19 дней. Однажды. Русификация.

У крыльца Петрозаводского кооперативного «не ПТУ, а техникума» останавливается шикарное ведро — подержанная десятка. Возраста, конечно, почтенного, но свежеокрашенная, хотя и под слоем новой краски проглядывается слой старой облупившейся. В целом смотрится она солидно — мгновенно завоевывает для своего владельца почтительное положение в обществе и ловит на себе восхищенные взгляды, выражающие респект и уважуху. — Во те на! Мне солнце глаза так не слепило в две тысячи седьмом на семейном отдыхе в Анапе с маман и отчимом, как эта ласточка! — пацаны приподнимают кепарики и качают головами, ожидая появления хозяина столь элитного транспортного средства. Магнитола надрывается от блатных песен, но, наконец, вытянув свое последнее «…Я тебя никогда не отдам мусорам!», от которого наворачиваются слезы, но только не у такого пацана, как он, захлебнувшись, глохнет. Почти, как и сама машина. Открывается дверь, и спустя долю секунды раздается хлопок, от которого парни жмурятся, боясь, что за ним последует грохот отвалившейся двери. Благо, все обходится, и пред их глазами предстает сама Гроза района. Внушительного вида темноволосый парень снимает с себя солнечные очки, цепляет их за растянутый ворот майки, достает «Винсту» и закуривает, оглядевшись и успевая бросить брутальный взгляд в сторону подъездных дам, нагловато раскинувшихся на крыльце. Те расценивают это как подкат, заливаются хохотом и строят глазки, закидывая ногу на ногу — при этом на время открывается заманчивый, но не для многих вид на их труселя аля «Ханель» или «Жора Армэнов». Как выясняется, парню до подобного и дела нет, поэтому одна из самок берет на себя инициативу и сладко протягивает подхриповатым прокуренным голосом: — Какая встреча! Федька Три Полоски! Куда такой красивый собрался? — Да так, фраера одного потерял… А вот и он нарисовался! — Три Полоски тушит сигарету о капот и машет рукой, подзывая к себе тем самым рыжего пацана, выходящего из здания техникума, и затем указывая на машину. — Слыш, Ржавый, запрыгивай — прокатимся, побазарим! Заслышав знакомый голос и ужаснувшись, рыжий нехотя поворачивает голову в сторону человека — хотя, впрочем, бесчеловечности ему не занимать — которого он меньше всего сейчас хотел бы видеть. Даже меньше, чем бывшую физичку или такое мифическое для него существо, как пьяный батя. Ржавому хватило и того, что они уже встречались на прошлой неделе, три дня назад, за гаражами. Полгоря в том, что тогда рыжий как всегда не придержал в нужный момент свой язык за зубами, так он еще и сам нарвался на драку — с условием наказания проигравшего лоха. После десяти минут бурного рукоплескания, свиста зрителей и катания по пыльной земле представителей зрелища, Ржавый был положен на лопатки. Он находился в полной готовности принять наказание: будь то сотня ударов по роже, пинки по ребрам или, что хуже, испробовать на себе еще какие изощренные методы, которыми так славился Гроза района. Худшим сейчас, по мнению Рыжего, казался тот факт, что наказание не было применено сразу, и теперь его задница находится в режиме ожидания того, что в ней может оказаться бутылка, а голова никак не может избавиться от мыслей о том, какого же рода пиздюли все-таки ждут ее вспыльчивого хозяина. Сбегать не по понятиям — не позволяет пацанский кодекс чести, поэтому рыжий, понимая это, следует к машине, мысленно прокручивая в голове все вышеперечисленное и вышепередуманное. При этом он не забывает о том, что его осанка должна быть по-пацански статна, то есть в меру сутула, руки должны находиться в карманах, а взгляд должен показывать всем то, насколько ты суров, даже если это совсем не так. Хотя смысла в этом, в общем-то, и нет, ведь все и так знают о случившемся — слухи в подобной среде распространяются быстро. Стараясь не оглядываться на активно треплющихся на крыльце телок, рыжий моментально запрыгивает в машину и, предварительно глубоко вздохнув, выдает все то, что так долго готовился сказать. — И че тебе от меня надо? Денег у меня нет, так что мог бы еще тогда отпиздить меня, да и дело с концом… — Не придумал еще толком, — начинает Федя, делая при этом длинные паузы между словами, и заводит машину. — Делать мне нечего, так что прокатимся с ветерком, поболтаем, заскочим куда-нибудь. — Да кто с тобой в здравом уме захочет время проводить? — рыжий мечется, понимая, что, если эта престижная колымага сейчас тронется, выхода из нее уже не будет. И все: прощай, мать родная, привет, лопата и уютная лично вырытая могилка в лесу под самым тенистым деревом. — Нормальный человек, может, и не захочет, но вот тот чепушила, которого я пару дней назад на стрелке отмудохал — с радостью, усек? Так что лоханку прикрой и сиди на жопе ровно, поехали. Рыжий хотел было начать петушиться, но, как говорится, сам баланду заварил — сам ее и расхлебывай, да сладким хлебом закусывай. Пришлось смириться с подобным времяпровождением. «Только сегодня», — уверил себя он. Долго трястись пацанам не приходится: пара минут, и машина останавливается у знакомого до боли магазинчика, в котором каждый уважающий себя пацан, если и задолжал два рубля на кассе, то обязательно вернул, ведь кассирша Машка — дама видная, авось чего и перепадет. — Слыш, сгоняй в магаз, потом ко мне заскочим, а я тут перекурю пока, — приказным тоном выдает Федя, копаясь в бардачке в поисках зажигалки… Или, говоря человеческим языком, попросту «жиги». — Базар фильтруй, мы так не договаривались! Кому надо, тот пусть и идет! — Пацан сказал — пацан забыл! Вылезай, Мишаня, шевели батонами, и за пивасом в «ОнегоПродукт» метнулся по-бырому! — Три Полоски опускает руку на плечо рыжего и наклоняется к нему. Ржавый чувствует горячее дыхание расцарапанной шеей и запах сигарет разбитым носом. — С маман своей на кухне так языком чеши! — он нервно отталкивает обнаглевшего парня и по первому приказу шевелиться явно не спешит. Он ведь из тех, кто палец о палец не ударит до тех пор, пока не ударят его самого — и чем сильнее, тем эффективнее это подействует. — Я телка твоя что ли, чтобы команды мне раздавать, или псина какая? — Ты че, малой, берега попутал? Тебя за ручку проводить? Темноволосый заносит руку над головой прессуемого. Ржавый жмурится, но, решив вести себя по-пацански и не ссать, с трудом приоткрывает глаза и устремляет свой псевдоуверенный взгляд в лицо противнику. Три Полоски оценивает этот ход и дерзко ухмыляется, в то время как его рука уже готова схватить Ржавого за ворот куртки, как кота за яй… а, впрочем, за шкирку. Цепкая хватка, хлопок на ладан дышащей двери и дрищеватая тушка рыжего, вытолкнутого из десятки и расстелившегося на тротуаре — картина маслом! …Правда «Крестьянским» и на бутере с колбасой. Оно, когда замерзает — вообще параша — не намазывается ни в какую, похер дым ему. — Урод, — цедит сквозь зубы Ржавый, поспешно поднимаясь на ноги и сплюнув на тротуар, — че палишь? Деньги давай! «Урод» роется в карманах и после щедро протягивает рыжему мятую пятисотрублевую купюру. — Ты из тех мажоришек? Оно и видно. А че она так скомкана, ты ей подтирался что ли? — лицо Ржавого выражает пренебрежение и к самой купюре, и к ее владельцу. — Не твое дело, — Три Полоски чешет подбородок и, как оно видно, о чем-то размышляет. — А знаешь, почапаю-ка я с тобой, а то драпанешь еще под шумок с моими-то шекелями. Закадычные недруги заходят в хоромы «ОнегоПродукта», в глаза им сразу бросаются две знакомые фигуры, одна из которых — пускающая слюни у прилавка и елейным говором пытающаяся выклянчить что-то у продавщицы в долг — Вобла. И вторая фигура, которую временами можно попутать со столбом — Сухарь, и в этой ситуации он, как и всегда, остается безучастен. Продавщица отказывается, говоря, что таких «последних разов» от него уже наслышалась, но видно, что внимание и комплименты понемногу ее подкупают. Три Полоски продвигается вглубь магазина, строит продавщице глазки, отмечая ее бодрый и свежий вид после недельного отпуска, и приветствует пацанов. Пока рыжий мысленно сетует на повышение цен, его шантажист воркует с Сухарем и Воблой и, как выясняется позже, приглашает их присоединиться и выпить за свой счет. — Еще и этих загребем? — высокомерно отмечает рыжий, наблюдая за бурной реакцией на приглашение белобрысого Воблы и на полную безмятежность после лаконичного согласия, проявляемую со стороны Сухаря. На то он и Сухарь, видимо. По поводу его погоняла вопросов еще никогда и ни у кого не возникало. — А ты думал, что я тебя на романтические посиделы приглашаю? — язвит виновник торжества. «Недолюбливаю я таких голубков… Если русый еще куда ни шел — сам по себе нормальный пацан, то от этого бройлера блондинистого за три версты воротит». Рыжий кривит морду, а, если быть точнее, даже не меняет своего обычного выражения лица и ищет глазами холодильники со спиртным. — Оп, холодненькое! — Вобла уже достает из рефрижиратора пару банок «Жигулевского» и с упоительным стоном прижимается к ним щеками. Недолго думая, он продолжает набирать банки, но его рук хватает лишь на пять штук, и Сухарь не без особого энтузиазма спешит помочь братану. — Бля, Федя, вот уважаю таких, от души, брат! — продолжает бройлер. И, наклонившись к Сухарю, шепчет: «Может, пожрать захватим, раз он платит?». Три Полоски широко улыбается, весьма по-дружески закидывая руку на плечо Рыжего и обвивая ее вокруг шеи. — Бери, пока дают! Я сегодня щедрый! Рыжий скалится, но многозначительно молчит, проигнорировав предложение и дав понять, что в подачках не нуждается, и возвращает мажоришке мятую пятихатку. «Канеш, бля, за деньги предков и я готовый! Таким уебкам всегда все с бухты-барахты достается, и все тебе здорово — кури бамбук и клюй семечки!» Голубки тем временем возвращаются с корзинкой, целиком и с кепариком наполненной семками, чипсами и «Дошираками». — Давай, плати уже! — кричит белобрысый, выкладывая пивас на товарную ленту и жалуясь на промокшую от конденсата майку, к которой он все это время прижимал банки. Федя флиртует с продавщицей и получает десятипроцентную скидку, ее игривую улыбку, благодарность за покупку и предложение приходить еще. Спустя пять минут Ржавого заталкивают на переднее сидение и вручают ему шуршащий пакет с наказом сильно в дороге не ерепениться, потому что, если он растрясет пивас, сам его открывать и будет, причем лишь после того, как получит по морде. Вобла воодушевленно заявляет о том, что спиздил из магазина жвачку, а потом они Сухарем полдороги шутливо дерутся на заднем сидении, Ржавый недовольно бормочет вполголоса мол «потрахались бы там еще», чем просто не может не вызывать у Феди бурю удовольствия и вследствие приподнятое настроение. Всю оставшуюся дорогу Ржавый старается вслушиваться в заедающий блотнячок, вырывающийся из магнитолы, и наблюдать за тем, как сменяется вид за окном. Постепенно его взору открывается новый мир — никаких тебе гниющих помоек, мелких гастрономных магазинчиков и обоссаных остановок без крыш — тут все куда цивильнее. Почти центр города ведь. Ржавый живет в однушке пятиэтажной хрущевки, Федя — в одинокой новостройке, более чем в два раза превышающей ее высоту. Детская площадка во дворе Феди — не место для вечерних посиделок с пивасиком, падик — даже и не «падик» вовсе, а самая настоящая парадная, лифт — не общественный туалет, а стены — не местный мессенджер. Рыжего раздражает даже одна лишь мысль о том, что этот хмырь всегда и во всем оказывается лучше него. А ведь так было не всегда. «Ну, ниче! Как говорил чей-то батя, но не мой, лучше быть первым парнем на деревне, чем последним в городе!» — мысленно утешает себя рыжий. Минута давно знакомого и неловкого молчания в лифте, и пацаны оказываются на седьмом этаже высотки. Федя распахивает перед ними дверь в свои шикарные хоромы и проходит в комнату, по пути выслушивая восторженные визги Воблы по поводу красоты сего райского местечка. — Ну что, в картишки сыграем для разогрева? — прямо с порога вносит заманчивое предложение Три Полоски, облокотившись на дверной проем, тасуя в руках колоду карт и наугад вытягивая из нее червового «туза». — На раздевание?! — воодушевляется Вобла, явно поддерживая идею, врываясь в комнату и бросая свою куртку не первой свежести на дорогое кожаное кресло. Сухарь неодобрительно хмурится — впрочем, как и всегда. — На желание, — Федя по-скотски скалится, смотря в глаза Ржавому. — Я пас! — моментально выпаливает Ржавый. «Не хватало еще раз так лохануться», — думает он. — Тогда марш на кухню — заваривать прекрасной мужской половине «Дошик» — одно из двух. Можешь заодно пивка для рывка захватить — пакет в прихожей остался, притащи сюда кстати. — Тц, вот ёпты бля, привязался… — цедит рыжий, но больно пререкаться не решается — он не умеет играть в карты так искусно, как умеет жульничать эта компания, а проиграть еще одно подобное желание будет унизительно. Хвала семечкам — готовит Ржавый неплохо, так что с подобной задачей справляется быстро — его фирменным «Доширакам» с колбасой и кетчунезом можно посвящать хвалебные песни под гитару, а самому ему — с легкостью доверить правую руку, желудок и сердце. — Баланда подана, прошу к столу! — торжественно объявляет Ржавый, пройдя в комнату и с напыщенной важностью взглянув на полуголого Воблу, сидящего поодаль от стола в одних трусах. Значит, все-таки условились играть на раздевание. «Ты — это то, что ты ешь», — принято говорить в народе. «Неужели все настолько дерьмово с моей готовкой?» — невольно вспомнив эту поговорку, мысленно соотносит ее с реально происходящим рыжий, косясь при этом на Федю. Начало трапезы прерывает звонок в дверь, и хозяин хаты спешит открыть ее, по пути выругиваясь на того, кто столь внезапно всю лафу попортил. В дверном проеме показывается знакомый ему силуэт. В таком виде, в каковом он пребывал сейчас, пацаны Федю видят впервые. — Брат… — всего-то произносит он. — Ну чо, малой, как сам? Как мать? …Ты помнишь? — меланхолично произносит молодой человек, показавшийся в дверном проеме. — Всегда помню, брат! «Это был мой седьмой день рождения, как щас помню. Получив на лапу в подарок полкэса и сжав своем детском кулачке мятую расписку на клочке туалетной бумаги с надписью «от бати», я впервые отправился в ближайший продуктовый. Тетя Зина продала мне три по «ноль-пять», но по пути я споткнулся. И дальше все как в тумане: пивас, растекающийся по асфальту, розочки и стекла от бутылок, горькие пацанские слезы… Тогда-то брат и сказал мне те самые слова, которые эхом прогремели у меня в ушах, и отныне служат мне девизом на всю оставшуюся жизнь: «Запомни, брат: берешь три по «ноль-пять» — бери и пакет…» А потом брата посадили за наркоту, но это был не он — его подставили!» — эти слова молниеносно, как девятка от ментовского бобика, пронеслись в голове у Феди. — Ну лан, бывай, брат, меня мусора у падика поджидают — мне второй срок мотать, да и в тюрьме братва. Напевая «аттестат в крови, по бокам конвой, а меня везут, под сирены вой…», брат Феди удаляется в закат. Даже показалось, что вот-вот начнутся титры. Три Полоски еще долго смотрит ему вслед, пока не осознает одну важную вещь: «Дошик», наверняка, уже заварился. Когда этот небольшой флешбек заканчивается, пацаны, наконец, имеют возможность оценить по достоинству кулинарные навыки Ржавого. Кроме всего прочего их ожидает классический расклад проведения вечера — выщелкивание из шелухи семечек портрета Мона Лизы, просмотр «Поля чудес» и катки в «Доту». По возвращении Федя замечает, что мужчина из Тамбова уже вовсю отгадал букву, пожилая женщина из Олонца привезла фирменные соленые огурцы, а Вобла налегал на пиво и заметно скучал от происходящего. Три Полоски заводит беседу, Вобла воодушевляется и начинает травить байки, основанные на реальных событиях: о том, как его кореш расплатился с проституткой натурой или о том, как кореш кореша сел на пятнадцать суток, чтобы не копать картошку на даче, после чего батя посадил того на бутлыку. Это затягивается до конца вечера, а потом он, конечно же, кичится своим «боевым ранением» — шрамом от аппендицита. В конечном итоге, он перепивает, начинает завираться, никто его больше не слушает, и он отрубается прямо на диване — лицом в плечо Сухаря. — Оставим эту сладкую парочку, — предлагает Три Полоски рыжему, — перекурим, заодно тебя провожу. В коридоре Три Полоски надевает кеды, как тапочки — подмяв их заднюю часть, достает последнюю сигарету, сминает пустую пачку и убирает ее в карман. Вспомнив, что пепельницу в виде банки из-под шпрот он оставил на балконе, Федя прыгает за ней на одной ноге и в одном элементе обуви, но все-таки ему становится впадлу, и обратно он возвращается привычным шагом. «Потом маман сама пол протрет, кошелка старая» — Ржавый предполагает, что Федя думает именно так и никак иначе, отчего вновь пренебрежительно кривит морду. «Надо бы пол протереть, пока маман не вернулась, а то пиздячек опять отхвачу», — думает Федя и выходит в подъезд. — Надень, вечером холодает, — Федя протягивает Ржавому куртку, делая вид, что не замечает его недовольной гримасы. Ту самую. С тремя полосками. — Отвали ты, пидор, — рыжий отмахивается от настойчиво протянутой руки и отворачивается, уже было готовясь уйти. — Надевай, я сказал. Это не предложение, — разворачивая Рыжего на все сто восемьдесят градусов, Три Полоски накидывает куртку ему на плечи. — А не то врежу, — по-своему заботливо добавляет он. — Тц… Ну, я отчаливаю тогда, — бормочет рыжий. Чрезмерная гордость не позволяет ему ниспуститься до того, чтобы поправить сползающую с плеч ветровку, причиняющую только неудобство. Но и снять ее он не решается. Неловкая пауза и взмах рукой на прощание. — Ничего не забыл? — пытливо спрашивает Три Полоски. Его лицо теперь слишком близко. Так близко, что Ржавый чувствует своим его теплое дыхание. А после кое-что еще. Грубый, нетерпеливый, бесцеремонный и собственнический поцелуй, и солоноватый привкус пива и фисташек на пересохших губах. Ржавому даже ненадолго крышу сносит от происходящего, но он вовремя приходят в себя — до того, как начинает отвечать взаимностью. — На прощание, — по-прежнему нагло, но теперь еще и пьяно, ухмыляется Три Полоски, — мне ручкой не машут. — Ненавижу тебя, сука! — рыжий шарахается, как от огня, цветасто матерится, плюясь на лестничную клетку, и вытирает рот рукавом ветровки. — Хорошо побазарили, еще свидимся! — Да ни за что, пошел ты нахер! — истеричным тоном выдает жертва происходящего и резво спускается вниз по лестнице. По стремительно удаляющемуся звуку шагов и собачьему лаю с улицы, слышимому сквозь открытые пластиковые окна подъезда, Федя догадывается о том, что его гость преодолел дистанцию в семь этажей едва ли не за долю секунды. «Куда ты от меня денешься, завтра же с курткой в зубах приползешь, еще и постираешь, небось, хозяюшка, — думает Федя, закуривая и облокачиваясь на заплеванные перила. — Пойду хоть спящих пацанов в непотребных позах пофоткаю, так, для развлекухи. Я обычно не пидор так-то, но больно мне рыжие нравятся…»