькая улыбка.
— Ты особенный. Чувствуй себя очень польщенным.
— О, я чувствую.
Уилл просто благодарен, что Мэттью вроде бы спокойно все переносит. Уилл не чувствует никакого отвращения или жалости с его стороны, только честное принятие и интерес. Он даже не может вспомнить, когда в последний раз был настолько близко к кому-то по доброй воле. Вероятно, годы назад.
Уилл тяжело вздыхает, а затем помещает руку, которой приобнимал Мэттью, к его виску и слегка надавливает. Нет смысла тянуть с этим дальше, а Уилл давно уже превысил лимит допустимой отсрочки. Единственная причина, по которой никто до сих пор не зашел к ним с проверкой — тот факт, что Уиллу обычно требовалось долгое время, чтобы прийти в себя и добраться до поста охраны после вычистки; после того, как он сколько-то валялся обессиленным по ту сторону стекла в попытках вспомнить, кто же он.
— Подумай о чем-нибудь счастливом, — шепчет Уилл, закрывая глаза. Он позволяет себе спуститься в тусклые глубины подсознания Мэттью. — Все кончится через минуту.
Миг, успевающий вместить в себя удар сердца, а потом:
— А что если бы ты не сделал этого со мной?
Уилл даже немного отстраняется:
— Что?!
Мэттью ловит его взгляд и удерживает зрительный контакт, притом что на его лице не осталось и следа виденной Уиллом улыбки. Его темные глаза смотрят аболютно сфокусировано, почти как у мертвеца.
— Что если бы ты не сделал этого? — повторяет он гипнотически ровным голосом. — Что если бы я освободил тебя? — спрашивает он и сердце у Уилла в груди замирает и почти замерзает. — Что если бы я забрал тебя с собой? Ты хочешь уйти отсюда, я же вижу.
У Уилла начинают трястись руки, и всего его трясет, но он не может отвести глаза.
— Я не— находится здесь— мне так лучше, — удается ему выдавить из себя, но Мэттью только нетерпеливо цокает языком, задирая брови.
— Заканчивайте уже, мистер Грэм, — недовольно ворчит он и чуть толкает Уилла в плечо своим плечом. — Не надо врать. Не мне. Мы с вами все-таки из одного теста. Знаете кто мы такие, вы и я?
— Психи?
— Мы ястребы, мистер Грэм, — говорит ему Мэттью. — А неволя не для ястребов.
Голос найти все труднее, но Уилл справляется с тем, чтобы ответить:
— Ястребы одиночки.
На это Мэттью лукаво улыбается.
— Представь, чего бы они добились, если бы начали работать вместе.
Уилл представляет. Он представляет свежий воздух, греющее прикосновение солнечных лучей к своей коже, лай собак и песнь цикад по весне.
Ему так хочется этого,
что становится физически больно, а страстность этого томления удивляет его самого. Он полагает, что отказывал себе в мыслях о свободе не так неусыпно, как ему казалось.
— Зачем это тебе? — Уилл наконец-то встречает взгляд Мэттью и смотрит в ответ, позволяя сомнению и растерянности проступить на своем лице. — Зачем тебе освобождать меня? — А затем, с запозданием: — Как я могу тебе доверять?
— Проверь меня, — сразу же говорит Мэттью. — Ты сразу поймешь, если я солгу, так ведь? Так спроси же.
Уилл обыскивает лицо Мэттью глазами, сам не будучи до конца уверенным на предмет чего. Мэттью терпеливо сносит это, как если бы у него на руках было все время мира.
— Ты освободишь меня, Мэттью?
— Освобожу, — клянется он, и несмотря на то, что Уилл прошаривает, и прощупывает, и осматривает весь его разум в поиске малейших намеков на скрытый замысел, все чем вознаграждаются его усилия — это честность и неожиданный вздымающийся порыв решимости.
Он наклоняется ближе, впиваясь глазами в карие глаза напротив, практически бросая вызов Мэттью: ну давай же, соври мне, соври.
— Дай мне обещание, — требует Уилл.
— Я обещаю.
Ладони Уилла сжимаются в кулаки от напряжения, но как ожесточенно бы он не искал, он не может найти никакой злонамеренности.
Он говорит правду.
Ошеломленный, Уилл отклоняется на пару дюймов назад, с опаской оглядывая помещение вокруг себя. Его рот раскрывается и говорит без его разрешния, под давлением страха и радостного возбуждения.
— Мне тяжело в больших скоплениях людей, — говорит Уилл. — И мне нужно свободное пространство. И тишина.
— Я могу устроить это, — тут же соглашается на его условия Мэттью, не напуганный и очевидно совершенно не понимающий, что Уилл — это одна сплошная обуза. Мэттью моргает, а затем нахмуривается: — Ты в порядке? Рядом со мной, я имею в виду. Мои мысли слишком громкие для тебя?
От этого вопроса Уилл любопытно насупливается и внимательно изучает Мэттью.
— Вообще-то, — произносит Уилл в задумчивости, — с тобой отлично. В смысле, тихо и спокойно. Ты звучишь ровно как шум реки.
Мэттью улыбается ему, искренне и словно бы даже нежно, и Уилл обнаруживает, что очарован, а еще вдруг понимает, что прикасается к Мэттью — что невесомо проводит подушечками пальцев по его щеке.
В замешательстве, он резко опускает руку и наводит взгляд на самую требующую разрешения из проблем.
— У меня с собой нет пестика для колки льда, — констатирует он и теперь они оба смотрят на ледяную кору, которая удерживает Мэттью на месте.
— Ну, никто не совершенен, — протягивает Мэттью философским тоном. Уилл бросает на него такой взгляд, что Мэттью только и остается ухмыльнуться и закатить глаза. — Никакой проблемы, я могу все растопить. Мне нужно-то всего лишь поднять температуру своего тела.
Уилл кивает. В этом есть смысл. Но если бы все действительно было так просто, сомнительно, что Мэттью бы дожидался этого момента, чтобы выбраться.
— И как ты делаешь это? — спрашивает он.
Когда секунды проходят, а Мэттью так и не отвечает, Уилл поднимает взгляд от созерцаемых сталагмитов.
На лице у Мэттью удерживается совершенно точно самая развратная мина, когда-либо виденная человечеством. Он дает Уиллу ровно столько времени, чтобы тот запечатлел ее про себя, а затем опускает глаза и
очень явственно, с нарочитой, неприкрытый откровенностью осматривает его с ног до головы. Затем, чтобы
гарантировано донести свою мысль, он поигрывает бровями и издает тихое рычание.
Уилл краснеет и не удерживает неверящий смешок. Он пихает Мэттью локтем и качает головой.
—
Серьезно?!
— Не прикидывайтесь скромником, мистер Грэм. Вы организовываете побег выдающегося психопата. Что такого в капельке крепких обжиманий на фоне всего остального?
— О, Боже, — Уилл удивлен, что одного только его румянца недостаточно для того, чтобы растопить весь лед вокруг, и, к сожалению, он ничего не может с ним поделать. Он прикрывает глаза на секунду, чтобы ментально настроиться и делает глубокий вдох. — Хорошо. Если ты абсолютно уверен.
— О-о-о, я уверен, — твердо заявляет Мэттью и когда Уилл смотрит на него, он смотрит в ответ с таким чувственным голодом, что Уиллу приходится отвести глаза.
— Заканчивай с этим, или передумаю, — Уилл склоняется ближе, так что теперь они соприкасаются бедрами и берет лицо Мэттью в ладони, чтобы создать удобный для себя угол.
— Я не могу допустить это, — шепотом говорит Мэттью, его дыхание клубится видимым в воздухе паром.
Зазор между ними чисто символический, но Уилл медлит достаточно долго, чтобы успеть предупредить его:
— У меня давно не было практики.
Мэттью только издает нетерпеливый звук и сокращает оставшееся расстояние, пристраивая свои губы к его губам.
Сперва их контакт развивается медленно и оценивающе неуверенно: только самое минимальное давление, пока они привыкают друг другу. Уилл слегка смещает голову на одну сторону и вдруг все становится идеальным. Мэттью налегает на него, требовательный и прохладный, и излучающий достаточно желания, чтобы Уилл почувствовал себя распутным.
Губы Мэттью расступаются и Уилл повторяет за ним, и они движутся вместе, поочередно раскрываясь и примыкая в ленивом, уверенно набирающем темп подобии танца, и Уилл ежится. Это бесспорно лучший поцелуй, случавшийся с ним: даже если принять во внимание, что его опыт ограничен, они ведь соприкасаются только ртами и рукой, что лежит у Мэттью на щеке.
Затем к действию присоединяется язык Мэттью, проходящийся по нижней губе Уилла.
Уилл на секунду задыхается от того, что его желудок, кажется, перекувыркивается внутри, и слышит громкий, острый звук растрескивающегося льда. Пораженный и смущенный чужой реакцией, Уилл пытается отдернуть голову, но Мэттью устремляется за ним, заново соединяя их губы. Язык Мэттью снова притрагивается к его губе, а затем поглаживает его рот изнутри слитными плавными лизками, от чего пульс Уилла тут же подскакивает, а в нижней части его живота начинает требовательно тянуть.
Уилл ухватывается за плечо Мэттью одной рукой, чтобы удержать равновесие, а другой зарывается в короткие волосы у Мэттью на затылке. Под его ладонями Мэттью теплый, такой теплый, и его хватка крепнет в ответ на продолжающий усиливаться напор. Он возвращает ласку как может старательно, блаженствуя в жаре и том, как влажно и скользко сплетаются их языки.
Мэттью ворчит — низким гортанным звуком, находящим отклик между его ног, и резкий
треск раздается снова.
Но прежде чем Уилл может отклониться и посмотреть, горячие, настойчивые руки уже на нем — одна бережно придерживает за затылок, а другая пересекает его поясницу в стальной хватке, вжимая в Мэттью. Он мгновенно оказывается на спине, а Мэттью сверху целует его с жадностью умирающего от голода. Твердый, обжигающий, Мэттью налегает на него и жар просто невероятен.
Поцелуй становится страстным до неистовства и Уилл чувствует руки Мэттью уже совершенно везде: гладящими его бока и таз, его грудь и бедра. Уилл и сам не лучше, щупая хранящие силу мышцы сквозь тонкие слони ткани.
Поскольку Мэттью очевидно и близко не собирается останавливаться, Уилл отворачивается, чтобы хватануть хоть немного воздуха. Вовсе не смущенный этим, Мэттью тут же переносит все внимание на его шею в виде вбирающих кожу в рот поцелуев и Уилл содрогается, отчаянно желая большего, лепеча путающимся в словах языком: «
о, Боже, Мэттью—».
Мэттью над ним немного отстраняется, приподнимается, и зрачки у него занимают всю радужку, когда их с Уиллом глаза встречаются. Его губы алеют и лоснятся, а по коже раздался привлекательный румянец.
— Ты сейчас просто охуенно горяч [1], — говорит ему Мэттью и исходящие от него волны
вожделения/благоговения/голода настолько сильны, что Уилл цепенеет. Это дает Мэттью достаточно времени для того, чтобы снова приняться за его губы и толкнуться бедрами мучительно медленным, перекатывающимся движением, заставляющим Уилла захныкать ему в рот срывающимся голосом:
— Мэ—
Мэттью—
Мэттью выдыхает ругательство и до Уилла доходит, что слышать свое имя от него заводит его так же сильно, как его самого ведет от обессиливающих прикосновений Мэттью.
— Нам— нам надо остановиться, — кое-как напоминает ему Уилл. Вслед за этим руки Мэттью смещаются к его ремню, бесцеремонно вытягивают рубашку из-за пояса. Его горячие руки скользят под тканью по животу Уилла и его груди, так что ему приходится закусить губу, чтобы удержать просящиеся наружу звуки.
Уилл сгребает прядь его волос и
оттягивает, достаточно сильно, чтобы Мэттью зашипел и поднял на него глаза. Уилла даже не удивляет, что грубый жест вызывает у него только заострение желания.
Мэттью пялится на него сверху-вниз с тем же выражением, с каким, Уилл думает, пялились моряки, шагающие к сиренам: сплошь преданное обожание и жадное, благоговеющее почитание. Уилл облизывает губы, чувствуя себя контролирующим ситуацию, когда взгляд Мэттью тут же устремляется к его губам вслед за этим маленьким движением, как если бы он просто не мог сопротивляться.
— Ты дал мне обещание, — шепчет Уилл.
Мэттью ничего не говорит, только смотрит на Уилла с нечитаемым выражением. Его хватка на миг усиливается, но тут же расслабляется.
— Да, — соглашается Мэттью и медленно, неохотно отдаляется от Уилла и встает, вытягиваясь во весь рост.
Уилл вздрагивает от холода, снова достигающего его впервые с того момента, как их губы встретились, и берется за протянутую Мэттью ладонь, чтобы подняться с пола. Мэттью сжимает ее.
— У нас будет более чем достаточно времени, когда мы отсюда выберемся, — говорит он и хитро улыбается, а Уилл снова чувствует приливающую к лицу кровь и отнимает руку.
— Сначала нам придется отсюда выбраться, — угрюмо напоминает он, подбирая свое одеяло. Мэттью скалится в ответ, уверенно говорит:
— Не составит труда.
Эта уверенность заставляет Уилла замереть. Он совершенно не разделяет ее и крепче стискивает складки одеяла, чувствуя, что теряет присутствие духа.
— От меня не будет толку среди людей, — признается он, глядя в сторону, в том направлении, где за дверями находятся агенты.
Жар ложится на его поясницу как теплое тавро и Уилл ощущает, что от этого прикосновения через ткань он немного расслабляется.
— Тебе не придется ничего делать, — уверяет его Мэттью, и его слова ласкают слух Уилла. Его пронимает дрожь от заигрывающего поглаживания.
— Ты убьешь их? — спрашивает Уилл. Рука останавливается, а затем возвращается к поглаживанию.
— Некоторых придется, да.
Горло Уилла сжимается. Он избегал эту мысль с того момента, как воспринял безумное предложение Мэттью всерьез, но дальше игнорировать ее он, увы, уже не может. Его тошнит от понимания, что между собственной свободой и жизнями других людей он выбрал первую.
Но у Уилла нет роскоши незнания своей истинной природы, и ему больше не под силу отрицать перед самим собой, что ему жизненно необходимо уйти отсюда.
— Окей.
Мэттью целует его в лоб.
— Я прикрою тебя, — шепчет он ему в кудри и Уилл кивает.
— А я тебя.
Набираясь внутренних сил, Уилл отступает от Мэттью, покидая его объятие и выходит из комнаты, впервые — со знанием, что он оставит комнату для вычистки не один.
Он слышит, как Мэттью вздыхает с облегчением, оказываясь по другую сторону стены, вне безжалостного белого сияния камеры. Он пытается обойти Уилла, уже разминая шею перед предстоящим, но Уилл останавливает его, положив ему руку на грудь.
— За стеной стоят охранники. Я могу разобраться с ними.
Уилл прикрывает глаза и как вор в ночи проскальзывает в их умы, подкрадывается к ним позади фона из их
скуки/нетерпения/тревоги и раскармливает их эмоции тем же способом, каким проводил бы вычистку.
Боль выносима только потому, что Уилл не собирается вычищать их. Он натапливает их эмоции, вплотную подступая к перспективе разрыва, но заблаговременно отступает прямо перед ним.
По возвращении себя в его встречает звук валящихся на пол тел. Он ослабел и тяжело дышит, и медленно осознает, что ему помогают удерживаться на ногах. Он с трудом поднимает взгляд к глазам Мэттью.
Уилл сглатывает от
вожделения/голода, нацеленного на него Мэттью и возвращает себе владение над телом, выпрямляясь и жестикулируя в сторону двери.
— Все готово.
Лица валяющихся за дверью охранников расслабленны, а конечности раскинуты почти комично. Уилл чувствует укол вины, только усиливающейся от мысли, что этим двоим сегодня еще повезло.
— Впечатляет, — говорит ему Мэттью, шевеля одного из агентов носком ботинка.
Уилл неопределенно ворчит под нос, хмурится.
— Дальше нам придется выдумывать находу. — Его губы складываются в горькую улыбку. — У меня нет карты доступа к верхним уровням.
Мэттью кивает и опускается на колено перед агентом, которого шевелил. Он обшаривает его, пока с ухмылкой не заимствует лоснящийся черный пистолет.
— Люблю такие вызовы. Иначе невесело.
Уилл качает головой, неуверенно улыбаясь. Он открывает рот, чтобы возразить, что
его определение веселья включает в себя меньше пуль, но его одергивает звук прибытия лифта, раздающийся на другом конце коридора, и появление Беверли Катц, успевающей сделать два шага из кабины, прежде чем замереть на месте.
Время застывает и Уилл смотрит на нее в ужасе, думая: «нет». Он видит как в какой-то замедленной части фильма, как ее взгляд переходит от него самого к Мэттью, к охранникам. Он видит появляющееся напряжение вокруг ее глаз, холодную решимость, ложащуюся на нее сверху как мантия.
Она тянется за своим ружьем одновременно с нацеливающимся Мэттью.
—
Нет!
Шатаясь, Уилл шагает между ними, блокируя обе линии выстрела собой. Одну из рук он жестко упирает в горящую грудь Мэттью, а другую вытягивает по направлению к Беверли, как если бы он мог остановить любую посланную ей пулю одной силой воли.
— Отойди от него, Уилл! — командует Беверли, медленно и осторожно приближаясь. Ее оружие находится на одном уровне с ее грудью, выстрел из этого положения может снять Мэттью, если она решит пожертвовать им самим, Уилл знает это. За ним Мэттью, кажется, разгорается еще сильнее и Уилл может слышать потрескивание пламени; он не дает себе обернуться, чтобы увидеть.
— Все хорошо, Беверли—
—
Хорошо? Эти двое, по-твоему,
выглядят хорошо?! — она бросает критичный взгляд на два скрученных тела на полу и Уилл качает головой от охватывающего отчаяния от невозможности ее остановить.
— Они просто спят.
В чертах лица Беверли зарождается ужас понимания и он, наконец-то, полностью завладевает ее вниманием. Она останавливается в нескольких футах от них. Ее пистолет подрагивает, но не опускается.
— Уилл. Ты
не—
Уилл просто смотрит на нее, в печали от того, что причинил ей боль, но неспособный почувствовать сожаление за свои действия.
— Я ухожу, — говорит он ей.
Ее рот открывается, снова закрывается. Она заглядывает ему за спину и выражение ее лица становится жестче. Она коротко указывает пистолетом:
— Вместе с ним?
— Вместе с ним, — соглашается Уилл. — Все хорошо, Беверли, правда.
После этого, он чувствует, становится безопасным отвести от нее взгляд, и тоже оглядывается.
Взгляд Мэттью направлен на Беверли, в нем сохраняется дурной замысел, но его пистолет опущен, из уважения к Уиллу. Непохоже, что он может подавить язычки пламени, взбирающиеся по кончикам его пальцев и скользящие вверх к предплечьям.
Мэттью переводит блестящий взгляд на Уилла. Он поднимает бровь, немо спрашивая Уилла, что ему делать.
Медленно, все еще глядя на него, Уилл говорит:
— Он будет защищать меня, — он говорит это с уверенностью и Мэттью улыбается. — Вдали от других людей. — Он снова смотрит на Беверли, не заботясь о том, чтобы попытаться скрыть то, что она может увидеть на его лице. — С ним я буду в безопасности.
Надежная хватка Беверли на рукоятке пистолета ослабевает, а оружие опускается. По ее непоколебимости идет трещина, пораженная, молящая, она разглядывает его, в поисках ответа.
— Как ты можешь довериться ему? Он же может врать, чтобы добиться своего.
Уилл криво улыбается ей и постукивает себя по лбу.
— Я, вроде бы, эксперт в том, что касается человеческой лжи.
На это ей, конечно, нечего возразить — в этом весь смысл его сотрудничества с поведенческим отделом. Но даже сейчас, в момент напряжения, Уилл не может досконально ее прочесть. Ее разум — смущающая путанница из
защитной реакции/страха/смятения/печали/фрустрации и он сомневается, что даже она сама знает, что сделает в следующий момент.
Она переводит взгляд на Мэттью.
— А ты что скажешь? Ты позаботишься о нем? — тоном не склонным к переговорам.
— Даже на последнем своем издыхании.
Он произносит это с такой абсолютной убежденностью, что Уилл чувствует, как его пронимает дрожь.
Беверли смотрит то на одного, то на другого, со сжатой челюстью. Затем, с фрустрацией и раздражением, изливающимися из нее, она убирает пистолет обратно к себе в кобуру.
Вздох облегчения Уилла обрывается, когда Беверли шествует вперед с выражением лица между взбешенным и печальным. Уилл автоматически напрягается, внутренне поражаясь тому, как она может быть еще более устрашающей без оружия, а затем ее руки смыкаются вокруг него, прижимают к ней.
— Я буду так чертовски сильно скучать по тебе, — произносит она с отчаянием и Уилл издает короткий задушенный смешок, и обнимает ее в ответ.
— Я тоже.
Беверли отклоняется назад достаточно, чтобы взглянуть ему в лицо и берет его за руки. Она смотрит на него и слегка встряхивает ладони, которые держит в своих.
— Будь счастлив, — требует она. — И загори уже, мать твою.
Улыбка Уилла ширится, по мере того, как его охватывает нежность.
— Обещаю.
Его снова стискивают, в последний раз, а потом отпускают.
Она обступает Мэттью и тычет пальцем у ему в нос близко к тому, чтобы ткнуть в глаз, не обращая внимания на пламя.
— Услышу, что он хоть
порез бумагой заработал,
лично тебя выслежу.
Мэттью только чуть склоняет голову, поднимая руки в сдающемся жесте и улыбается проказливой улыбкой. Пламя медленно утихает и сходит, оставляя бледную кожу нетронутой.
— Вас понял.
— Вот и хорошо.
Не глядя ни на одного из них, Беверли проходит мимо и опускается к поваленным агентам, проверяя пульс у обоих, и жесткая линия ее плеч чуть расслабляется, когда она находит его.
— Я даю вам пятнадцать минут, а потом вызову сюда охрану. Я бы дала и больше, но Джек будет ждать меня.
Сердце Уилла бешено ускоряется и он едва может говорить от внезапно накрывающей его эмоции.
— Вот, — она отцепляет идентификационный бедж с черного блейзера охранника и перебрасывает его Мэттью через плечо.
Он ловко ловит его, любопытно разглядывает.
— С ним вы должны добраться как минимум до уровня земли.
Уилл наблюдает за Беверли, все еще на корточках, осознанно не оглядывающейся на него, и сглатывает.
— До свидания, Беверли.
Уилл разворачивается и бредет к лифту, вместе с Мэттью, сопровождающим его сбоку как теплая тихая тень. Коридор словно бы растягивается все дальше, но с каждым шагом Уилл чувствует, что ему становится легче идти, что его покидает то бремя, которое он нес на себе так долго, что уже почти позабыл, каково быть без него.
Он чувствует себя свободным.
Когда они оба оказываются плечом к плечу в лифте, Мэттью проводит краденым беджом по считывающему устройству и нажимает на кнопку Первого Уровня. Маленькая лампочка загорается одобряющим зеленым светом и Уилл сгребает все свое мужество, готовясь к тому, что ему предстоит увидеть; агенты, с которыми он встречался, возможно, даже говорил, будут пытаться подстрелить его, чтобы затащить обратно, глубоко в подземную темноту.
Уилл не замечает, что его руки трясутся, пока Мэттью не берет одну из них в свою. Уилл смотрит на него и напитывается спокойной уверенностью и убежденностью, которые Мэттью чувствует. Он переплетает их пальцы и ощущает, как эти эмоции перетекают к нему, становятся его собственными. Он справится.
Двери начинаю закрываться и Беверли наконец поднимает голову.
— Знаешь, с его чувствительностью, его бы лучше сделать заложником, — кричит Беверли, глядя на Мэттью.
Сконфуженный, Уилл видит как Мэттью чуть кивает, обдумывая.
— Хорошая идея, — соглашается он.
Вслед за настолько быстрым движением, что Уилл только успевает понять, что Мэттью совершает его, в его затылке взрывается боль, и он падает, чувствуя, что его подхватывают, берут в сильное, уверенное объятие.
А потом все меркнет.
***
Мэттью легко подхватывает Уилла, когда двери сходятся. Он с благоговением разглядывает красивые, расслабленные черты лица. В том, каким невинным и уязвимым, совершенно беззащитным, Уилл выглядит, есть что-то почти неприличное.
И весь он только для Мэттью.
Мэттью нежно смахивает спутавшуюся кудряшку с лица Уилла. Он приподнимает Уилла в своих руках, и крепко прижимает его к себе.
Ни разу в жизни, за все годы, что ему приходилось прятаться и смешиваться с толпой, годы безысходного и безрадостного существования, что он был окружен посредственностями и жил в удушении собственной природы, чтобы приспосабливаться к обществу, которое было раздробленным и морально неустойчивым, он
никогда бы не стал ожидать, что встретит Уилла.
Но Уилл пришел к Мэттью опальным ангелом и
понял его за... сколько? Секунды? Сущие мгновения?
Кропотливо возведенный фасад Мэттью годами доказывавший свою прочность размело как пыль на ветру, стоило Уиллу взглянуть на него один-единственный раз.
И уверовать в то, что этот идеальный, невероятный человек доверил
ему вывести себя из плена, и защитить, и обеспечить, и освободить себя: Мэттью благодарен и почтен. И он не подведет.
Лифт звенит и двери открываются. Толпы бесчисленных агентов движутся, говорят по телефону, говорят друг с другом, смотрят в документы и набивают свои отчеты на компьютерах.
Ненадолго они овцы, блаженно неведающие о волке посреди своего стада.
Мэттью вышагивает из лифта и аккуратно опускает Уилла на пол у входа в кабину, усаживает его у стены. Он очень легко гладит его по щеке и шепчет:
— Я сейчас вернусь.
— Эй, ты что тут делаешь? — спрашивает у Мэттью какой-то уже-вот-вот-труп требовательным тоном, приближаясь к нему.
Мэттью думает об этом мужчине, обо всех людях в этом здании, которые позволили Уиллу погрязнуть в чужих тенях, думает о том, что он бы никогда больше не увидел солнца. Он думает о ФБР, прячущем кого-то настолько талантливого только из-за своего страха.
Он думает о том, чтобы показать всем им страх.
Мэттью встает, не отрывая взгляда от Уилла, пока не оборачивается, чтобы встретиться лицом к лицу со всем пространством комнаты, пробежаться взглядом по тем, кто уже начал останавливаться и обращать внимание, и тем, кто скоро хорошо узнают его.
Приближающийся агент резко останавливается, краска сходит с его лица.
Жар пузырится под его кожей, напряжение спадает и Мэттью наслаждается этим ощущением, как и всегда, когда обнажает себя. Еще больше людей останавливаются, тянутся к своим пистолетам, но они еще не поняли, что уже слишком поздно.
Мэттью вытягивает руки вперед и смеется. Его улыбка загорается.
***
Когда Уилл приходит в себя, он успевает только осознать, что находится в едущей машине.
Затем неистовая, абсолютная,
агонизирующая боль обрушивается на него.
Слишком много умов — настроений — эмоций —
чувствовать столько сразу, хаотический вихрь
гнева/печали/счастья/зависти/похоти/фрустрации/неопределенности/озлобленности—
Уилл хватается за голову и сгибается, провалившись вперед, желая, чтобы он мог погрузиться руками в свой череп и вырвать свой мозг, лишь бы суметь прекратить это.
Уилл понимает, что что-то трясет его, и один голос поднимается над туманом и выделяется среди остальных.
— Уилл, ответь мне, малыш,
Уилл!
Мэттью звучит... Уилл избегает попыток понять еще один ум в океане, в котором его мотает. Мэттью звучит Не Хорошо. Уиллу так же. Его горло дерет, как если бы он орал.
Сотрясаясь, с затуманенным выступившими от боли слезами зрением, Уилл поворачивается в ту сторону, с которой Мэттью, полностью развернутый к нему в своем сидении, крепко держит его за плечо. Он выглядит бледнее обычного. Машина, должно быть, стоит на обочине, но Уилл едва держится, стараясь сфокусироваться на Мэттью, мира вокруг по-прежнему слишком много для него, чтобы вынести.
Мэттью, кажется, немного расслабляется, заметив, что Уилл обратил на него внимание, и проводит ладонями по рукам Уилла вверх и вниз. Уилл бы оценил эту смену ролей, если бы не был так захвачен чувством, что его разум раздрабливают с силой тысячи кричащих неослабевающих эмоций.
— Вот так, малыш, просто сосредоточься на мне.
Уилл делает как он говорит, и испуганно сгребает Мэттью за футболку.
— Заставь это
прекратиться, — умоляет Уилл, совершенно безразличный к тому, насколько жалко и слабо, он должно быть, звучит. Гордости не существует на таком уровне невероятной агонии.
Губы Мэттью приоткрываются, затем он поджимает их, в его черты просачивается беспокойство.
— Ладно, хорошо, — и затем он отпускает Уилла, чтобы достать большой вещевой мешок с заднего сидения. Мэттью недолго роется в нем и снова усаживается на место, держа в руке шприц. Его вид подсказывает, что он умеет с ним обращаться.
— Это—
— Похер, — выдыхает Уилл, дернув Мэттью за футболку, чтобы подтянуть его к себе. —
Коли.
Он мог бы содержать чистый мышьяк и Уилл был бы все равно признателен за укол. Что угодно,
что угодно, что будет означать освобождение от этого, совершенно независимо от последствий.
Мэттью поднимает брови, но, к счастью, просто действует.
Он мягко отводит голову Уилла в сторону и Уилл резко вдыхает от укола в шею. Он вздрагивает, когда Мэттью надавливает на поршень и что-то прохладное и чужеродное устремляется в него, по нему.
Уилл чувствует как гомон эмоций утихает еще до того, как Мэттью удаляет иглу из его шеи, и опускает веки с изнуренным облегчением. Горячие слезы сбегают вниз по его щекам.
— Спасибо, — удается ему сказать, прежде чем темнота снова вбирает его в себя.
***
Когда Уилл просыпается в следующий раз вокруг него почти тишина, а он лежит на кровати. Он смотрит в незнакомый потолок, позволяя окружению просочиться в себя.
Свет светильников мягкий, теплого оранжевого цвета, нисколько не похожий на жесткое и холодное голубое освещение в его комнатах под поведенческим отделом. Кровать под ним довольно дерьмовая, судя по упрямой пружине, впивающейся ему где-то повыше поясницы. Слабый цитрусовый запах и запах дезинфектанта пропитывают воздух и он может расслышать ровное гудение воды в душе неподалеку.
Уилл медленно поднимается на кровати, в шоке.
Он сделал это, думает Уилл с недоверием. Они в самом деле сделали это.
Он
свободен.
Уилл изучает устаревшую обстановку номера мотеля, потрепанный ковер и позолоченные лампы, и жмурится от света, светящего из-под двери в ванную, расположенную на другом конце номера. Вода гремит, а в щель просачивается немного пара.
Уилл поднимается и после минутного промедления поворачивается к окну, чтобы отвести в сторону льняные занавески.
Ночь делает из вида снаружи темное размытое пятно из теней и тишины. Уилл щурит глаза, но кроме света из основного административного здания все вокруг совершенно черно, освещенное только лунным светом. Он мысленно выглядывает наружу, но может обнаружить только самые слабые признаки чужого присутствия. Должно быть, уже очень поздно.
Ни с того ни с сего Уиллу оказывается просто необходимо выйти наружу
прямо сейчас.
Через пару шагов он уже у двери, поворачивает руку с бешено грохочущим в груди сердцем.
Он широко раскрывает дверь и быстро моргает, когда морозный бриз проходится по его лицу. Уилл выходит из здания как призрак, нереальное видение выносимое ветром, и не прекращает идти, пока не стоит посреди парковки, просто дыша.
Широкая улыбка расходится по его лицу. Он дышит
настоящим воздухом, а не переработанным, несвежим кислородом, на котором он жил годами. Он снаружи, не сопровождаемый никем, не находящийся под наблюдением, и в самом деле совершенно
один.
Уилл оборачивается, чтобы взглянуть на здание и видит яркую луну.
Его наполняет глубокая тоска по дому. Уилл вдруг яростно скучает по своей старой жизни, о посасывании бутылки виски на крыльце, будучи окруженным стаей своих спасенных найденышей, когда слушаешь сверчков в ночи и позволяешь тиши успокаивать свой пульсирующий разум.
Эта жизнь канула в Лету, он знает. Но теперь он мог бы начать заново и эта мысль вызвала у него приступ меланхолии.
Уилл опускается вниз, на землю, все еще не чувствуя себя оклемавшимся до конца, и растягивается на прохладном асфальте, зафиксировав взгляд на луне, зависшей над ним.
На них обоих объявлена охота по всей стране прямо сейчас, Уилл даже не сомневается. Вырвался из вольера не только мутант Третьего Класса, но пропал и их призовой эмпат и палач.
Они будут искать Уилла хотя бы из гордости. Уилл улыбается этой мысли, издевающейся, самодовольной улыбкой.
Он не собирается быть найденным.
Облака над ним проплывают над луной, приглушая ее свет, но все-таки не в состоянии загасить его. Этот вид внушает Уиллу смелость и мир в душе.
Он не знает, как долго остается на месте, лежа на грязной, жесткой земле, мыслями в небесах, но знает, что достаточно долго, когда слышит приближающиеся шаги. Уилл даже не дергается, не желая двигаться, хотя ему некомфортно.
Мэттью останавливается рядом с ним. Уилл смещает взгляд на него, оглядывает его полностью: темные озорные глаза, улыбка проныры, расслабленная поза; темень его разума и интенсивность его преданности. Уилл рассматривает капельку воды, что стекает вниз по его шее с еще мокрых темных волос и исчезает за воротом его рубашки черного цвета. Он думает о том, что, может быть, просто сменил одну тюрьму на другую, но решает, что ему совершенно все равно.
Мэттью не ощущается как клетка. Он ощущается как дом, как отдых. Как дыхание.
Уилл вытягивает руку и приглашающе похлопывает по земле рядом с собой.
— Не хочешь присоединиться?
Мэттью ухмыляется ему с очевидным весельем, но тем не менее ложится рядом с ним. Он располагается так близко, что до Уилла достает исходящий от него жар, и складывает руки на животе.
— Ты выглядишь получше, — замечает Мэттью. Уилл прочищает горло.
— Да, — соглашается он. — Вокруг не так много людей. Уилл поворачивает голову, чтобы, задрав брови, взглянуть на профиль Мэттью. — Ты меня вырубил. Дважды.
— Ага, — бодро соглашается Мэттью, без малейшего стыда. — Правда ты натурально напросился на это во второй раз.
— Во второй. Не в первый.
Мэттью пожимает плечом.
— Должно было быть сделано.
— Угу, — Уилл не скрывает скептицизма в своем голосе. Затем Мэттью поворачивается к нему, чтобы оглядеть его.
— Оно всегда настолько плохо? — спрашивает он, звуча серьезно; с нахмуренными бровями и озабоченным выражением лица.
Уилл задумчиво мурлычет себе в нос.
— Только если вокруг переизбыток людей. Где мы были тогда?
— На трассе.
Уилл кивает.
— Да, этого достаточно.
Он отводит глаза обратно к луне и чувствует взгляд Мэттью на своем лице — воспринимающего каждое его слово, микровыражение, смаргивание.
— Чем больше людей вокруг, тем тяжелее для меня профильтровать все это и остаться заземленным в себе. Это ощущается так, как если бы меня разрывали на тысячу разных направлений.
Его слова зависают в тишине между ними и Уилл практически слышит, как шестеренки вращаются у Мэттью в голове. До него доносится слабое ощущение
беспокойства/решимости и он понимает, что Мэттью вероятно про себя изменяет их маршрут до... куда бы они не направлялись таким образом, чтобы включить в него как можно больше сельских дорог.
— Где мы?
— Теннесси.
Глаза Уилла расширяются. Он должен был проспать десять часов, самое меньшее.
— Вау.
Снова на Юге. Тупо становиться сентиментальным по этому поводу, но Уилл становится. Он воображает маленькие городки, возвращаясь к ментальности славного парня, помогающего соседям по мелочам и наслаждающегося чем-нибудь прохладительным после длинного, тяжелого и потного дня работы в доках или в магазине. Он воображает возвращение домой к Мэттью и то, как он рассказывает ему о своем очередном дне, проведенном в какой-нибудь дыре, в которой они с ним решат зависнуть. Он воображает собаку, или двух, или двенадцать, и тот взгляд, которым Мэттью его одарит, когда он настоит на том, что будет делать им корм сам.
Уиллу с пережатым горлом приходится сморгнуть слезы, напрашивающиеся от неожиданно сильного желания действительно пережить это.
Он думает о том, что оставил позади, о сжатой челюсти Беверли, о мужчинах на полу. О людях, которых Мэттью пришлось убить, чтобы доставить его сюда.
Он сожалеет, сожалеет почти сокрушительно, но все-таки недостаточно сильно, чтобы пожелать, чтобы все сложилось иначе. Вся жизнь Уилла расстилается перед ним и впервые за долгое время она выглядит чего-то стоящей.
Уилл встречается с Мэттью глазами, почти стесняясь.
— Спасибо тебе, — говорит он искренне, захваченный благодарностью и неспособный найти слова, чтобы подобающе ее выразить. Как вообще можно отблагодарить того, кто вернул тебе твою жизнь? — И я знаю, что Беверли вынудила тебя пообещать, но ничего от тебя не жду. У тебя должны быть дела получше, чем быть моей сиделкой.
Эти слова так тяжело, так тяжело произнести, но Уилл заставляет себя. Уилл вынудил его только поклясться освободить его, но не требовал, чтобы он помогал ему оставаться свободным. Мечты — это одно, но наименьшее, что он может сделать для Мэттью — это предложить ему ту же свободу, что получил сам.
Веселье/нежность выступают на передний план подсознания Мэтью, теплые и сердечные, и он протягивает руку, чтобы взять Уилла за одну из ладоней.
— Если хотите, чтобы я ушел, мистер Грэм, боюсь, вам придется убить меня.
Слова произнесены в шутку, но в глазах Мэттью есть что-то, что выдает: он совершенно серьезен. Это должно было бы вызвать у Уилла беспокойство — такая лояльность по отношению к нему от абсолютно незнакомого человека, зародившаяся за считанные часы после их встречи, — но Уилл не беспокоится. Вместо этого он чувствует себя комфортно. Защищенным.
Уилл переплетает их пальцы и закрывает глаза. Он просто лежит в омывающем их лунном свете, зная, что Мэттью смотрит, и думая о будущем, в котором они будут свободны и вместе.
Он улыбается.
