Ковчег

— Кэтрин? Она оборачивается, и у Саймона на секунду перехватывает дыхание. За последние сутки (дни? недели?) он привык видеть это лицо на экране, строгое и неподвижное, плоское, неживое. Высокие скулы, прямой, внимательный взгляд, сжатые в линию губы. Выражение искренней радости и настоящая, живая улыбка поражают Саймона едва ли не больше, чем высокое небо Ковчега. Раньше, чем Саймон успевает понять, что делает, он обнимает ее. На какую-то долю секунды его охватывает страх — Саймон боится, что его руки сейчас просто пройдут сквозь Кэтрин, боится, что ничего не почувствует, — но она смеется, и обнимает его в ответ, и Саймон чувствует теплое, плотное тело, чувствует как волосы щекочут ему щеку, чувствует — он готов в этом поклясться — даже тепло от солнечных лучей на своем лице. Надо что-то сказать, думает Саймон, но в голову не приходит ничего, кроме банального «У нас получилось!», а потому он молчит, пока знакомый голос бубнит ему в ухо, то и дело сбиваясь на поучительные интонации: — Видишь? Все, как я говорила, все настоящее. Ты здесь, ты можешь думать, двигаться и говорить. Ты — это ты, Саймон. Ты даже можешь чувствовать, как будто у тебя все еще есть тело, потому что ты помнишь, каково это, потому что ты помнишь, как быть человеком. Он не успевает ответить — рядом с ними появляются люди. Он узнает многих, обострившаяся память услужливо подкидывает имена: Карл и Эми, Харт, Табо, Хербер, Стратски, Волчек, Стронхеймер. Брендон Вон. Имоджен Рид. Саймон не в силах отвести взгляд от лица женщины, чье мертвое тело подарило ему вторую жизнь, позволило вернуться, позволило спасти себя и остальных. Он смотрит и смотрит, до тех пор, пока не чувствует, как кто-то сжимает его ладонь. Кэтрин отвечает на вопросы бывших служащих Патоса-II — нынешних обитателей ковчега, нового рая — о том, как они спаслись, о том, как они смогли запустить Ковчег, о том, кто такой Саймон. Она улыбается, но Саймон видит, как она напряжена. Он думает о том, что Кэтрин сейчас смотрит в глаза людям, которые убили ее — где-то там, тысячи километров назад — и даже не знают об этом. Позже она признается, что не думала тогда о своей смерти — ей просто было непривычно видеть от своих коллег такое доброжелательное отношение. Проект по копированию личностей не был завершен до конца, едва ли не треть помещений в жилом комплексе у озера пустует, и им легко находится место. Почти сразу Кэтрин куда-то пропадает — ей нужно узнать, корректно ли работает симуляция ковчега, нужно узнать, каково жителям: в отличие от нее, они обитают внутри больше года. В конце концов, это ее эксперимент. Они почти не видятся, но Саймон не чувствует себя покинутым. Первые дни он вообще не чувствует ничего кроме радости — от того, что он теперь не один. Выжившие с Патоса-II показывают ему Ковчег: биомы и здания, жилые помещения, комнаты отдыха, библиотеку — кто-то рассказывает, как Кэтрин, отстраненная от проекта, бросила все силы на то, чтобы извлечь из банков данных всю информацию, отсканировать каждую книгу, каждый научный документ, собрать все данные, какие только были на умирающем Патосе — и поместить их в Ковчег. Саймон улыбается, и гладит корешки книг, все еще немного удивляясь тому, что его несуществующее тело может ощущать шероховатость книжных переплетов. А потом эйфория проходит. Саймон смотрит на новые рисунки Эми, но вместо скетчей рыб и лица Карла (смеющегося, угрюмого, кричащегося, глупого, снова смеющегося) он видит жадные присоски хоботов, впивающиеся в ее тело, видит — снова и снова — как он отключает их от питания, обрекая ее на смерть. Саймон слушает шуточки Страстки, но слышит только глухое, громкое бульканье, и хриплые крики Харт на фоне. Он сталкивается в коридоре с Ивашкиным — и это хуже всего — потому что Саймон до конца не уверен в том, что действительно убил НИУ, и там, на Земле, под километровой толщей воды, быть может, все еще бьется сердце полубезумного, сросшегося с машиной существа, сжимающего в пальцах-зондах фотографию сына. Саймон бродит по Ковчегу, боясь лишний раз встретиться с кем-нибудь взглядом, пока однажды голос за его спиной не произносит: — Непрерывность, вот что действительно важно. Если бы они послушались меня, никто бы не мучился, все были бы счастливы. Надеюсь, вы с Кэтрин убили себя, прежде, чем попасть на Ковчег? Саймон оборачивается, но видит лишь спину Марка Саранга, уходящего вдоль побережья. Это становится последней каплей. Вечером возвращается Кэтрин, начинает рассказывать о том, как они нашли проблему в коде, об отчете, который принесла психолог с Лямбды, но Саймон перебивает ее. — Кэтрин, а что если… — голос его прерывается, но он находит в себе силы закончить. — Что если они остались там? Те, другие мы. На Земле, под водой, на Патосе? Кэтрин хочет сказать: Саймон, разве ты не настоящий? Разве эта жизнь — не настоящая? Кэтрин хочет сказать: Саймон, почему ты спрашиваешь об этом? Ты же знаешь, как это работает. Кэтрин хочет сказать: Саймон, неужели ты правда думал, что ты единственная, последняя копия? Кэтрин хочет сказать: Саймон, это уже случалось с тобой – помнишь, там, на Омикроне? Кэтрин хочет сказать: Они остались там, все они, Саймон. Кэтрин хочет сказать ему правду. — Нет никаких «других» мы, Саймон, — говорит Кэтрин. — Есть только один Саймон и одна Кэтрин, и оба они здесь, на Ковчеге. Ты знаешь, Эмма рассчитала шанс, того что спутник может быть сбит случайным метеоритом. Я даже не стала смотреть вероятность. В конце концов все мы здесь — самые везучие люди на планете. — Саймон, — повторяет она, кладя ладонь ему на глаза. — Саймон, мы здесь и все хорошо.