Make love before the war

Волны Узкого моря бьют в борт корабля, раскачивают его нежно, словно колыбель с младенцем. Дейнерис не знает этого ощущения наверняка – у неё не было любящей матери, которая бы баюкала её перед сном. Но сейчас это делают чужие – мужские – объятия и вода, и, наверное, это одно и то же. Невовремя, думает Дейнерис, пропуская сквозь пальцы смоляные кудри. Как же это невовремя. Это чувство привязанности (она не хочет называть его иначе, не готова признаться себе самой в том, что подспудно жаждет называть его иначе) настигло её так некстати – острое, быстрое, как валирийская сталь, вогнанная умелой рукой под рёбра. Но почему же она так странно, иррационально счастлива? Джон спит, устроившись у неё под грудью, обхватив поперёк талии, не отпуская её даже во сне. Почти касаясь губами её кожи, он дышит спокойно и ровно – так, словно через неделю, или две, или сколько дней мирной жизни отведут им боги, они не окажутся в Белой гавани, где дальнейший их путь лежит на поле брани. Словно он не ведёт их всех на верную смерть. Дейнерис глядит на профиль Джона – свечи почти догорели, и скудные отблески пламени едва освещают обветренное северными морозами лицо. Обычно он выглядит старше, чем есть на самом деле: беспокойство старит его. Но сейчас, когда вечные морщинки на лбу разглаживаются, в своём безмятежном сне он кажется почти мальчишкой – со шрамами от боевых ранений на юном лице. С огромной дырой в груди, оставленной своими же людьми, и полудюжиной шрамов, которые никогда не затянутся полностью. Чуть позже, когда Джон проснётся, она снова перецелует их все, потому что ей жаль. Она знает, насколько больно ранит предательство. Она никогда не узнает, насколько смертельно оно ранит – и как оправиться после такого. Как он выжил – кто знает? Возможно, его вернул Р’глор, или Семеро, или Старые боги – но это неважно. Сейчас он здесь, рядом с ней, и его сильное, теплое, смуглое тело в синяках, ссадинах и следах сражений, прижимается к ней. Может быть, его вернули для того, чтобы дать ей возможность, наконец, почувствовать себя любимой, желанной. Слабой. Сколько лет прошло с тех пор, когда она была слабой, когда Дрого был тем, кто оберегал её и хранил? Он был её единственной опорой и надеждой – а потом ей пришлось стать сильной не только ради своих людей, но и ради себя. Но понимание грызёт Дейнерис не хуже лютоволка: у всего есть предназначение. Как у той кометы, которая указывала ей путь сквозь дотракийские степи, которая была послана ей для того, чтобы она освободила Залив и стала тем, кем являлась; как у её драконов. У Джона есть своя миссия, назначение, злой рок: вечная борьба с теми, кто за Стеной. Он – воин, на которого боги возложили свою веру, он – тот, кто был уготован для той битвы. И он был возвращен за этим: чтобы дать богам, людям, всему живому хоть один шанс на спасение. Как бы она хотела, чтобы всё было иначе. Чтобы им не нужно было сражаться, рисковать всем – и друг другом. Почему судьба так жестока и свела их так поздно, когда у них не осталось времени ни на что, кроме любви здесь и сейчас? Последняя свеча догорает, и каюта погружается во тьму. Остаётся лишь тихое дыхание их обоих, почти в унисон, стук его сердца, слабые уколы щетины, мозолистая ладонь на её талии, крепко вжимающая её в него, вплавляющая их друг в друга. Но это хорошо. Это помогает осознать, что эта ночь действительно есть, сейчас, только для них двоих. Она чуть сползает, подтягивая меха, укрывая себя и Джона. От него пахнет морем и слабым запахом пота, и она бы вцепилась в него и не отпускала бы – никогда. Но Джон был послан ей для того, чтобы она сделала выбор: корона, Железный трон, дом (все то, что было её главным стремлением с тех пор, как она научилась чего-то хотеть) или нечто большее. Все это – или само понятие жизни, или дарование шанса всем тем, кто мирно спит в своих постелях, греется у печи или костра, потому что зима пришла, кто искалечен в войнах, растерзавших Вестерос, и не верит в кошмарные сказки об угрозе с Севера. Она с радостью была бы в их рядах – но Король Севера, прибывший к ней на Драконий камень, отнял у неё это право, обезоружил её, заставив отвернуться от всего желанного ранее. А ведь всё могло быть иначе, думает она с внезапно накатившей тоской, попади тогда его корабль в шторм; не будь при ней Тириона, пожелавшего выслушать Джона; не проникнись она им настолько, что отправилась спасать его за Стену, где потеряла своего ребенка. И она бы по-прежнему строила планы покорения Вестероса, вела бы борьбу с Серсеей Ланнистер за власть… Но он пришел – и легко, играючи перечеркнул все её планы, поставив вперед нечто более важное. Однако он пришёл к ней – и она всю жизнь, сколько отведёт ей рок, будет благодарна судьбе за это. Её тело до сих пор полно сладкой истомой: в эту ночь он брал её несколько раз, и под конец её косы растрепались, и Джон, отводя локоны, зарываясь в них лицом, шептал ей на ухо: - Дени. Смотри на меня. Красивая. Моя. Наверное, ей не стоит верить словам мужчин: они покидали, предавали и продавали её. Но Джон другой, и ей не нужно иных подтверждений, она знает это сама. Она вжимается в него, оплетая руками-ногами, и он сонно выдыхает, просыпаясь. - Дени, - его низкий голос сейчас единственное, что держит её на плаву в этой тьме. В темноте так легко пойти ко дну, потеряв опору. Но они уже оступились – и упали вместе, перед этим став единым целым. В голове всплывают слова – где же она читала их? Наверное, в книгах, которые дарил ей сир Джорах. «Я твоя, а ты мой», - кажется, так говорят в Вестеросе, когда заключают брачный союз. Их союз не обязательно закончится браком, возможно, они оба скоро будут мертвы: но всё же, всё же… - Я твоя, - говорит она, повинуясь зову сердца, испытывая необходимость сказать это: он должен знать. – А ты мой. Когда мы сойдём на берег, знай: ты должен вернуться ко мне. Я не отдам тебя им. Джон улыбается в поцелуй, спускается ниже, целует её груди. - В один и тот же замок ведет множество дорог, моя королева. Моя дорога ведёт меня к тебе. Сначала мы поживем, думает Дейнерис, опускаясь сверху, целуя вслепую; Джон хрипло посмеивается и скользит руками по её телу, словно изучая, запоминая. В пекло эту войну, Джон. Мы живы. И теперь, пока мы живы, я часть тебя.